Алексей Мизгирев: «Свобода для…»
Беседу ведет Тамара Дондурей.
Помню, как вы рассказывали, что однажды, учась во ВГИКе, стали свидетелем истерики случайной попутчицы в поезде: именно она спровоцировала вас написать сценарий «Бубна, барабана» про библиотекаршу Катю. «Конвой» — не менее сильная, но на сей раз мужская драма. Как она возникла?
Алексей Мизгирев. Сюжет вырос из какого-то другого замысла. Я хотел снять очень эмоциональный фильм. Мне казалось, что сцены, в которых раздавят, «укатают в асфальт» человеческую невинность, странным образом срезонирует со временем. Дело даже не в насилии, а в моем ощущении действительности — в полном обесценивании человеческого «я», стремящегося к нулю. Страшна не агрессия, а способ существования: ощетинившись, куда-то лететь. Побег из армии — это тяжкое преступление, но мне было важно, чтобы он не походил на дезертирство, а воспринимался, скорее, как шалость. Я предполагал, что часто так оно и есть. Консультанты фильма подтвердили: офицеры действительно ездят за солдатами еще с советских времен. В восьми случаях из десяти беглецы возвращаются. Для меня важна была не траектория движения героев, но целостность и глубина истории.
Т.Дондурей. Главная героиня «Бубна, барабана» Катя продавала в поезде украденные из библиотеки книги, которые были никому не нужны. В «Конвое» предметом кровавого торга становятся украденные казенные деньги. Примета другого времени?
А.Мизгирев. Как говорил мой мастер во ВГИКе режиссер Вадим Абдрашитов: «Деньги — материя грубая, которая всегда интересна». Потом оказывается, что эти украденные девятнадцать тысяч никому не нужны. В «Конвой» вошли почти все снятые сцены, такого со мной прежде не случалось. Даже в моем дебюте были не вошедшие в картину эпизоды. В «Бубне, барабане» таких сцен было много. Все они касались социальной составляющей: денег, невыплат зарплат. Я их все вырезал, потому что мне казалось, что принципиально состояние, а не конкретные реплики. В «Конвое» я даже не стал писать эпизоды, которые объясняли бы происходящее как социальную реальность. Дескать, невыплаты зарплат в армии приводят к тому, что офицеры излишне строги с солдатами. Все эти подробности фильм не исчерпывают и не являются территорией художественного кино — документального, может быть. На мой взгляд, «Конвой» вообще фильм не про армию, точно не про сапоги, плац, устав или сложную жизнь новобранцев. Меня волновало не как офицер жестко относится к солдату, но как человек — для того чтобы увидеть рядом другого человека — должен быть чудовищно потрясен. Мне кажется, государство должно поддерживать фильмы, в которых заложен вопрос зрителей к самим себе: что с нами происходит? Государство дает мало денег, но я никогда не ругаю продюсеров, миллион долларов — это очень скромная сумма для профессионального кино, когда все делается на крови, хотя на самом деле это огромная цифра.
Т.Дондурей. В драматургии, в стилистике «Конвоя», как и «Бубна, барабана», чувствуется некоторая условность.
А.Мизгирев. В профессиональном смысле это правильная характеристика, я действительно не снял «Похитителей велосипедов». Но у нас, к сожалению, условность часто понимают как вымысел. Мне хотелось сохранить узнаваемую, в том числе и языковую, среду. Если в «Конвое» есть какие-то страшные вещи, то только потому, что речь идет о живых людях. В картине много сленга, не современного, а почти уголовного.
Т.Дондурей. После премьеры «Кремня» реплики героев разошлись на цитаты. В «Конвое» анекдоты играют очень важную роль в понимании характеров.
А.Мизгирев. В фильме почти нет мата. Все герои — от милиционера до мальчишки-солдата — говорят на какой-то дикой смеси армейского, уголовного и уличного сленга. Это к вопросу о том, как «я рвался на фестивали»: раз наши не понимают, то уж западная публика тем более не поймет. Например, далеко не все знают, что «дизель» — это дисциплинарный батальон. Однако именно такие слова конкретизируют персонажей. Для меня было принципиально, как нелепо сбежавший парень Артем пытается иронизировать, а не срубает людей в хохот, как цирковой клоун. Я искал старые, переставшие быть остроумными анекдоты, пока не понял, что Артем все время рассказывает один анекдот, варьируя его персонажи. Он не просто жертва, но чувствует, что делает, — будет продолжать шутить и «прыгать вороной».
Т.Дондурей. В «Кремне» вы открыли Евгения Антропова, он у вас и тут появляется. А как вы нашли актера Азамата Нигманова, который сыграл Артема? Его обаяние привнесло в фильм щемящую интонацию.
А.Мизгирев. У Антропова изменилась мускулатура, в «Конвое» он сыграл не менее важную, пусть короткую роль, буквально находясь на пределе. Моя ассистентка по актерам принесла фотографии Азамата на второй день после запуска проекта. Я не сразу пригласил его на пробы. В жизни Азамат совсем не похож на своего героя в фильме. Он высокий, красивый казах и степной принц, его следовало бы посадить на коня и везти в сопровождении охранников, как жемчужину. Мне вообще кажется, что непрофессионал не может решить поставленные режиссером задачи. Я снял три картины, а кто-то три-дцать три, но убежден, что у нас есть все артисты. Например, Руслана Доронина, которая сыграла Тамару, сразу было понятно, что именно она нужна для этой картины: красивая и некрасивая, желанная и нежеланная, но при этом удивительно страстная, наполненная. Актеры у нас сегодня, как известно, не влияют на сборы фильма. Это телевизионный зритель, листая каналы, должен за что-то зацепиться, когда между той или иной кнопкой пролетает канал, а глаз все равно опознает лицо любимого артиста.
Т.Дондурей. В ваших фильмах нет однозначно плохих или хороших персонажей, у каждого из них своя скрытая травма. В «Бубне, барабане» Катя боялась крови. В «Конвое» капитан не чувствует боли: режет и обжигает руку. Можно ли сказать, что ваши герои — узники трагедии прошлого, а в настоящем не живут, но существуют и лишены будущего?
А.Мизгирев. Мне хотелось снять картину, для которой отсутствие будущего оказалось началом. Мне было важно, чтобы капитан прошел путь через потрясение от состояния полного ожесточения, равнодушия к соучастию в судьбе мальчика, которого на его глазах растоптали. Мне нужен был персонаж, который, увидев это, изменится. В этом смысле «Конвой» — это все-таки история про капитана. Я стремился к тому, чтобы в финале у него появилась мотивация жить, а не новая жена, дети или уютная квартира. В «Бубне, барабане» Катя совершала самоубийство, казалось бы, лишая себя будущего. Но она шла на этот безумный поступок не из-за депрессии, она восставала против действительности. Я считаю, что если человек совершает поступок, он уже готов что-то изменить. Вот, например, люди в нашем метро не видят друг друга, они словно идут сквозь тебя.
Т.Дондурей. Я заметила, что в Москве люди входят в вагон метро, часто не дожидаясь, пока из него выйдут другие пассажиры.
А.Мизгирев. Что должно произойти, чтобы один человек осознал присутствие рядом другого? Только потрясение. Я живу недалеко от «Мосфильма». Часто наблюдаю, как припаркованные к обочинам узкой дороги машины останавливают движение. Никто из водителей не готов уступить путь, поискать возможность объезда по кругу.
Т.Дондурей. В этом месте регулярно бьются автомобили?
А.Мизгирев. Они не бьются, а каждый день, как в басне Михалкова про двух баранов, встают напротив друг друга. Выскакивает какая-нибудь женщина, прячется в магазине, но ведь она, сволочь, не отъедет. На оживленной улице скапливаются грузовики. Мужики начинают волноваться, гудеть. Никто из участников аттракциона не прижмется, не пропустит, чтобы потом спокойно проехать: «Как это меня унизили? Почему это меня должны унижать?» Машины там совсем не «Жигули», но стоят как вкопанные.
Т.Дондурей. Раз уж мы заговорили о Москве, то не могу не спросить вас о социальной активности, которая захлестнула наш город в последнее время. Как вы к ней относитесь?
А.Мизгирев. Мне кажется, что одним из главных достижений постперестроечного периода является возможность быть свободным внутри, доверять собственной точке зрения. Знаешь, в Германии, где сильны традиции великой философии, поэзии, публицистики, как говорят немцы, есть архаическая свобода «от» и главная — свобода «для». Свобода «внутри» понимания, организации, системы. Митинги показали, что у нас есть люди, которые способны мыслить самостоятельно. Их чувство возмущения не было спущено сверху, но росло изнутри, из этого осознания внутренней свободы. Пусть оно еще не окрепло, но не стоит его продавать в парламенте ради мест для либералов. А надо оберегать, в том числе такими картинами, как «Конвой», какими-то другими, в которых есть выражение боли. Для меня как для зрителя ценно, когда в фильме я могу увидеть действительность, схожую с моим опытом. А сейчас, по-моему, произошло страшное: если мы будем обсуждать власть, если про нее вообще надо говорить, то у нее пропадает сакральность. В нашей стране сознание народа привыкло доверять власти, никак не мотивируя это чувство. Власть неправильно отреагировала на протестные события и в этот момент потеряла что-то важное. Она стала понятной, мы снова распознали в ней конкретных людей.
Т.Дондурей. Москва изменилась со времен «Кремня». Что сегодня вам интересно снимать в мегаполисе?
А.Мизгирев. У меня не изменилось отношение к Москве, хотя я все больше люблю этот город. Вот во многих сценах в Москве звук записывался вживую. А на площадке со мной был грандиозный звукорежиссер Валентин Бобровский, которому за семьдесят. В Валентине Ивановиче, человеке старой школы, привыкшем к разборчивости, азарта и отдачи больше, чем у всех молодых ребят, которые приходили на собеседование. У нас нет конфликта поколений, но есть люди полноценные и нет таких — в каждом из поколений.
Сейчас в Москве идет колоссальная концентрация энергии, каждый миллиметр застраивается. Вот, например, на Юго-Западе все время что-то возводят, очертания города постоянно искажаются. Скоро это будет десять миллионов разных городов, которые между собой никак не будут взаимодействовать. Люди все больше замыкаются в себе. Образуются внутренние гетто. Одновременно на стройках исчезает разница между приезжими рабочими и местным начальством. У нас в картине гастарбайтеров играли киргизы. Эти люди совсем не склонны к тому, чтобы их воспринимали как рабов города. Они сильные, решительные, готовые отстаивать свои права в ситуации внутреннего «конвоя».
Т.Дондурей. Почему вы так не любите, когда говорят, что вы снимаете остросоциальное кино? Каждый кадр ваших фильмов — вызов повседневному конформизму.
А.Мизгирев. Помнишь видео, в котором американские солдаты, хохоча, помочились на трупы талибов? Эти военные похожи на биороботов с приборами ночного видения, айпадами и т.д. Что произошло с биороботом, если он смог так поступить? Какие демоны им овладели? Азию постоянно накрывают волны переворотов. Их осуществляют не те люди, которые готовы изменить пол для того, чтобы отдаться тебе за деньги. Но те, в которых зреет ощущение нации, и это выплескивается на поверхность. Люди перестают терпеть — поколение за поколением. В мире выработались единые коды восприятия реальности. Американское кино понятно любому африканцу, любому мексиканцу, любому русскому. Все они едят в «Макдоналдсе» и узнают Брэда Питта. Мир перестал, как на шахматной доске, делиться на белых и черных. Мексиканцы — это те же гастарбайтеры Америки, которые ютятся без документов по подвалам, трепещут перед иммиграционной службой. Об этом и фильм «Конвой», только снят на нашем материале. Я от него не отказываюсь. Но счел бы оскорбительным вписать героя в ту или иную схему, сделать из него функцию сюжета. Поэтому я не снимаю социальные или публицистические картины.
