Годунов, «эффективный менеджер»

«Борис Годунов» одно из непрочитанных произведений. Беда в том, что у нас почитаемое часто не читаемо. К тому же в нашей культурной памяти возникли многочисленные подмены, или (употреблю модный термин) «симулякры». Например, трагическая и прекрасная музыка Мусоргского предлагает иной язык, иное измерение текста. А хрестоматийный, школьный Пушкин, который штудируется вдоль и поперек, навяз в зубах.

Все эти банальные цитаты: «слышу речь не мальчика, но мужа», «еще одно последнее сказанье», «народ безмолвствует» — вспоминаем к месту и не к месту, не зная, о чем они. Например, знаменитая ремарка, рефрен отечественной политологии — «народ безмолвствует», — появилась по совету Жуковского только для того, чтобы главный цензор, Николай I, не зарубил пьесу. И все равно сорок лет она не ставилась — до 1866-го.

Цензура навалилась в какой-то мере и на нас. Замысел фильма возник в 1997-м, мы хотели снять его к пушкинскому юбилею. Но продюсеров пугали возможные аллюзии: вдруг это будет сатира про «царя Бориса»? «Царем Борисом» в кулуарах называли Ельцина. Думаю, никто из этой пугливой братии не удосужился взять пьесу и прочесть ее внимательно. Работали клише, стереотипы, условные рефлексы. Не удивлюсь, если и сейчас кто-то стал дуть на воду, беспокоясь о ранимой психике наших дуумвиров, — ведь у Пушкина действует, страшно сказать, Димитрий-самозванец. Историки называют это «русской системой» — господство и подчинение, страхи и холуяж. Все это продолжается в режиме нон-стоп из века в век, из поколения в поколение. Собственно, об этом фильм. О дурной бесконечности, из которой мы никак не выйдем в историю. Об отлученности, отчужденности народа от своей судьбы.

Тот несостоявшийся фильм в главном должен был стать похожим на картину, которую теперь увидели зрители. Но, конечно, позади огромная дистанция. Мы с Максимом Сухановым изменились, да и страна стала другой — началось сползание в архаику.

Мы не собирались делать сатиру — ни тогда, ни теперь. И не потому, что мы робкие и лояльные интеллектуалы, у которых одна забота — как бы ненароком не обидеть распорядителей кредитов. В пушкинском тексте нас интересовали смыслы, архетипы, несменяемый фундамент «русской системы».

Я предполагал, что эффект «схлопнувшегося» времени будет сильным, но, честно говоря, не думал, что текст ляжет на современность так, что и швов не найти. Рифмы с актуальной историей случайны и вместе с тем неизбежны, потому что круг проблем все тот же. Самовластие, некачественная эгоистичная элита, случайные люди наверху, отчуждение начальства от народа и т.д. Это проклятые вопросы — и для Смутного времени, и для поколения декабристов, и для нас.

Главный представитель некачественной элиты — и у Пушкина, и в фильме — Годунов. Царь. Или президент. Ведь у нас в отечестве президент имеет почти царские полномочия и царскую же легитимность. «Всякая власть от Бога», — любит повторять Никита Михалков, и прочая номенклатура с умным видом поддакивает. Если хотите, наш Борис — условный, обобщенный «господин президент», который встречается в американских фильмах. Его иногда убедительно играет Харрисон Форд. С Думой — полная рифма.

Дума она и есть Дума — из песни слова не выкинешь. Или слияние церкви и власти. Патриарх у нас сидит на заседаниях Думы. И никого это, кажется, не удивляет. Окружающий пейзаж потихоньку дозревает до Пушкина. Кто же в этом раскладе Лжедмитрий? Оппозиционер?

Да, оппозиционер, смутьян, самозванец, но — без всяких конкретных параллелей. Наш фильм, повторяюсь, не памфлет, не политическая сатира. Мы вслед за Пушкиным работаем с архетипами — вечными образами, живущими в ноосфере.

Известно, что, по версии Пушкина, изучавшего эпоху, Борис Годунов был виновен в смерти царевича Дмитрия. И здесь мы идем за драматургом: Годунов виновен, он отдал приказ об убийстве. Для альтернативной версии (если она кому-то больше нравится) нужен другой текст. И, я бы сказал, другой контекст. Для наших размышлений о сегодняшней российской реальности пушкинское толкование исторического события и роли в нем «первого лица» в высшей степени правомерно, интересно и актуально.

Не люблю гадать, какие смыслы выловит в фильме публика — фильм ведь не научный труд, а «художество». Могу лишь рассказать, что меня изначально волновало. Когда человек стремится к власти, ему кажется, что, получив ее, он решит все свои проблемы. И если у этого человека есть серьезные комплексы, он надеется их компенсировать — люди с комплексами часто стремятся доминировать над другими. Начальник любого уровня самоутверждается за счет подчиненных, а высший начальник — за счет всей страны. За наш с вами счет. В истории тому найдется тьма примеров. Власть дает правителю иллюзию гармонии с окружающей средой — она как бы отменяет его личные недостатки. А заодно и его личную эволюцию.

У Пушкина Борис достигает высшей власти, заплатив высокую цену. Сначала он уверен, что оно того стоит. И вдруг все начинает меняться: это «маленькое пятнышко» на его совести, разрастаясь, съедает душу. Это давнишнее, к тому же совершенное чужими руками, преступление не дает ему спокойно править, разрушает великолепное здание, которое он терпеливо строил. Как всегда у Пушкина, пафос пьесы — глубоко гуманистический: человек, поверни глаза внутрь, не обманывай себя; твои усилия могут пойти прахом, если ты попираешь высший закон, если не стяжаешь благодать, а, имея благие намерения, творишь зло. Мысль простая, но в наше время она звучит с новой силой. Мы живем в стране, где вроде бы много верующих, но при этом общество остается глубоко атеистическим. Искажения этики давно стали нормой. Понятия «репутация» не существует. У нас не зазорно быть коррупционером — скорее наоборот: если ты не берешь откаты, ты лох, с тобой опасно иметь дело. Меньше всего люди размышляют о том, что ждет их в конце земного пути. Они вообще не задаются проклятыми вопросами или тщательно скрывают свою рефлексию. А ведь без этих вопросов и религия — пустой звук, язычество в другой упаковке. Так что, я думаю, в наше время история человека, который, забравшись на вершину пирамиды, не может там удержаться потому лишь, что совесть его неспокойна, приобретает особую остроту.

Допустим даже, что Годунов искренне считал, что царевич Дмитрий опасен для государства как слабый, незрелый правитель, что кто-то попытается им манипулировать. Зло не побеждается злом. Не верю, что через насилие можно обустроить жизнь в государстве. Декабристы вызывают у меня глубокую симпатию, но также я хорошо понимаю, почему они ничего не сделали, стоя на Сенатской площади. Гуманисты, люди европейской культуры, они не смогли пролить кровь. А убийство Милорадовича — это, скорее, несчастный случай. Во что превращается революционная энергия, борющаяся со злом через насилие, мы убедились в XX веке, когда на месте Российской империи, которая, разумеется, не была идеальным государством, возник монстр куда более страшный и бесчеловечный. Так что, если даже принять версию о том, что Годунов желал своему народу добра, устраняя опасного наследника, все равно он породил зло еще большее, ввергнув страну в Смуту, в кровавое месиво гражданской войны.

Многие говорили мне — иные с недоумением или даже обвиняя меня и Максима Суханова, — что Борис все-таки вызывает определенную симпатию. Просто наш герой способен к рефлексии. Она придает ему глубину и человеческое обаяние, делает его интеллигентом, вызывает сочувствие. Мы понимаем, что этот грешный властитель — не полностью черный, он черно-белый. По близорукости душевной попал в чудовищную ситуацию. И мало того что себя поставил на край, но потянул за собой и семью, и страну.

Еще в 97-м, задумывая фильм, я знал, кого хочу пригласить на главную роль. Бориса должен играть актер мощного обаяния — и человеческого, и мужского. (Иногда эти вещи не совпадают.) Но при этом диапазон роли невероятно широк — от юмора и хулиганства до трагедии. Уже в начале пьесы понятно: Борис способен очаровать многих. Но все не так просто: в каждой сцене мы видим новое качество персонажа, неожиданный ракурс. Нужен очень изощренный актер, чтобы это сыграть. Когда рок разрушает слабую личность, это одна история. Тут чувство жалости смешивается с сентенциями в духе Экклезиаста. Если в бездну скользит личность масштабная, это производит совсем другое впечатление. В моем понимании — гораздо более сильное.

«Борис Годунов» снят в современных интерьерах. Персонажи носят современные костюмы. Но я еще раз хочу предостеречь зрителя от прямых ассоциаций с сегодняшним днем. Этот прием — не фига в кармане. Все проблемы связаны не с персоналиями, а с той моделью власти, которая сложилась в нашем отечестве очень давно. Власть воспринимает народ как объект — реформ, модернизации, своих бесчеловечных экспериментов (если вспомнить царствование Петра или Джугашвили). Причем под властью я подразумеваю не институты, а тех людей, которые в каждый конкретный момент творят историю, чувствуют себя единственным ее субъектом, держат в руках нашу с вами судьбу. Народ для них — как дикая природа, и обращаются они с ним соответственно. Режут, закабаляют, превращают в рабов или вдруг говорят: живите свободно. А потом, подумав: живите свободно, но не слишком. Обо всем этом и говорит Пушкин в трагедии — мы ничего не «натягивали» на современность.

Для пушкинского поколения, для его друзей-декабристов ущербность самовластия была очевидна. Думающая часть общества понимала, что тезис «вся власть от Бога» опасен для будущего страны. Не может огромная держава, в которой живут миллионы граждан, зависеть от воли или безволия, ума или глупости одного человека. Но транзит России в нужном направлении начался только в конце XIX века. Потом была революция, срыв в архаику. Советская власть этот транзит сильно затормозила. В Германии тоже был срыв в архаику, в фашизм, но он длился сравнительно недолго — двенадцать лет. А у нас — семьдесят три года! Адская колесница переехала три поколения. Серьезная разница. Часть населения никак не может переварить переход от традиционного общества к модерну. Это приводит к разрыву связей, атомизации. Между людьми очень слабые горизонтальные связи, отсутствие понимания между разными слоями общества. Общество разбилось на шайки, кланы, микросообщества. И у каждого свой частный интерес. А государство всем до фонаря.

Важнейшее место в разговоре о позиции человека в мире у Пушкина занимает Пимен. Я не случайно пригласил Козакова. Михаил Михайлович очень хотел эту роль. Когда я предложил ему Пимена, он звонил несколько раз, читал большие куски текста по телефону. Как всегда блестяще. Он всю жизнь занимался Пушкиным, читал его поэзию и прозу с эстрады. Но определяющим для меня было то, что Козаков, как и Пимен, — человек культуры. Обладая мощной харизмой, он выбрал путь культуры. Не пошел в начальники, как, например, Калягин или Табаков, а остался верен своей миссии интеллектуала.

Мы репетировали, разбирали текст по косточкам. Дело в том, что Пимен — это роль, которую не сделаешь без серьезного анализа. Монах Пимен — один из двойников Годунова. Вот есть человек, который прошел весь путь к вершинам власти, — Борис. Есть бунтарь, рвущийся к трону, — Григорий Отрепьев. И есть Пимен — человек, который был опричником, воином, но выбрал путь духовной работы. И этот выбор близок большинству людей культуры — он позволяет выживать, не девальвируя свои ценности, не искажая свою природу.

«Ты царь, живи один!» — думаю, это сказано каждому, кто хочет стать творцом собственной реальности внутри большой истории. Именно этот рецепт прописан Пушкиным. Интеллигенту, или скажем менее пафосно, интеллектуалу, пушкинская жизнь дает еще один важный и горький урок. Я имею в виду попытку адаптации внутри элитарного круга, к которому поэт принадлежал по рождению. И тогда, и в нынешней России не надо быть «при дворе» — в любом качестве. Это надежный способ сохранить свой дар.

В связи с Пушкиным неизменно возникает тема гармонии, моцартианского начала — когда все со всем рифмуется, легко перекликается, когда ум с сердцем в ладах (по крайней мере, внутри текста). Это тоже редкий случай в нашей культуре. Нас ведь то и дело перекашивает — то в сторону чрезмерной прагматики, то, наоборот, захлестывают дурные эмоции.

«Литовская граница» всегда рядом. Но вместо этого Пушкин идет на гору Воронич и пишет «Бориса Годунова». Свобода выбора — важнейшая ценность, фундаментальная. И всегда она увязана в один таинственный узел с идеей нравственного компромисса, преступления. Не против закона — против своего сердца.

Я не уверен, что свободе противостоит рабство как социальная категория. Иногда человек не волен быть самим собой. Вот эта несвобода — похуже. Пушкин размышляет о природе власти в России в категориях экзистенциальных. Пересечь «литовскую границу» — дело нехитрое. Обретешь свободу политическую, может быть, финансовую, но будешь ли ты свободен внутри себя? Будешь ли верен себе, своему сердцу, своему пути? Свобода — важнейшая экзистенциальная категория, вокруг которой, как ученый кот вокруг дуба, крутятся многие пушкинские вещи. Но бедняга кот — на златой цепи! Чем не метафора?.. А в истории царя Бориса Пушкина интересуют не столько политические интриги, сколько психология: как человек, сев на трон, потерял себя.

Можно было бы обозначить одну из главных тем фильма как легитимность власти. Но в век, когда власть во многом «машина управления», тема ее «легитимности» кажется осколком старого понимания природы власти как сакрального начала, идущего от Бога. Поскольку «глас народа — глас Божий», власть должна быть признана и снизу, и сверху. И если вдруг вопросы снизу почему-либо иссякают, то «вопросы сверху» не иссякают никогда.

Если мы участники и свидетели не только истории как серии политических метаморфоз или экономических кризисов, но и Священной истории, если мы часть большой христианской культуры — значит, для нас каждый человек — священное существо. Пусть на каждом лице только отсвет Христа, но ведь Христа. В первых строках нашей Конституции записано: источником власти в России является российский народ. Каждый человек, пришедший голосовать, не менее сакрален, чем тот, кто оказался на вершине власти. У нас не работают законы, суд зависит от сиюминутных интересов бюрократии, которая выбирает сама себя, народ оторван от принятия важнейших решений. О какой «легитимной власти» можно тут говорить? Однако если не работают ни Верховный, ни Конституционный, ни гражданский, ни товарищеский суды, остается единственный, всегда работающий — Страшный суд. Похоже, большинство населения на него и надеется. Номенклатура предлагает новое средневековье, феодализм с человеческим лицом? Отлично — будет вам средневековье. Только не удивляйтесь потом, что людоеды бродят вокруг Барвихи.

Многие зрители называют Годунова в исполнении Максима Суханова «эффективным менеджером». Таким эффективным и обаятельным — к тому же, что система доносов выглядит просто как надежный и единственный способ быстро получать информацию, снятые с плеч головы — издержки, лес рубят…

К сожалению — и сам Борис об этом сокрушается, — житейская мудрость и интеллект мало что значат, когда в душе смута. А если и в стране хаос, много десятилетий идет отрицательный отбор, в ходе этой негативной селекции уничтожается все лучшее, ценное, живое и поощряется бессмысленное, беспощадное, циничное… То вот вам пушкинский вердикт: даже умный правитель с невероятным талантом менеджера и личной харизмой может оказаться бессилен. Если он нравственно неполноценен, если совесть не чиста, он разрушается сам и разрушает все вокруг себя.

Главная ошибка, с которой мы постоянно имеем дело, — дисгармония общего и частного интересов. Антрополог Грегори Бейтсон сформулировал важнейший принцип: единица эволюции Человека — разум — индивид + окружающая среда. Причем речь идет не столько о морях и лесах, сколько о самом обществе.

Любой из нас находится в сложной системе межчеловеческих связей, мы как народ составляем единое пространство. Через культуру мы связаны не только с живыми, но и с поколениями будущими и прошлыми. Казалось бы, что может быть проще, очевиднее этого факта?.. Хищник, зверь с зачатками разума не станет уничтожать всю живность в округе — инстинкт подскажет ему, что это смертельно опасно. У российских бюрократов отсутствует инстинкт самосохранения. Только оккупационная армия могла бы оставить такой разрушительный след, какой оставляют в нашей жизни их действия. В чем причина этого убийственного эгоизма? В недоверии к государству. Вот ведь парадокс: они сами себе не доверяют, сами себя считают пропащими, перегноем для своих потомков.

Наше забвение собственной истории связано не с памятью как таковой. Столь жестокая и глубокая травма всегда вытесняется — иначе жить страшно. Общество впадает в беспамятство и не говорит о жертвах, о миллионах убиенных, потому что это настолько больно, мучительно, что начни говорить — и останется только пойти и утопиться всем миром в Москве-реке. Это не проходная историческая рана, которая может быть зализана временем. Вытесненная в коллективное бессознательное, она не исчезает, но разъедает национальную психею. Многие люди не хотят помнить, что их родственники принимали участие в этом кровавом карнавале. Мы как общество не научились об этом говорить. Как, на каком языке говорить друг с другом потомкам палачей и жертв? На языке гражданской войны? Это невозможно, потому что ничего не решает и никаких узлов не развязывает. Мучительно бессмысленны даже локальные войны.

Нежелание обнажать травму — вроде бы вопрос самосохранения. Но именно «вроде бы». На самом деле все наоборот. Чтобы излечиться, об этом нужно говорить. Не для того чтобы выйти в чисто поле и начать сводить счеты: «Твой дедушка был чекистом, а мой в это время сидел в ГУЛАГе». Нет, культура должна с этим работать до тех пор, пока наконец не наступит подлинный мир.

Годунов не смог стереть из своей памяти убитого младенца. Поэтому он трагический персонаж, а не просто правитель, наслаждающийся роскошью и полномочиями. Поэтому и для Пушкина он лирический герой — не один только Отрепьев. Невозможно так тонко — на уровне внутренних монологов — работать с героем, если ты с ним не отождествляешься, не сочувствуешь ему.

Сегодня каждый человек, живущий в России, поставлен перед сложнейшей системой развилок и ловушек. Экзистенциальный выбор в наших условиях нужно делать едва ли не каждый божий день. В этом есть адреналин и, если угодно, странного свойства духовный путь. Тебя все время искушают — деньгами, страхом, близостью к власти, иллюзией всемогущества и т.д. Но ведь человек для того и рождается, чтобы, пройдя через эти искушения и развилки, совершенствовать себя и совершенствовать мир вокруг себя. Я думаю, Россия сегодня — это страна, которая может человека перемолоть. Но кое-кто не дает с собой этого сделать: одни уходят в маргиналы, другие живут на даче, читают книги, ловят ветер, третьи пытаются заниматься странным социальным сёрфингом. Если ты ухитрился не предать себя — все это дорогого стоит. Я так это воспринимаю…

Наверное, наша страна — это что-то вроде чистилища. Она порождает либо подонков, либо гениев. Ни больше, ни меньше. Перельман, решивший одну из семи математических загадок всех времен и народов, сумел это сделать отчасти потому, что живет в этой стране. Выживая, не деградировать, но постоянно усложняться — вот как формируется цель существования для русского интеллигента сегодня.

Очистив «Годунова» от исторических декораций, мы стремились сделать более внятными смыслы текста. Прием сам по себе отнюдь не новый. Модернизации Шекспира в кино появились полвека назад. На театре и особенно в опере постмодерн — общее место. Это я к тому, что подозрения в авангардизме беспочвенны. У нас не было задачи шокировать публику. Историки часто говорят о «русской системе» или «русской колее». Я понимаю это так: наш бич — безответственная, эгоистичная элита, которая блокирует или тормозит развитие общества, развитие институтов, что в итоге приводит к революциям и гражданским войнам. Мы поместили пушкинский сюжет даже не в сегодняшний день, а в некое вечное время. События в Угличе мы отнесли к началу ХХ века, то есть весь советский период как бы исчез, время схлопнулось.

Меня часто спрашивают, почему у нашего фильма не было нормального проката. Но прокат отечественного кино — это отдельная грустная тема. Воровство и безответственность прокатчиков, бесконтрольная продажа билетов. Плюс пиратство в Сети, умирающий рынок DVD и так далее. С нулевым рекламным бюджетом нам вообще рассчитывать было не на что. Мы были полны пессимизма. Как сказал Борис Акунин: «У тебя синдром ослика Иа-Иа». Потом один наш друг взялся помочь, устроил пробный показ в кинотеатре «Бульвар». Потом «добрые люди» украли фильм и выложили его в Интернете, где картина стала распространяться со скоростью вируса.

А что касается зарубежной аудитории… Похоже, мы разделили европейскую судьбу пушкинских текстов. Ведь Пушкина, в отличие от Достоевского, Толстого, Чехова, за границей знают и ценят очень мало. Его поэзия — преимущественно в интонации, она ускользает от переводчика. Даже такого изощренного, как Владимир Набоков. С другой стороны, мы делали фильм не для иностранцев, не для кураторов зарубежных фестивалей. Если важные для нас смыслы и подтексты сможет прочесть только человек русской культуры — что ж, меня это устраивает. Я не чувствую себя провинциалом, рвущимся на столичные подиумы, не гонюсь за позолоченными статуэтками — у меня есть, чем колоть орехи. Публике в постсоветских республиках, думаю, наш фильм будет интересен.

На внутренних фестивалях («Окно в Европу», «Золотой феникс», «Амурская осень») фильм, действительно, замалчивали. От некоторых членов жюри мне известно, что были звонки «сверху» с рекомендациями: призов не давать, интервью с авторами не публиковать.

Повторяю: проблема в дефектной элите. И тянется эта история с ордынских времен, когда князья получали свою легитимность от хана и, если не хватало денег, чтобы заплатить дань, платили рабами, отдавая соотечественников в рабство. Советская номенклатура, вообще, особая статья. Это антиэлита — не лучшие из лучших, а худшие из худших. У социологов даже есть специальный термин — «ухудшающий отбор». В новой России 70 процентов советских начальников сохранили свои места или получили повышение. Сегодня 40 процентов высшего менеджмента страны — это выходцы из спецслужб. Эта публика вообще плохо понимает, что такое правовое государство, их учили и учат обслуживать интересы правящих кланов — то есть работать вне правового поля. То, что народ и власть говорят на разных языках, — факт. Но дело тут не в антропологии, на нее можно было кивать в пушкинскую эпоху. Дело в «русской системе», когда неподконтрольная и неподсудная элита служит не общественному благу, а самой себе и потому все больше изолирует себя от любых внешних раздражителей. Что нас ждет, довольно точно описывает теория Пригожина. Когда система (организм человека или государство) перестает отвечать на сигналы извне, она обрушивается от любого локального чиха. Так было в 17-м году, так было в 91-м и так, вероятно, будет опять. Если у человека не работает иммунитет, это называется СПИД. Иммунная система современного общества — это парламент, политическая конкуренция, независимый суд, неподкупная полиция, неподконтрольные властям СМИ. Разве не очевидно, что у нашего государства смертельная болезнь? Вопрос «что делать?», по-моему, не риторический. Нужно спешить, нужно добиваться решительных изменений до обвала.

Исторический Годунов был не худшим правителем. Особенно по сравнению с разрушителем и параноиком Иваном Грозным, которому по одной из версий Борис помог отправиться на тот свет. Но Пушкин не занимается реконструкцией истории, он работает с мифом о Годунове, с «мнением народным». Надеюсь, что мы верны не только букве, но и духу автора.

Один из важнейших его, Пушкина, приговоров — невозможность совместить «совесть» и «власть». Наша картина — об этом. Карабкаться по властной вертикали вверх, не подписав контракт с Мефистофелем, по-моему, нельзя. Похоже, некоторые обитатели Олимпа вообще не хотят заглядывать в подвалы своего подсознания. Они отвергают рефлексию и живут в пространстве персонального мифа. Благо быт этому способствует: из личного самолета — в личный броневик, из «Мерседеса» — в кабинет, из кабинета — в вертолет. А вокруг тишь да гладь, только охрана да челядь, а время от времени близкие друзья заглянут на чашку чая. Хочешь не хочешь, реальность большой страны превращается в абстракцию.