В параллельных системах. Опросы и ответы

Контекст

Важно понять предпосылки и социальный контекст произошедшего на выборах в Думу и после них.

С конца 2008 года, когда мировой экономический кризис затронул Россию, начала нарастать неуверенность в завтрашнем дне, укреплялось мнение о том, что страна движется в неверном направлении. В течение года поползли вниз оценки работы президента и премьера. Падение рейтингов первых лиц и партии власти усилились еще в начале 2011 года: одобрение Путина — с 79 до 63 процентов, Медведева — с 75 до 57 процентов, поддержка «Единой России» (авторитет которой был подпорчен снятием Лужкова, откровенными манипуляциями на выборах Матвиенко в «Красной реченьке») сократилась с 45 процентов населения в декабре 2010-го до 34 процентов населения в августе 2011-го.

Ощущение неуверенности и незащищенности испытывали как широкие, относительно бедные слои населения, так и находящееся в привилегированном положении меньшинство. Все единодушно (!) сетовали на произвол властей и милиции, на невозможность защитить свои права, повлиять на положение дел в стране. Если предположить, что для человека, которому денег хватает только на еду и на одежду (а таких в России около 78 процентов населения), живущим за пределами крупных городов (таких порядка 60 процентов) не на что рассчитывать, то у «привилегированного» меньшинства сочетание высокого материального статуса с незащищенностью и политическим бессилием вызывало лишь сильное раздражение.

Отдельные протестные акции шли по всей стране и до этого. В 2005 году против отмены льгот выступали многие российские города, 2007 год принес громкие трудовые конфликты во Всеволожске и на заводах Форда в Москве, в 2009-м происходили массовые протесты во Владивостоке и моногородах, в 2010 году — в Калининграде и Химках, общественные волнения по поводу ДТП на Ленинском проспекте в Москве с участием вице-президента «Лукойла», спонтанные объединения граждан для тушения лесных пожаров по всей стране. Большинство этих событий привело к оформлению или укреплению независимых гражданских инициатив — комитетов протестных действий, независимых профсоюзов, общества «синих ведерок», защитников Химкинского леса и других. Однако люди, участвовавшие во всех этих инициативах, составляли лишь несколько процентов населения.

Натыкаясь на коррупционные интересы чиновников и связанного с властью бизнеса, такие общественные инициативы начали сопротивляться и политизироваться. Но невозможность разрешения конфликтов в рамках системы, в которой исполнительная власть подчинила себе все остальные ее ветви, привела к увеличению открытых протестов. Власти, как правило, до последнего времени старались не замечать происходящее. Ситуация обычно обостряется до тех пор, пока какое-либо событие ее не взрывает. Поводом для массовых волнений может стать отмена льгот, запрет на импорт праворульных автомобилей или фальсификация выборов. Вскоре эта волна спадает, и общественные настроения на время улучшаются. Меры, принимаемые властью, редко приводят к качественным улучшениям: режим «ручного управления» не предполагает системных изменений, напротив — он, скорее, призван систему оберегать. Например, после массовых протестов в Калининграде вместо одного непопулярного губернатора назначают другого, при этом принципы взаимодействия центральной и региональной власти, власти и населения не меняются. А это значит, что вероятность повторения открытых конфликтов сохраняется на высоком уровне. Иногда все оборачивается насилием. Как, например, в декабре 2010-го, когда националистически настроенная молодежь устроила беспорядки на Манежной площади в Москве.

Динамика

На общественную мобилизацию минувшей зимой повлияло много обстоятельств. Вызывающая рокировка Путина и Медведева на съезде «Единой России» 24 сентября 2011 года, открытые злоупотребления в пользу партии власти во время предвыборной гонки, скандал в партии «Правое дело», связанный с отставкой Прохорова, кампания Алексея Навального, призывавшего отдать свой голос за любую партию, кроме правящей. Фальсификации во время выборов, зафиксированные и предъявленные обществу наблюдателями через Сеть и независимые СМИ, задержание большого числа участников митинга на Чистых прудах 5 декабря спровоцировали открытые уличные протесты.

При этом регулярные данные социологических опросов позволяют утверждать, что фальсификаций на прошедших выборах было не многим больше обычного. Объяснение может быть в том, что на этот раз общественное мнение уже было разогрето предвыборными скандалами и разочарованием в медведевской модернизации, которая в свете рокировки стала выглядеть пустыми фразами. Кипение общественного недовольства, прежде всего в активных социальных слоях крупных городов, достигло предела. Важной представляется роль новых общественных структур, которые смогли зафиксировать и публично предъявить факты нарушений. «Голос», «Гражданин наблюдатель», независимые СМИ, на сайтах которых в день голосования собиралась информация от тысяч активистов по всей стране, смогли объединить людей, для которых, в отличие от большинства населения, произвол репрессивной российской власти оказался неприемлем.

Активное использование Интернета и социальных сетей, координирующая роль независимых СМИ и готовность публично отстаивать свою позицию в несколько раз чаще своих оппонентов помогли недовольным гражданам не только донести до населения свою позицию, но и в течение нескольких недель задавать тон в обсуждении результатов парламентских выборов.

На митингах 5 декабря на Чистых прудах и 10 декабря на Болотной площади преобладали молодые — мобильные, практически поголовно пользующиеся социальными сетями, а значит, потенциально связанные с каждым из своих сверстников. Довольно быстро аудитория митингов расширилась и вобрала в себя людей разного возраста. На февральском шествии самые молодые (18—24), по данным Левада-Центра, насчитывали уже около одной пятой от всех участников, столько же насчитывала и старшая группа (55 лет и более). Большинство составили люди среднего возраста. Если в декабре среди участников доминировали те, кто аттестовал себя как «демократ» и «либерал» (в сумме около 70 процентов), то в феврале их стало чуть более половины — 57 процентов. Выросло представительство «коммунистов» и «патриотов». Главными мотивами участия стали «недовольство положением дел в стране» (73 процента), «возмущение фальсификацией выборов» (73 процента), недовольство тем, что решения в стране принимаются без их участия (52 процента) и разочарование в медведевской модернизации (42 процента).

Участники митингов сильно отличались от большинства населения не только по политическим симпатиям. По своему социально-демографическому составу протестующие не представляли не только Россию, но даже Москву. Так, среди митингующих люди с высшим образованием составляли около 80 процентов (в среднем по стране менее трети), среди них было больше мужчин (до 65 процентов), тогда как большинство населения страны составляют женщины. Главным источником информации о митингах для большинства протестующих были Интернет (около 70 процентов), друзья и знакомые (около трети), радио (около четверти) и только потом телевидение и газеты (15—18 процентов). Большинство населения, напротив, узнает о происходящем прежде всего по ТВ — 81 процент, по Интернету — около 13 процентов. Да и среди интернет-пользователей готовых выйти на акции протеста было столько же, сколько среди всего населения в целом (около 13—14 процентов в декабре и 8—9 процентов в марте). Кроме того, если на митингах состоятельные граждане, те, кто «может позволить себе дорогостоящие вещи» и «покупку автомобиля», составляли около 70 процентов, то среди москвичей таких около половины, а по всей стране — менее 25 процентов.

Неудивительно, что по всероссийским опросам общественного мнения требование отставки Чурова готовы были поддержать 97 процентов участников шествия и только 39 процентов россиян, освобождение политических заключенных — 84 и 35 процентов, новые парламентские выборы — 95 и 29 процентов, лозунг «Ни одного голоса Владимиру Путину!» — 89 и 24 процента соответственно.

Проблемы и перспективы

В очередной раз проявился разрыв между большинством и меньшинством в России. Дело не только в том, что одни следят за новостями по Интернету, а другие смотрят государственное телевидение. За неоднозначными оценками происходящего скрывается разница в интересах, во взаимоотношениях с властью, в ее восприятии, в установках самого меньшинства.

Большинство населения в России живет относительно бедно, в депрессивной экономической среде за пределами крупных городов, не имеет сбережений, практически выключено из большинства сетей коммуникации (книжной, газетной, Интернет и других), многие никогда не были за границей, не владеют иностранным языком, а значит, почти полностью лишены возможности самостоятельного познания внешнего мира. Они же меньше всего выиграли от экономических и социальных реформ, остаются по-прежнему зависимыми от государства (бюджетные выплаты — главный источник денежных средств, государственные телеканалы — доминирующий источник новостей). Здесь распространены патернализм и унаследованное от советского прошлого отношение к репрессивной власти как к нормальной, своей. На эти слои и опирается российский политический режим. Конечно, речь не идет об активной поддержке и доверии большинства, скорее, о создании атмосферы безальтернативности (контроль над телеканалами, предварительный отсев партий и кандидатов в президенты, дискредитация оппонентов и самой политики как грязного дела). В навязанном союзе центральной власти и бездействующей периферии и заключается стабильность российской политической системы.

На сохранение разрыва между активным меньшинством и пассивным большинством работают установки и политическая организация самого меньшинства. Оппозиционные партии боролись за власть внутри узкой прослойки прежней советской элиты и поэтому не занимались активным вовлечением населения в свою работу. Это и не требовалось, так как абсолютное большинство граждан, занятое адаптацией к системному кризису, не имело навыков независимого — от государства — коллективного действия, не претендовало на участие в политике. После того как победитель внутри элит определился, проигравшие партии (или новые, устроенные по старым принципам) перестали быть инструментами политической борьбы.

Но по мере того как различные социальные группы постепенно приходят к осознанию своих интересов, а старые партии остаются элитарными группировками, закрытыми для новых гражданских инициатив, они становятся препятствием для идущих снизу изменений. В политической системе растет напряжение и повышается риск проявления насилия. Таким образом, представительство групповых интересов, не имевшее смысла в 90-е годы, сейчас чуть ли не впервые оказывается важным. В этом плане нынешние протесты — сигнал о необходимости приведения политических институтов в соответствие с меняющимися социальными условиями. Речь идет о классическом модернизационном вызове, с которым сталкивались многие страны: экономическое и социальное развитие приводит к групповой эмансипации. Это, в свою очередь, требует появления новых политических институтов. Встает проблема взаимного учета интересов различных групп. Большинство полагает, что митингующими движет недовольство политикой властей (37 процентов), возмущение фальсификациями (25 процентов) и недовольство тем, что власть не считается с их мнением (22 процента). При этом активное меньшинство, отказываясь понимать мотивы большинства, отличается резким неприятием действительности.

Проблема согласования групповых интересов в перспективе может усилиться. Сэмюэл Хантингтон, изучавший в 1960-х годах причины нестабильности в развивающихся странах, указывал, что в процессе модернизации «у всех групп, как старых, так и новых, как традиционных, так и современных, усиливается их осознание самих себя, а также своих интересов и притязаний в отношении других групп». Не надо забывать, что всплеск общественной активности вынудил власти к ответным действиям по мобилизации своих сторонников. В итоге 4 февраля в Москве митинговало до полумиллиона человек. Этот опыт помог власти перехватить инициативу: в марте 2012 года протестные акции поддерживали 32 процента (в декабре — 42 процента), акции сторонников Путина — 38 процентов (в феврале — 42 процента).

В перспективе эта активизация власти может оказаться пирровой победой. Как показывает Лев Гудков, описывая «природу путинизма», нынешний режим держится не просто на поддержке большинства, но возможен только при условии пассивности населения. Втягивая население в политику, власть подтачивает свою основу, приближая необходимость политических реформ, — насущность не делает их неизбежными. Российский опыт последних лет показывает, что власть и собственность в стране срослись настолько, что каждый раз краткосрочные цели сохранения богатства и власти затмевают любые долгосрочные цели. Известны случаи, когда подобные обстоятельства приводили к «модернизационным срывам» и, как следствие, к политическому хаосу и экономической стагнации.

Масштабы вовлечения новых социальных групп в политику еще не слишком велики, чтобы власть начала действовать всерьез. Примечательно, что во время митингов за одним столом в оргкомитете оказались опытные политики и лидеры различных общественных инициатив. Опросы показывают, что новые гражданские объединения, занятые решением конкретных проблем (защитой леса, помощью детям, борьбой с мигалками), оказываются гораздо популярнее оппозиционных партий и политических акций. Такие возникающие снизу структуры Вацлав Гавел называл параллельными. Спонтанно возникая в связи с какой-то конкретной социальной проблемой, они изначально никак не связаны с политикой. Какое-то время им удается существовать параллельно системе или на ее периферии. Но в российских условиях такие активисты могут быстро политизироваться. Достигая успеха и расширяя масштаб своей деятельности, они почти всегда упираются или начинают напрямую противоречить интересам коррумпированных госслужащих.

Такие гражданские инициативы, по сути, представляют альтернативу профессиональным политикам-оппозиционерам, которые в глазах большинства населения «рвутся к власти», «только критикуют», озабочены своими интересами и не предлагают позитивной программы действий. Становление новых гражданских лидеров как публичных фигур общероссийского масштаба благодаря митингам несет в себе возможность обновления и гуманизации (в гавеловском смысле) российской политики. Но, к сожалению, велика вероятность, что и этот шанс не будет использован. Не удалось поставить вопрос о партиях как организациях, артикулирующих интересы различных социальных слоев. Отдельные аналитические тексты, поднимающие серьезные во-просы дальнейшего развития (Лилии Шевцовой, Татьяны Ворожейкиной и других), тонут в обсуждении массы технических вопросов: голосовать или нет, если да, то за кого, когда и где устраивать следующий митинг. Интерпретация происходящего, причин и возможных вариантов развития событий остается на низком уровне, доминируют эмоциональные оценки и упрощенные объяснения происходящего. Непривычные массовые мероприятия захватывают, будоражат. Роли наблюдателя на выборах, распространителя листовок, протестующего выглядят предпочтительней роли аналитика.

Сегодня встает вопрос о том, удастся ли перевести идущую на спад энергию чрезвычайной ситуации в мирное состояние. Важно суметь организовать самофинансирование такой деятельности. Как показывает опыт сложившихся в России общественных инициатив, это возможно только в случае, если мы перейдем от абстрактных слов к решению конкретных социальных проблем. Другая задача — попытаться сохранить сложившуюся инфраструктуру широких связей между различными сообществами, многие из которых до того никогда друг с другом не встречались. Речь вряд ли идет об объединении, но о поиске точек соприкосновения. А для этого необходимо уметь переинтер-претировать свои интересы в интересы других.