Анапа-2012. Там, где сошлись Запад и Восток

Применительно к Прибалтике, окончательно ставшей Западом, слова «консьюмеризм», «мерчендайзинг» и «метросексуал» являются вполне уместными, в то время как по отношению к бывшим среднеазиатским республикам мы продолжаем говорить о «гастерах», «торгашах» и «восточных сладостях». Однако на 21-м «Киношоке» Восток и Запад, как ни странно, сошлись. Конкурсная программа уравняла «торгашей» с «мерчендайзингом» по степени позора, неприличия, неодобрения. Да, именно так.

В этом году вдруг всем сразу стало ясно, что больше нельзя копить и потреблять, нельзя потакать Фукуяме, сболтнувшему более двадцати одного года назад про конец истории, будто на смену блудливому, глупому романтизму окончательно приходит глобальная прагматика как олицетворение ума. Политкорректность, семейные ценности, прайвеси и гламур — вот что отринул нынешний «Киношок», собранный с территории бывшего СССР, отринул, можно сказать, всем своим существом. Но что предлагается взамен?

Своего рода эмблемой фестиваля был такой смешной факт: казахские и латышские фильмы шли на родных языках, с субтитрами, но если в них кто-то ругался матом, то делал это исключительно по-русски, перевода не требовалось. Из личного: когда мы в СССР ругались с покойной подругой из Минска, что, мол, отбирая у нее веру в советскую власть, я должна немедля предоставить нечто иное, не менее позитивное, то делали мы это на лестничной клетке сталинской постройки внутри Садового кольца. Так поступали все тогдашние русскоязычные интеллигенты, собираясь на идентичных лестничных клетках в Грузии, Киргизии, Эстонии, Украине. И когда сегодня старая интеллигенция «изнутри-Садового-кольца» — Москва как мозговой центр — вдруг на неделю становится южным теплым русскоговорящим морем, это действительно шок, парадокс и нечаянная радость. Все сохранилось.

«Замок спящих бабочек» Альгимантаса Пуйпы, заслуживший приз за лучшую женскую роль (Янина Лапинскайте), стал камертоном фестивальной атмосферы и лучшим примером неоконченности старых лестничных споров о том, как жить, что делать и кто виноват. Фильм несовершенен (ни к чему, например, явление в начале и в конце буддийского монаха, побудившего героиню к решительным действиям, да и финал как-то слишком трагически усугублен), но это даже хорошо. Пуйпа смутился от собственного решения о полном крахе мужской цивилизации и попытался вывести феминизм хоть откуда-то, хоть из буддизма, чтобы только все были на равных. Но это смущение показывает, что он уже знает, насколько все наоборот, и лишь делает реверанс в свою — мужскую сторону.

Очень красивый и богатый муж (Витаутас Бальсис) за рулем иномарки ругается со своей очень красивой, но немолодой женой (Янина Лапинскайте) и сбивает на улице женщину. Но та сама бросилась под колеса, и мужа удается отмазать от полицейских, что и делает жена, Моника, вместе с очнувшейся жертвой. Тем не менее в тот же день вечером в больнице после посещения жены, принесшей гостинцы, жертва довершает задуманное. Женщина кончает с собой, потому что была бомжихой, алкоголичкой и проституткой и, невзирая на внимание соцслужб, жить больше не хотела. На Монику, литовскую «селебрити» в фиолетовых колготках, которую все знают благодаря глянцевым журналам, это вдруг производит серьезное впечатление.

Пока муж в командировке, она обращается в соцслужбы, и ей прямо в аэропорту передают на поруки трех других проституток, только что выдворенных из соседней Германии. Она везет их в свою загородную усадьбу, только чтобы помочь, только помочь — как пыталась и не успела в предыдущем случае. Для начала они для нее все — образчики. Она не может запомнить их по именам и вовсе не склонна воспитывать-перевоспитывать. Она просто не знает, что делать, когда сознательно взяла что-то на себя. Взяла, хорошо. А дальше? Но сюжет и не в том, как три взрослые проститутки, дорвавшись до сладкой жизни, издеваются над хозяйкой. Все же «Виридиана» и «Жить своей жизнью» сняты полвека назад, и Пуйпа их явно смотрел.

Мелкие издевательства поначалу, скорее, проясняют характеры, изуродованные современным «глобальным миром», когда Лапинскайте готовит чудесное рагу, а проститутки тупо хотят картошку фри. Причем они ее не требуют, они готовы сами ее пожарить, что и будут делать в дальнейшем. Но есть разница между «цивильной» Лапинскайте и «опущенными» проститутками. Все женщины в кадре какое-то время просто притираются друг к другу. Тем не менее эта притирка происходит «по-взрослому», с учетом тысяч лет существования мировой цивилизации, когда уже были Медея и Аспазия, Боадицея и Жанна д'Арк, Химена и Диана, Молль Флендерс и Адриенна Лекуврер, «Нана» Золя и «Яма» Куприна. Про все это читал уже не сам Пуйпа, а именно его женщины. Моника, когда кто-то плохо себя ведет, сразу по-взрослому заявляет: «Не хочешь покоя и уюта — никто тебя здесь не держит. Иди, ради бога». Но она никого не гонит, а проститутки все время возвращаются, даже если уходят. И, несмотря на периодически случающиеся приступы эпилепсии у одной из них, живется в коммуне легко и довольно весело. Фильм в своей срединной части напоминает салонную комедию.

К сожалению, со временем выясняется, что старшая из проституток имеет ребенка от собственного отца. Когда мама умерла, он ее с двенадцати лет насиловал. Другая, невинная интеллигентка, обожающая свою маму, не может вернуться домой, потому что уехала к жениху за границу по причине романтической любви, а жених взял и продал ее в бордель, где ее за одну ночь изнасиловало «сорок тысяч братьев». Третья на панель подалась добровольно, хотя талантливая художница — уж получше, чем тот вернисаж, на который приходит муж героини, поскольку там «престижно». Там — «престижно», эта — талантлива, только у юной художницы мама алкоголичка, брат — даун, сестра такая же, и всех их надо кормить. Все родственники потом будут присутствовать на ее похоронах.

Тот факт, что, вернувшись из командировки, муж бросит бездетную жену и уйдет к молодой беременной любовнице, даже не обсуждается. Чего вы еще хотели от Дольче-и-Габбана? Но героиня и здесь не паникует, не интригует и не рыдает. Человек, у которого есть совесть и чувство юмора, некоторое время переждет, подумает, а потом снова спокойно соблазнит своего гламурного мужа, только уже за деньги. Хочешь секса, когда любовница на сносях и не может? Плати, а я деньги отдам, чтобы выкупить у коррумпированной полиции очередную подопечную, «поработавшую» с инвалидом. Такая на панели есть специализация — благотворительные сексуальные услуги безногим, безруким, слепым и паралитикам. Это кого-то удивляет? На «Киношоке» поведение всех экранных женщин безумно удивляло мужчин, они не понимали, как так можно, не говоря уж о том, как можно смеяться над святым — над изучением технологий орального секса с помощью тонкой и жалобно очищенной морковки. Кажется, даже она не хотела, чтобы на ней обучались, грызя. Морковка же — тоже женщина.

Копья ломались по поводу «сумасшествия» Моники, которая вся «фальшива», и фильм «высосан из пальца», и быть такого не может, чтобы благополучная жена добровольно привела в дом трех проституток и заботилась о них просто так, а потом столь же добровольно отпустила мужа к другой. Чтобы проститутки ее не ограбили и не убили, а тоже заботились, и все они сроднились, все стали фактически одинаковые, чтобы жить коммуной и шутить. Чтобы больше не издавать «вопль женщин всех времен: «Мой милый, что тебе я сделала?!» Да ничего, и нам с Пуйпой это понятно. Но мужская часть публики возмутилась: над чем вы смеетесь?!! На что посягаете?!! Кто дал право отринуть наш закон и порядок?!! Но опять же хорошо, что все это происходило именно на «Киношоке». Потому что он сам был коммуной, похожей на норму жизни, принятую в этом фильме.

Это и есть то, что вполне может быть предложено взамен «мужской цивилизации». Бескорыстие, беззаконие и анархия как мать порядка. Не «мой дом — моя крепость (замок)», не «кухен-киндер-кирхен», не «мать моих детей», не «детей должно быть видно, но не слышно», не «живем однова» и «надо брать от жизни все», не «сын и наследник», в конце концов, не «православие-самодержание-народность», а то, что недавно гуляло на Фейсбуке среди афоризмов с сайта Atkritka.com. «Если бы миром правили женщины, в нем никогда не было бы войн. Просто некоторые страны подолгу бы не разговаривали друг с другом». В этом плане весьма символично, что «Киношок» даже организационно — фестиваль женский, мягкий, деликатный. И так же, как в «Замке спящих бабочек», там недопустима политика «с позиции силы», цивилизационное ханжество, полеты альфа-самцов на аистах. Там «альфа-самцы» — последние интеллигенты «с миру по нитке»: Битов, Войнович, Квирикадзе, Нарлиев, Хамраев, Беляев, Тараторкин. Они существуют отдельно от социума, но с детства приучены к тому, что «делиться надо». Они делятся. А кем, как не мамами, приучены?

На «Киношоке» все кончилось много лучше, чем в сюжете у Пуйпы. Писатели и режиссеры на «глобальном» «круглом столе» говорили не о деньгах, а о главном. Битов: «Это единственная империя, которая держалась не на штыках, а на том, что все ели одну и ту же колбасу, жили в одних и тех же бараках и ходили в одну и ту же армию». Войнович: «Я за глобализм, поскольку он является противоядием от диктатуры». Ильенко: «Все фестивали обычно «рамочные». Везде есть проход сквозь «рамку» — политкорректности, бизнеса, клановых предрассудков. Здесь такого нет». Все было устремлено не к стандартам самопиара, а к максимальной плотности мысли и напряженному взаимопониманию, для чего двадцать один год здесь все и собираются.

Но в сюжете у Пуйпы все кончилось реалистично. Старшая проститутка вернулась в Германию «обслуживать» инвалидов, средняя все же вернулась к маме, а младшую, художницу, убили на дороге двое мордатых «альфа-самцов». Хозяйка-героиня сходила на похороны, потом обратилась в соцслужбу, узнала, что у мужа наконец-то родился сын от новой жены, и погибла в автокатастрофе. Но, несмотря на весь мрак «мужского эгоизма», иерархия женских ценностей все равно выстроилась радостно, оптимистично, от нее больше деться некуда. К тому же на фестивале был показан еще один фильм — самый странный и ничем не награжденный, — который, однако, тоже снят мужчиной и пошел даже дальше в плане нового самопознания. «Самоубийца» Рустама Шоазимова не только имеет в виду человечность как очевидность, он уравнивает друг с другом людей и всю живую природу. Люди не выше и не лучше оленей, собак, обезьянок. Норма — не убивать оленят ни при какой погоде. Норма — слышать и понимать язык птиц и зверей и разговаривать с ними, хоть в этом (в отличие от многого другого) фильм точно убеждает. Пусть он вообще несравним с Пазолини («Птицы большие и малые»), но что-то францисканское в нем есть.

Нельзя не упомянуть и прочие фестивальные «гуманитарные» картины: «ТотКтоПрошелСквозьОгонь», «Опекун», «Одинокий остров», «Мона», «Талгат» — и не заметить, что на очень большой территории очень разные люди — по воспитанию, вере, образу жизни — начали возвращаться к тем общим идеям, которые витали в воздухе в конце СССР. Когда четверть века назад кончался «зрелый социализм», было ясно, что все будет плохо — все захотят жить, «как люди», и при «диком капитализме», не проходя при этом того тяжелого пути, который когда-то обеспечил японское и немецкое, даже китайское «экономическое чудо». Они будут вести себя «по-мужски», перестреливаясь из ТТ посреди Садового кольца, будут мериться известно чем, активно самоутверждаясь, будут грабить и убивать. При этом заранее было известно, что в самом «капитализме» ничего хорошего нет. На кой черт он нам нужен, если это заведомо плохо?

И все-таки был минимальный, но шанс, что миллионы людей, которым десятки лет промывали мозги полной ерундой — «Марксизм и восстание», «Моральный кодекс строителя коммунизма», жизнь как форма существования белковых тел, материя есть объективная реальность, данная нам в ощущении, ленинское определение классов, ленинская теория отражения… — очнувшись, обнаружат, что за всей недействительной ерундой стоит абсолютно пустое место. Пустое, темное, жуткое, и его надо срочно чем-то заполнить. И был шанс, что они начнут его заполнять именно той пятитысячелетней культурой, которую так бережно хранил русский язык во всех трех своих эмиграциях, со своей знаменитой переводческой школой, с тем смыслом, когда Москва — это вовсе не деньги и место «железных задниц», а именно Третий Рим. Можно было начать сначала и правильно — мягко, по-женски деликатно, с любовью ко всему живому устроить себе страну.

Увы, шанс не был использован, все случилось, как по писаному, глупо, грубо, крайне нелепо, и «Третий Рим лежит во прахе, а уж четвертому не быть». Все случилось «с мужицкой прямотой». Но вот прошло двадцать пять лет. И на «лестничной клетке» Анапы мы вдруг видим, что не Москва уже, а «в Москву, в Москву» люди из Литвы, Грузии, Латвии, Таджикистана, Киргизии, Армении несут те самые мысли, которые здесь когда-то витали. Люди хлебнули «капитализма» и поняли, что зря ввязались, что это без тысячелетнего опыта какой-нибудь английской Великой хартии вольностей самим не расхлебать. Что нужно что-то другое. «Старики, женщины и дети» — как давно говорит Годар. «Слово «честь», на высшем уровне в последний раз произнесенное Де Голлем» — как давно выяснил Занусси. «Монастыри аскетичного совершенства» — как еще раньше напророчил Умберто Эко. На «Киношоке»-2012 нам вернули то, чего без нас не существует. Нашу старую культуру нам принесли обратно на блюдечке с голубой каемочкой. И это довольно серьезные вещи, не ограниченные рамками СССР, если кто понимает.