Последний зубр. «Презумпция согласия», режиссер Фархот Абдуллаев

Кто-то из коллег назвал «Презумпцию согласия» «фильмом морального беспокойства». Беру определение в кавычки, ибо это знаковый термин: так называлось мощное направление в польском кино конца 70-х, отразившее общественный климат в стране, теряющей нравственные устои. Оппозиционное кино ускорило рост протестных настроений, породивших в конце концов «Солидарность» — политическое движение, предвосхитившее распад соцсистемы.

В фильме Фархота Абдуллаева решительно нет политических амбиций, да и драматизм его, скорее, латентный, растворенный в повседневности. Режиссер избегает восклицательных знаков и пафосных интонаций. Если он на чем и настаивает, то на эстетическом минимализме своего опуса — черно-белого и малобюджетного. И реализует свой замысел с педантичной последовательностью, ни разу не сбившись с тона. Иным критикам нарратив фильма кажется бедноватым, довлеющим телевизионному формату. А по мне — в самый раз. (В телеформате, между прочим, снят «Декалог» Кшиштофа Кесьлёвского.)

Почти утраченное искусство «рассказать историю» явлено в «Презумпции согласия» в классическом варианте. Свободная от параллельных сюжетов, флэшбэков и интроспекций, «голая» фабула держит в напряжении с первого плана, смотрится, как экшн. Мелькнула на подмосковной платформе белая заячья ушанка героя, и камера следует за ним, попутно давая нам понять, что под шапкой — лицо кавказской национальности. Как бы чего не случилось! Но нет, все нормально. Героя ждут в кабинете главврача местной больницы, он оформляется на штатную должность кардиолога и даже получает казенное жилье. Поселяется он в больничном изоляторе, тесном, как пенал, и неуютном, как солдатская казарма. Однако кардиолог счастлив. Он получил работу по специальности и возможность закончить кандидатскую: научный руководитель живет в Москве, а семья — в Ташкенте. Сам-то он азербайджанец. Зовут его Эмин.

Рабочие будни начинаются на следующее утро. Медсестра — длинноногая красотка Даша — заметно шокирована внешним обликом нового шефа: тщедушного вида, с большой головой и носом в пол-лица — нет, это не ее герой. Эмин не замечает ее брезгливых ужимок, ведет прием больных — словом, погружается в рутинную процедуру, в которой кардиолог-новичок явно не дебютант. Однако пациенты относятся к нему недоверчиво, даже с опаской, отказываются от его назначений. Доктор не обижается и на это…

Подробное описание дает ключ к стилистике фильма, заточенной на детали и микродетали. Здесь важна каждая реакция персонажа, каждый ракурс, каждая реплика. Актеры Серпуховского драматического театра, занятые в фильме, полновесно нюансируют свои рассчитанно неэффектные роли, работая — с подачи режиссера — по эйзенштейновскому принципу: «биография, свернутая во внешность». Имеется в виду, естественно, не натурщик, а психологический типаж, и здесь точен режиссер в своем выборе и актеры, выполняющие режиссерскую задачу. Вот как, к примеру, обставлено появление антогониста Эмина — нейрохирурга Олега (в этой роли непрофессионал).

Он возникает в кабинете Эмина, напористый и небрежный: мол, вы, коллега, ошиблись адресом, отправив больного ко мне на консультацию. Эмин не заметил воспаленного тона коллеги, зато сослался на новую работу имярека, которая подтверждала его правоту. Уличить кардиолога в непрофессионализме не получилось. Нейрохирург просек ситуацию и плавно перестроился, толсто намекнув, что он-то с имяреком на короткой ноге, просто не успел еще прочитать его новую статью.

Появление Олега в кадре ощутимо повышает уровень тревожности. Вопреки тому, что Олег поведет себя дружески по отношению к чужаку, подвезет его на своей иномарке, а потом и в гости к себе затащит — он снимает «хату» рядом с больничкой, где консультирует. Нейрохирург искренне хочет закорешить с Эмином, но ожидание какого-то подвоха с его стороны уже не покинет нас. Недобрые предчувствия искрят на контрасте энергетических полей обоих персонажей. Неразговорчивый, сдержанный интраверт и болтливый, даже развязный экстраверт — да уж, лед и пламень не так различны меж собой. Только пламень — это как раз тихушник с Кавказа, а столичная штучка, бретер и любимец женщин Олег, — лед. В переводе на новояз — жесть. Это мы поймем ближе к финалу.

А пока — дружба крепнет. В выходной Олег сманит упертого в диссертацию Эмина посмотреть на зубров — заповедник недалеко и прокатиться туда c ветерком, да еще и с Дашей, — одно удовольствие. Смотритель заповедника объяснит: большинство поголовья — из каких-то заморских стран, но есть и экземпляры из Закавказья. А вообще-то зубры — исчезающий вид. Это хороший повод подурачиться, подразнить Эмина сходством с «соотечественниками»: мол, ты и есть последний зубр.

Итак, нам подкинут образ «из жизни животных»: исчезающий вид. Осталось примерить его на хомо сапиенс.

С утра пораньше медсестра забарабанит в дверь Эмина. ЧП! По случаю воскресенья в больнице лишь дежурный терапевт. Доставленный полицейскими избитый гастарбайтер в полной отключке, а терапевт — в панике. Эмин звонит Олегу, и тот отзывается на раз. Клятва Гиппократа все-таки. Олег осматривает больного, констатирует кому и принимает решение перевезти его в Москву, в свою клинику, — там есть необходимое диагностическое оборудование. Отправив больного, Эмин заходит на соседнюю стройку, где — он уже в курсе — работают в основном таджики. А вдруг парень оттуда и можно будет идентифицировать личность, документы найти, родственников? Но прораб говорит, что у них все спокойно, может, на другой стройке спросить, тут полно гастарбайтеров.

Эмин уверен, что Олег все сделает, как надо, и погружается в срочную работу: научный руководитель ждет от него последнего варианта диссертации и можно будет защищаться! Приехав в Москву к шефу, он узнает, что институт, где работает Олег, совсем рядом, и решает зайти к другу. И надо же — сталкивается с ним в коридоре. Олег радушен, тащит его в отдел, там вечеринка по какому-то поводу, в общем, слово за слово, и тут Эмин спрашивает, кстати, про гастарбайтера. Олег не сразу врубается, а когда вспоминает, весело машет рукой: да ты о чем, он давно на органы разошелся, легкие ушли, и печень пригодилась, а вот почки — нет, в хлам были разбиты. Предупреждая вопросы, Олег объясняет, что все было предопределено. Мозг умер, человек неизвестен и не востребован, а органы еще могут кого-то спасти. В таких случаях действует презумпция согласия: консилиум дает добро на использование органов. Все законно, старичок. Эмин потрясен. Вернувшись в свой пенал, он снова звонит Олегу и снова спрашивает его: это было единственное решение? Не было никаких вариантов спасения, ты уверен?

На следующее утро его встретит в кабинете заплаканная Настя: Олег Евгеньевич уволился…

Фархот Абдуллаев нарушил сразу два табу постсоветского кино: социальность и морализм. Оба дискурса были маркированы как постыдное советское наследие, от которого нужно избавляться. Но покуда наше кино блуждало в потемках, пытаясь ощупью найти свой путь, на съемочные площадки пришло новое поколение, свободное от совковых комплексов. Эти непуганые ребята реабилитировали социальное, вспомнили про нравственные ценности. «Простые вещи» Алексея Попогребского, не бог весть какое искусство, стали рубежным артефактом, представив на экране знакового для нашей культуры героя — врача. Врача-анастезиолога, между прочим. Медика, который — по идее — спасает пациента от страданий в процессе хирургического вмешательства. Драма в том, что он не может преодолеть стыд. Его ломает брать гонорары с больных и их родственников, как делают коллеги. А жалованье грошовое, содержать семью он не может, с жизнью не справляется. Нейрохирург из «Презумпции согласия» в доэкранном прошлом эту проблему решил. Скорей всего легко и просто. В фильме мы застаем его в полном порядке. Эдаким хозяином жизни, деловым человеком без сантиментов. Он отправил биомассу на органы, но не нарушил закон. И Эмин это знает. Как знает он и то, что врач воспользовался удачным для него стечением обстоятельств и срубил бабок под это законное — комар носа не подточит — дельце. Однако фишка фильма — не в несовершенстве наших законов, каковые открывают путь проходимцам и мерзавцам. Фишка в том, что вымирающий вид хомо сапиенс — людей с невытравимой нравственностью — еще не исчез бесследно с лица земли.

Узкоплечий Эмин не обладает статью борца и героя. И все же, доведись ему быть в составе консилиума, решавшего судьбу того несчастного, он бы встал намертво.

«Презумпция…» окутана облаком актуальных смыслов, и ты волен их считывать или не заметить. Лично я даже решусь на обобщение: на пятачке подмосковной больнички каким-то образом пересеклись главные драмы постсоветского общества.

Нет, не все так плохо. Жизнь течет и временами даже радует, «понаехавший» азер, похоже, защитится в Москве. Но как быть со звериным оскалом социума, что преследует нас, подобно голодному волку, метящему в сонную артерию.