Мужичок, оставьте водку

Первая мировая война спровоцировала беспрецедентные изменения во внутренней политике России. Временное воспрещение торговли спиртными напитками и его позитивные итоги привели «к результатам, которые для многих могут показаться неожиданными. Вместо протестов со стороны постоянных потребителей алкоголя эта мера вызвала в стране всеобщее удовлетворение и дала толчок широкому антиалкогольному движению. Отовсюду идет требование о сохранении этой меры на все время войны, и к требованию этому, кажется, невозможно не прислушаться»1. И император прислушался, повелев 22 августа 1914 года существующее воспрещение продажи спирта, вина и водочных изделий для местного потребления в империи продолжить впредь до окончания военного времени. Постановление не касалось пива и легкого виноградного вина, однако сельские и городские общественные управления, а с 13 октября 1914-го и все заинтересованные общественные учреждения получили право ходатайствовать о полном запрещении торговли всеми алкогольными напитками на местах. На волне воодушевления в адрес правительства сыпались просьбы сохранить запрет и после войны.

Петроградская и Московская городские думы воспользовались правом ходатайства, и «сухой закон» в столицах принял более жесткие формы, чем в целом по империи: с осени 1914 года установился тотальный запрет на продажу всех видов алкогольной продукции, не исключая виноградное вино и пиво, из всех торговых заведений, не исключая первоклассные рестораны.

По отзывам современников, запрет на спиртные напитки отразился прежде всего на внешней стороне жизни. По сообщениям с мест, официальным отчетам и сведениям прессы резко упала и до середины 1915 года оставалась на низком уровне преступность. Единогласно отмечалось почти полное исчезновение хулиганства, которое в предвоенные годы принимало настолько грозные размеры, что требовало специальных мер борьбы и особых законодательных мероприятий. Также произошло резкое уменьшение преступлений против личности, собственности и порядка. Столичный комитет Москвы по разбору и призрению нищих констатировал почти полное исчезновение профессионального нищенства. Население Хитрова рынка в Москве к 1 июля 1914-го равнялось 9405 человек, а к 1 октября — только 2200, из них половина состояла из женщин и больных старше 40 лет. Прежнее население Хитрова рынка частично было взято на войну, но в большинстве отрезвело и ушло в деревню.

Согласно сведениям, полученным от местного прокурорского надзора и сыскной полиции по городу Москве, число преступлений всех категорий серьезно сократилось. Например, за нанесение более или менее тяжких телесных повреждений за июль — декабрь 1914 года было привлечено 359 человек, тогда как за тот же период 1913 года — 713; за оскорбление в нетрезвом виде чинов полиции в 1914-м — 531, а в 1913-м — 1222 человека. Число мелких краж в Москве понизилось до 40 процентов. Число уголовных дел в Петрограде упало за первый трезвый месяц на 80 процентов, в результате одна из больших петроградских тюрем пустовала, а другая была обращена в лазарет для раненых. Сократилось более чем вдвое (на 55 процентов) и число самоубийств. Разумеется, на снижение преступности повлияла и мобилизация, сократившая число потенциальных правонарушителей, — значительная часть взрослого мужского населения была призвана, резко возрос спрос на рабочие руки, была налажена система помощи семьям воинов. А главное, население единогласно и воодушевленно поддерживало распоряжения, освобождающие народ от «оков» пьянства перед лицом войны, которая казалась недолгой и победоносной. О снижении пьянства говорила и медицинская статистика, и статистика обществ трезвости. В семи амбулаториях Петроградского городского попечительства о народной трезвости число алкоголиков в 1914 году составило 983, причем на второе полугодие пришлось всего 67 человек. В Москве за август—декабрь 1914-го в амбулатории обратилось всего 20 новых больных, тогда как за эти же месяцы 1913-го — 1326 человек. Даже с учетом того, что регистрировались далеко не все случаи опьянения, позитивные изменения были налицо.

Говорили и о повышении производительности труда (от 30 до 60 процентов) во всех отраслях промышленности. «Рабочие признают единогласно, что воспрещение продажи напитков повысило их заработки и улучшило бюджеты…», — писали в конце августа 1914-го «Петроградские ведомости»2. В сентябре газета указывала на то, что в фабричной жизни исчез «синий понедельник», стало меньше несчастных случаев.

У обывателей появился досуг, и встал вопрос, как его провести. Немногие устремились в городские читальни и чайные, как о том писали газеты, кроме того и соответствующих заведений явно не хватало. «Если бы большинство населения не только хотело, но и могло бы, т.е. умело бы вести абсолютно трезвую жизнь, — писал доктор Мендельсон, — то нигде в мире не возникал бы вопрос о принудительной трезвости»3.

Народ, лишившись единственного доступного и известного развлечения, стал искать альтернативные варианты «отдыха». Круг развлечений чаще всего ограничивался карточными и другими азартными играми, на Дальнем Востоке, кроме того, катастрофическое распространение получил опиум, в связи с чем в июне 1915 года было впервые издано «Обязательное постановление по борьбе с опиокурением». Однако ведущее место занимали различные суррогаты и нелегально приобретенные напитки.

Раздражение, связанное с затянувшейся неудачной войной, поражения на фронтах, неудовлетворение внутренней политикой императора и правительства, заметное ухудшение условий жизни, а позже — расползавшиеся по империи слухи о предательстве императрицы-немки, о неспособности и слабости царя, которого, кстати, народная молва записывала в горькие пьяницы, — все эти кризисные явления не могли способствовать отрезвлению нации. Одновременно с этим предприимчивые горожане находили все новые пути обхождения закона, налаживались каналы фабрикации, получения и сбыта запрещенных напитков, эффективность правительственных мер снижалась, и пьяные вернулись на улицы, в полицейские участки и в больничные палаты. Трудно определить рубеж, отделяющий национально-патриотический подъем от раздражения и недовольства, вылившегося в массовое нарушение антиалкогольных постановлений, однако именно в 1916 году произошло резкое увеличение городской преступности: уголовная полиция накануне революции занималась преимущественно борьбой с подпольным изготовлением и торговлей спиртным — к 1916 году оборот черного рынка уже достигал катастрофических масштабов. Известно, что за сентябрь 1914 — февраль 1915 годов власти империи раскрыли 1825 случаев незаконного производства алкогольных напитков, в 1915 году — почти 6000, а в период только с сентября 1916-го по май 1917 года — уже 9351 случай.

Черный рынок предоставлял широчайший ассортимент: от доступных ранее напитков на любой вкус и кошелек до всякого рода дешевых и опасных для жизни суррогатов. Социальный статус, достаток и наличие связей обусловливали количество и качество приобретенного спиртного.

Все эти тенденции особо прослеживались в столичных городах. Столичные жители очень скоро приспособились к существующим условиям и изобрели огромное множество способов добывать алкоголь, благо непоследовательный, ограниченный закон и аналогичное исполнение предоставляли широкое поле для деятельности. Административные меры были довольно мягкими: лица, виновные в неисполнении или нарушении обязательных по-становлений, подвергались в административном порядке заключению в тюрьму или крепость на три месяца, аресту на тот же срок или денежному штрафу до 3000 рублей.

Для лечебных целей в столичных аптеках можно было приобрести некоторое количество алкогольных напитков — спирт, водку, коньяк, виноградные и фруктовые вина — или спиртосодержащих лекарственных препаратов: гофманские, калганные, анисовые капли, детский и рижский бальзамы и все прочие препараты, приготовленные на спирту. Без рецепта можно было получить не более 15 грамм лекарственных средств для приема внутрь и не более 30 грамм для наружного употребления. Все остальные препараты из аптек выдавались покупателям исключительно по рецептам, заверенным печатью и подписью врача. Оговаривалось и предельное количество веществ, отпускаемых аптеками в одни руки: винный спирт не свыше 200 граммов, коньяк, ром, французскую водку не свыше 150 граммов, или одной четверти бутылки, крепкие виноградные вина не свыше 400 граммов, или полбутылки; легкие виноградные вина и шампанское — не свыше одной бутылки. К 1916 году в столицах все вообще препараты на спирту, даже в самом малом количестве, отпускались только по рецептам, что, однако, не могло спасти положение.

Врачи «широкой рукою подписывают рецепты на спирт и крепкие напитки, выписывают последние в значительных количествах, якобы для надобностей лазаретов и лечебниц (где они совершенно не нужны), используя их для себя, своих друзей и знакомых»4, — писал И.Введенский. Многие предприимчивые представители профессии сделали из выписки рецептов источник дохода и неплохо на этом заработали.

«Перебрался в десятикомнатную квартиру в небоскребе с богатой меблировкой в стиле модерн Ардальон Касьянович Стаканчиков. Его популярность растет с каждым днем, он повсюду встречается с восторгом. Сколько больных у доктора!!! «Больные» — полные сил и здоровья сидят молча, как бы стесняясь посещения «модного» врача.

— Мне бы, доктор, нельзя ли коньячку?.. А на жену — спиртику! Извольте получить за два рецепта, — развертывая туго набитый бумажник, просит «больной».

— Можно, можно! Только прошу Вас, — берите в разных аптеках! Пожалуйте, до свидания.

В кабинет вваливается субъект с сине-багровым носом и большой лысиной.

— Извините, господин доктор, я слышал, Вы благодетельствуете… нам… несчастным… Нельзя ли мне рецептик? Ничего не пожалею!

Быстрым росчерком пера доктора Стаканчикова рецепт моментально готов…

Больные все идут и идут… Врач-целовальник лишь потирает руки»5.

Получив рецепт у врача, обыватель направлялся в аптеку. Между «врачами-кабатчиками» и аптекарями со временем установилась взаимовыгодная связь: спирт можно было получить во всякое время и в любой аптеке, если обратиться к «их» врачу. Тот брал за визит три рубля и прописывал рецепт на спирт и еще на какое-нибудь лекарство, которое стоило около четырех рублей. Таким образом, 200 граммов спирта (бутылка водки) обходилась в семь рублей, что было недорого — другие способы требовали более существенных материальных затрат. Горожанам, непосвященным в эти тонкости, приходилось отстаивать огромные очереди, часто безрезультатно, потому что вина, коньяки, спирт, да и лекарственные средства на спиртовой основе заканчивались молниеносно. Оборот столичных аптек был бесконтрольным, руководствуясь возросшим спросом, аптекари добивались многократного увеличения поставок. «Идя в этом направлении, аптекари совершенно перестали считаться с требованиями фармакопеи. Так, согласно последней, калганные капли должны настаиваться на девяностоградусном спирте в течение семи дней. Но аптекари, чтобы удовлетворить большой спрос на эти капли, ограничиваются двумя днями, а иногда даже вместо калганных капель отпускают подкрашенный жженым сахаром спирт»6.

Излюбленным «напитком» обывателей среднего достатка становился одеколон. «…Живем мы слава Богу, — писал московский обыватель в июне 1915 года товарищу в действующую армию, — обижаться не на что — одеты и сыты, а лишние деньжонки пропиваем на одеколоне, мы так к нему привыкли, что и не вспоминаем о водке, а достается — и той попьем…» Приобрести его можно было в аптеках и аптекарских магазинах поначалу практически беспрепятственно. Одеколон этот, пользующийся особым спросом городских обывателей, обладавший слабым запахом и весьма умеренной крепостью, вытеснил на многих парфюмерных заводах всю остальную продукцию. «Санитарный надзор города Москвы произвел анализ новых сортов одеколона, выпущенных на рынок после воспрещения торговли крепкими напитками. И что же оказалось в «новом» одеколоне? А, оказывается, вот что: «чистый спирт с небольшой примесью пахучих веществ, разбавленный до крепости обычной водки». Попыткой пресечения употребления одеколона внутрь было специальное обязательное постановление, запрещающее парфюмерным заводам выпускать одеколон крепостью ниже 80 процентов и с содержанием эфирных масел менее 5 процентов. Эта мера должна была заставить заводчиков вернуться к производству качественного косметического средства, а не дешевого суррогата. По постановлению московского губернатора от 5 сентября 1915 года для приобретения одеколона необходимо было получить особое разрешение. Выдача разрешений на покупку одеколона производилась исключительно начальниками полиции и только тем лицам, которых нельзя было заподозрить не только в употреблении для питья одеколона, но и в том, что они могут передать одеколон для этой цели другим. Несмотря на это, спрос на одеколон продолжал расти. «В числе разного рода суррогатных спиртных напитков, усиленно потребляемых ныне населением, одно из первых мест принадлежит, бесспорно, одеколону, спрос на который за истекший год, по имеющимся сведениям, заметно увеличился», — констатировал департамент полиции в январе 1916 года. Был сделан запрос о количестве спирта, отпущенного парфюмерным заводам в 1913 и 1915 годах. Для выделки парфюмерных и косметических изделий, согласно сведениям управляющего акцизными сборами по Московской губернии, московскими казенными винными складами отпущено было ректификованного спирта: в 1913-м — 20 1270,225 ведер в 40 градусов, в 1915-м — 30 3958,8625 ведер. Таким образом, в Московской губернии в военное время спрос на одеколон увеличился на 50 процентов. В Москве и Петрограде на протяжении всего военного времени в большом количестве открывались все новые косметические и парфюмерные заводы, хотя одеколон с трудом можно отнести к продуктам первой необходимости.

Несмотря на высокую опасность серьезнейшего отравления, зачастую смертельного, ханжа завоевала лидерство на городском «алкогольном» рынке. Ханжа — исковерканное слово «ханшин», наименование китайской водки; суррогат, получаемый путем сдабривания денатурированного спирта, лака или политуры, — получила среди городского люда наибольшее распространение. В деревне все шире распространялось самогоноварение, в городе же держать хоть и самый примитивный самогонный аппарат было хлопотно и дорого. (Несмотря на это, в Москве уже в 1915 году ежемесячно составлялось от 500 до 600 протоколов за самогоноварение.) Городские низы предпочитали примитивными способами очищать денатурат и прочие технические вещества. «Треть спирта на две трети клюквенного квасу» завоевала права гражданства и стала широко распространяться в качестве вещи обыденной, дешевой и вполне приемлемой». С сентября 1915 года продажа лака и политуры производилась только по предъявлении покупателями промысловых свидетельств или удостоверений полиции, что данное лицо по роду своей профессии нуждается в покупке этих веществ. На приобретение денатурата выдавались талонные книжки. Однако и то, и другое в скором времени научились успешно подделывать, а кроме того ханжу легко можно было купить и уже в готовом виде. «Любители-специалисты говорят: «Что там винный спирт! Ханжица куда приятней!.. А ежели с лучком да анисовых капель подпустить — так даже выразить невозможно, как хорошо!»7.

В целях опьянения использовались и, казалось бы, совершенно «несъедобные» вещества. Так, сухой спирт, на покупку которого особого разрешения не требовалось, так как его «невозможно без помощи лаборатории привести в жидкое состояние», все же умудрялись употреблять внутрь. Его разогревали, и после того как он расплавится, смешав с квасом, выпивали. Иногда спирт не поддавался плавлению и при нагревании только размягчался, но любители спиртом этим, как маслом, намазывали хлеб и съедали. «Сухая ханжа» вызывала такое же опьянение, как и выпитая.

По всей стране изобретались различные примеси для достижения более «качественного» опьянения: «В омскую химическую лабораторию поступает много образцов браги домашнего изготовления. В пробе, присланной из Иссык-куля, обнаружен гашиш. …В некоторых рудниках Пермской области был обнаружен такой суррогат водки: смесь красного вина с раствором динамита и курительной махорки»8.

К подобным способам достичь опьянения прибегали в основном закоренелые алкоголики из обитателей городского дна, мастеровых и несостоятельного рабочего люда, что касается среднего класса и состоятельных горожан, то они чаще всего прибегали к услугам черного рынка. В ресторанах завсегдатаям в качестве «чая» запросто подавали любые спиртные напитки. «Населению Москвы хорошо известно, — указывал в докладной записке московский городской голова, — что в очень многих, если не во всех, первоклассных ресторанах посетители могут получать вино, только по более дорогой цене и в особой посуде, но ни одно из этих заведений, насколько известно, ни разу не было оштрафовано».

Достать через знакомых за определенную сумму можно было практически все: отечественные и иностранные вина, коньяки, водку, спирт, настойки в любом количестве. «Вино стало значительно дороже, но это мало удерживает публику от алкоголя. По квартирам отдельных обывателей, а также к владельцам гастрономических магазинов и ресторанов стали ходить комиссионеры с предложением купить вино «прямо из таможни, настоящее, не успели выкупить хозяева». И обыватель, пивший «Удельное» за 55 копеек, теперь платит по 3—4 рубля за бутылку сомнительного содержания. Очень часто под видом вина продают просто квас, а за водку — воду»9. «Когда закрыли винные лавки и водка стала редкостью, какой-то бес вселился в меня и моих знакомых. Все стали искать водки, — сетует герой фельетона. — …Придешь куда-нибудь, где раньше кроме чая ничего не подавали: «А у нас спирт есть!» — «Да ну! Вот счастливчики!» И вместо чаю пьешь запретный нектар. …Тут пошло вроде спорта какого-то: один везет коньяк из Выборга, другой из Пскова… Именинником был: кто мне раньше цветы дарил, теперь спирту 200 грамм. У знакомых у всех какие-то шинки: Марья Ивановна свой салон в корчму какую-то превратила. Никогда мы столько не пили, как теперь, в эпоху абсолютной трезвости, и никогда столько пить не будем!»10

Обеспеченные столичные жители в большинстве своем действия «сухого закона» не почувствовали. На фоне серьезного роста цен на продукты питания, табак и прочее удорожание алкогольных напитков не выглядело столь уж несоразмерным. Элита, как и во многих других случаях, в этот раз оказалась «вне закона». Трудность приобретения спиртных напитков для «простых смертных» при вседозволенности власть имущих накаляла и без того сложную обстановку в империи. Конечно, знаковой фигурой в этом плане был Распутин, чье поведение вплоть до его убийства в декабре 1916-го было предметом распространявшихся слухов и сплетен, постоянно подогреваемых очередным пьяным скандалом. Раздражение перекинулось со «старца» и на царя: «Мы пьем холодную воду, а Николай — вино!»11 — возмущались обыватели.

Запретительные меры оказали существенное влияние на повседневную жизнь большого города, внеся в нее дискомфорт. В целом действительно закоренелые алкоголики продолжали удовлетворять свою пагубную страсть, однако более вредными и опасными для жизни веществами, «подручными» средствами; власть имущие и состоятельные лица и вовсе не ощутили на себе влияние «сухого закона». В итоге, как обычно, больше всех страдали малоимущие и обыватели среднего достатка, которые не только лишились возможности свободно покупать алкоголь нормального качества по приемлемым ценам, но и ощутили на себе бремя повышения налогов, вызванного войной и непоступлением «пьяных» денег в казну. К 1917 году пьянство набрало катастрофические обороты, что в значительной степени определило дальнейшую судьбу империи. 

1 «Русские ведомости», 1914, № 190.

2 «Петроградские ведомости», 1914, № 188.

3 Мендельсон А.Л. Итоги принудительной трезвости и новые формы пьянства. Пг., 1916, с. 49.

4 Введенский И.Н. Опыт принудительной трезвости. М., 1915, с. 12.

5 «Московский листок», 1916, № 14.                                                                                                            

6 «Московский листок», 1916, № 191.

7 «Московский листок», 1916, № 100.                                                                                                        

8 «Пьяницы-изобретатели». — «Вестник полиции», 1915, № 18, с. 7.

9 «Московский листок», 1915, № 256.                                                                                                       

10 «Биржевые ведомости» (утренний выпуск), 1915, № 14638.     

11 Herlihy Patricia. The Alcoholic Empire. Vodka & Politics in late Imperial Russia. Oxford, 2002, p. 151.