1

Поздняя осень, пустая однополосная дорога, мокрый снег уже облепляет теснящийся к дороге с двух сторон глухой еловый лес, но видавший виды асфальт еще черный и мокрый. Дорога тянется в лесу по прямой, от горизонта до горизонта, по ней едет единственный грузовик — видавший виды ГАЗ. Кузов укрыт от снега брезентом, в кабине сидят трое — водитель, женщина под сорок и ее сын Витя, подросток лет двенадцати.

Витя с отрешенным видом следит глазами, как медленно колеблются за мокрым боковым стеклом обвисшие провода, и двумя руками придерживает расходящиеся полы потертой кожаной куртки, откуда торчит морда небольшой рыжей лохматой дворняжки. Едут молча, слышен только звук изношенного двигателя и едва различимо хрипит голосом Талькова обмотанная изолентой магнитола.

Грузовик проезжает по узкому мосту над речкой, за мостом черно-белая панорама: по одну сторону дороги произвольно разбросанные почерневшие от времени сельские срубы, по другую — поднимающиеся двумя цепочками по холму коробки однотипных вытянутых домиков, кособоких, обитых снаружи досками. Первые ряды домов у реки подняты на деревянные сваи. На ржавом дорожном указателе название населенного пункта — «пос. Мирный». Света в окнах, людей между домами или других признаков жизни не видно.

2

Склон холма. Грузовик стоит в придорожной грязи, один борт кузова опущен, из-под мокрого брезента торчит колесо велосипеда. Хлопает деревянная дверь, по ступеням крыльца неторопливо спускается водитель, возле сколоченного из жердей заборчика, окружающего дом, останавливается и надолго замирает, глядя в пространство. Мимо него боком протискивается Витя, подходит к борту грузовика, двумя руками вытаскивает из-под брезента «китайскую» клетчатую сумку с пожитками, берет в охапку и уходит с нею в дом. Водитель так же задумчиво продолжает стоять, только хлопает себя по карманам, достает пачку «Беломора», чиркает спичкой и глубоко затягивается.

Внутри дома пусто, оклеенные старыми обоями стены, почти никакой мебели. Посредине торчит густо побеленная каменная печь, от нее двумя фанерными щитами под потолок отделен угол кухни, в одном углу стоят две не застеленные железные кровати с панцирной сеткой, рядом скатанные и поставленные на попа матрасы.

В противоположном — круглый деревянный стол, покрытый потертой клетчатой клеенкой. Внесенные в дом баулы, несколько стульев, какие-то кастрюли свалены кучей в «нижнем» углу помещения, сбоку от двери пол у дома заметно наклонен.

Витя относит очередной сверток в кучу, вокруг него носится по линолеуму дворняга. В доме холодно — пар идет изо рта. Витя с хрустом выпрямляется, потом привстает на цыпочки, заглядывая поверх печи — на фоне побелки там что-то чернеет. Это разложенные на старых газетах ряды в камень высушенных разрезанных пополам «кирпичей» черного хлеба. Местами рассохшийся хлеб покрыт пятнами плесени.

Грохает дверь, входит водитель, его сапоги в жирной грязи, но он без малейшего стеснения проходит к куче вещей, пристраивает сбоку мокрый велосипед.

— Ну, я поехал в гараж, располагайтесь, завтра с утра в контору зайдите, она там, в деревне.

Машет рукой в сторону окна, там видна противоположная сторона дороги с деревенскими срубами. Снова грохает дверь. Слышен звук отъезжающего грузовика.

3

Темнеет. Витя возится в предбаннике, отделяющем основное помещение дома от улицы. Нащупывает лежащий на полке фонарь, тот после пары постукиваний о ладонь начинает светить неверным желтым светом. Световое пятно скользит по углам предбанника. Под стенкой свалены дрова, с противоположной стороны от входной двери — каморка туалета с дырой в полу. В углу предбанника валяется массивный колун на темной от возраста длинной ручке. Витя бросает фонарик, на ощупь набирает сосновых поленьев и уходит в дом.

С легким скрипом открывается дверца печи, в ход идут поленья, старые газеты, горсть щепок. Рядом с завозившимся Витей уселась дворняга, с интересом разглядывая его манипуляции. За кадром видна тень матери, та молча шуршит какими-то пакетами, раздается металлический лязг крышки от кастрюли.

Спичка чиркает и бросает отблеск на лицо Вити, он, будто гипнотизируя, смотрит на разгорающееся пламя, потом все-таки отрывается, решительным движением захлопывает дверцу, приоткрывает зольник, встает, чтобы потянуть заслонку у основания печной трубы. Тишину живо заполняют громкое потрескивание поленьев и гул пламени.

Витя с матерью сидят у единственного стола, выдвинутого чуть ближе к центру комнаты, где светит лампочка в видавшем виды абажуре. На столе миска с вареной картошкой, только что открытая банка с помидорами в соку и несколько вареных яиц. Сбоку пристроился крошечный черно-белый телевизор, на экране программа «Взгляд», ведущие бодро обсуждают выступление Ельцина в Верховном Совете. Под этот речитатив двое молча едят, дворняга, прислонившись к прогревшейся печке, наблюдает за ними, время от времени широко зевая.

Двое застилают кровати и ложатся спать, в доме гаснет свет.

4

Утро, мокрый снег идти перестал, из-за туч слегка показалось солнце. На обочине дороги сразу после моста стоит старая скамейка из двух бетонных тумб и деревянных перекладин, дерево такое старое, что почти сгнило.

У ржавого знака «Остановка автобуса» ждет Витя в знакомой куртке, на плече у него висит школьная сумка-портфель, в руках матерчатый мешок со сменкой, школьной формы и тем более галстука под расстегнутой курткой не видно — так, все те же грязноватые джинсы, свитер. Витя поглядывает на часы — классическая поддельная «Монтана», купленная в кооперативном ларьке.

Из-за поворота, со стороны поселковой части деревни, покачиваясь на ухабах, появляется старенький ПАЗ, со скрипом он приоткрывает единственную дверь. Витя забирается внутрь, автобус трогается.

Внутри группа школьников от восьми до тринадцати лет. Ближайшие к Вите сначала молча смотрят на него, дожидаясь, когда тот усядется впереди на свободное сиденье, и потом начинают быстро и нарочито громко что-то друг другу говорить на непонятном языке, разобрать можно только вкрапления мата. Водителю эти крики не нравятся, и он, коротко оглянувшись на Витю, что-то им командует на том же диалекте. Разговор становится тише. Витя на секунду оборачивается, ему неприятно, как на него смотрят.

Автобус выезжает из лесного ущелья, теперь вокруг огромное, чуть присыпанное снегом кочковатое болото, вдали показались дома, кое-где даже двухэтажные, и далекая церковная колокольня. Райцентр.

ПАЗ со скрипом останавливается у калитки некогда крашенного в зеленый цвет двухэтажного деревянного строения, вокруг облезлые тумбы старой ограды, над входом табличка: «Школа». Без номера, какой тут номер. Расталкивая друг друга, деревенские выбегают из автобуса и исчезают внутри. Витя провожает автобус взглядом, пытаясь запомнить направление. Смотрит на часы, оглядывается. Таблички с расписанием тут тоже нет, а спросить у водителя он не сообразил.

5

Внутри довольно людно, некоторые еще в школьной форме, некоторые уже без, в раздевалке не протолкнуться, воздух сырой, пропитанный запахами мокрой одежды и сырого старого дерева. Пока Витя переобувается, его несколько раз толкают, но он как будто не обращает на это внимания. Оглядывается, пытаясь сообразить, куда ставят грязную обувь, в конце концов запихивает ботинки под лавку, сам оставшись в кедах.

В учительской тетка-завуч в толстых очках на резинке разглядывает бумаги.

— Значит, оценки у тебя нормальные. Но английский мы тут не преподаем. Только немецкий. Немецкий в школе учил?

Витя мотает головой.

— Значит, будешь ездить раз в две недели в город, в Лихославль, значит. Я тебе направление выпишу. Так, у вас в среду физкультура, значит, немецкий, математика… ну математику тебе придется самому наверстывать. И литература. Литературу будешь мне в четверг, значит, пересказывать, литературу я преподаю, у вас один урок в неделю, значит, вот так. А в среду будешь ездить в город. Третий автобус. Тут час езды всего.

И смотрит на него с немым вопросом, мол, что сидишь, бегом марш. Витя послушно сползает со стула и выскальзывает за дверь, та захлопывается за ним с тяжким дребезжанием старой пружины.

Витя спускается со второго этажа школы по центральной лестнице, разглядывая толстые деревянные перила. Истертые, круглые, как галька, ступени — тут единственное не деревянное во всей конструкции. Здание очень старое. Точно довоенное. А может, и старше.

В коридорах никого нет — идет урок, Витя пытается сообразить, чем бы ему заняться. От нечего делать читает, что развешано на стендах. Там за стеклом номера старой «Пионерской правды», за 88-й год, плюс стенгазета, в названии слово «подъем» почему-то написано через апостроф — «под'ем». Раздается звонок на перемену. Тут же ему вторит детский топот.

6

Урок биологии, по стенам развешаны какие-то пыльные пластмассовые курицы в разрезе, таблицы с типами соцветий, рядом с доской почему-то висит таблица Менделеева, видимо, это еще и кабинет химии. Помещение небольшое, но и оно занято едва наполовину — десять учеников сидят кто где. Девочек всего три, группой у учительского стола. Входит Витя, сразу за ним в дверь протискивается тетка-завуч.

— Это у нас новенький, значит, Половцев Витя, будет с вами учиться.

Оглядывает класс через очки.

— Так, ты у нас видишь плохо, садись вот сюда.

Показывает на парту в первом ряду. Парты тут все старые, «гимназические», с открывающимися крышками. Дети начинают шушукаться. Учительница молча наблюдает за сценой.

Витя берет с полки у доски запасной учебник, открыв где попало, на середине, ставит его вертикально и ныряет за него, отгораживаясь от происходящего. Учительница что-то бубнит про деление живых организмов на группы. Слышно, как устало бьется о стекло поздняя муха. В Витю сзади прилетает смятая бумажка, Витя оборачивается. Через парту от него, на заднем ряду, сидит один из автобуса. Значит, сосед. Делает вид, что уткнулся в учебник. Витя снова прячется за бруствер учебника, тут же снова прилетает бумажка, Витя снова оборачивается.

— Половцев, что ты там вертишься? Встань-встань.

Витя нехотя приподнимается.

— Ну-ка скажи классу, какие бывают живые организмы?

— Хордовые там…

— Хердовые!

Это кто-то пошутил, все начинают дружно ржать. Учительница хлопает ладонью по столу, смех постепенно смолкает.

— Садись, Половцев. Чтобы к следующему занятию отскакивало у меня. Не посмотрю, что новенький, поставлю «два».

Витя облегченно сползает обратно.

7

Спортзал. Высокое, но плохо освещенное помещение с двумя баскетбольными корзинами на противоположных стенах.

Все покидали вещи тут же на лавку, кое-как выстроились. Физкультурник со свистком на шее с тоской оглядывает строй. Лицо у него какое-то нездорово-багровое, будто его сейчас хватит удар.

— Погода в этом году видали какая. Так что пока остаемся в зале. Так, тридцать кругов против часовой — марш.

И тут же безучастно уходит к себе в подсобку. Ученики без энтузиазма начинают накручивать круги, норовя забрать к центру зала, девочки даже не делают вид, что бегут. Слышно шарканье двух десятков подошв. Витя снял рубашку, оставшись в майке и тех же грязноватых джинсах, надеть под них что-нибудь спортивное он не догадался. Бежит он тоже без особого энтузиазма, поглядывая по сторонам. Ищет взглядом соседа из автобуса. Но тот вроде потерял к нему интерес, треплется на бегу с кем-то. Вот оглянулся. В хаосе бегущих по кругу мелькает его щербатая улыбка. Или показалось?

Пробежали. Физкультурник выкидывает из подсобки потертый баскетбольный мяч и снова исчезает. Девчонки тут же устраиваются в углу на лавке и начинают о чем-то болтать. Витя стоит посреди зала и соображает, что все уже поделились на команды, а он — нечетный. Сперва усаживается один на лавку, потом плюет и начинает собираться. Уже на выходе из спортзала получает мячом по затылку, машинально пригибается, смотрит на играющих, но те не обращают на него внимания.

8

Середина урока, потому в коридорах и раздевалке никого нет. Витя находит свою куртку и пробирается между вешалок к тому месту, где оставил ботинки. Садится, нашаривает рукой один, надевает. Лезет за вторым. Его нет. Заглядывает под лавку. Валяется мусор, забытый шнурок. Ботинка нет.

Витя поднимается, и так вот, с кедом в руке и в разной обуви, принимается оглядывать углы.

Переобувшись обратно в кеды, Витя бредет по улице, сверху снова начинает сыпать мокрый снег, под ногами чавкает бурая грязь. Автостанция — вонючая клетушка с двумя скамейками, рядом будка кассы. Касса заперта на ржавый амбарный замок, никого. Витя просматривает накарябанное от руки расписание маршрута на Лихославль, смотрит на часы. До автобуса час. Витя сидит на скамейке, смотрит на тихо падающий снег.

9

Со скрипом останавливается такой же ПАЗ, Витины кеды сбегают по ступенькам, скрипит дверь, автобус трогается. Подмерзающие пальцы нащупывают под ступенькой ключ от замка. Свистят несмазанные петли. Навстречу Вите с заливистым лаем выбегает дворняжка, машет хвостом, скачет вокруг. Витя бросает портфель на неразложенные вещи и спешит выпустить собаку на улицу. Та на секунду замирает на ступеньках, принюхиваясь к промозглому воздуху, но потом шмыгает вниз и убегает за угол. Витя стоит на ступеньках, запахнув куртку.

Недалеко от крыльца старые деревянные качели. Витя спускается к ним, трогает рукой. Вроде не сильно шатается. Потом опирается о доску сиденья двумя руками, пробуя вес. Качели скрипят, но справляются. Тогда Витя пристраивается на них, как мокрая птица на насесте, начинает не сильно покачиваться, размышляя о своем. Отпустить ноги и как следует раскачаться он так и не решается. Вместо этого он замечает на крыльце соседнего дома сидящего там деда. Он такой старый, что, кажется, сросся с крыльцом. Двое долго и настойчиво вглядываются друг в друга, наконец дед, пошамкав беззубым ртом, отворачивается от Вити, будто потеряв к нему разом всякий интерес. Тогда Витя поднимается на ноги и уходит в дом. За кадром все так же лает фальцетом носящаяся по окрестностям собака.

На печной плите греется вода — над алюминиевой кастрюлей поднимается парок. Трещат дрова. Витя выливает в широкий оцинкованный таз воду из стоящего рядом ведра, потом ковшом немного горячей воды — чтобы не была ледяная. Рукой щупает температуру.

— Рыжка!

Она уже тут, вся по уши в грязи. Не давая собаке вырваться, Витя поливает ее водой, та в мокром виде становится тощая и жалкая — одни глаза навыкате.

Вымытая собака лежит, позевывая, на застеленной кровати, Витя сидит за столом и переписывает с бумажки в дневник расписание. Рядом с ним бормочет телевизор. Съезд народных депутатов СССР, Янаев выступает по поводу необходимости вынести вопрос о сохранении Союза на референдум, его сменяет Умалатова с речами о вотуме недоверия.

Стучит входная дверь.

Они с матерью ужинают, все так же молча, под телевизор. Потом гаснет свет.

10

Выпал и впервые не растаял снег. Впрочем, он уверенно лежит только на ветвях и заборах, а под ногами, стоит на него наступить, остается бурый след — под цвет местной бурой грязи, которая даже не думает подмерзать под тонким снежным налетом. На том месте, где стоит Витя, уже натоптан целый пятачок, ярко выделяющийся на фоне окружающей нехоженой пустоты. Сегодня он обут в резиновые сапоги.

Автобус что-то задерживается. Витя, немного замерзнув, поглубже засовывает руки в карманы, ходит туда-сюда. Наконец засипел за поворотом мотор, показался ПАЗ. Внутри все те же, с ходу начинают лопотать на своем, мат-перемат, Витя на этот раз не обращает на них внимания, садится туда же, у двери. Автобус трогается. Мизансцена с выгрузкой повторяется, правда, за одним исключением: когда колымага трогается, рядом с Витей остается пацан, на вид годом младше, вполне интеллигентного вида. Он смотрит вслед покатившейся шпане и произносит как бы в пространство:

— Карелы.

Витя не понимает.

— Чего?

— Карелы.

— Какие в Калинине карелы?

Пацан внимательно оглядывает Витю.

— До Калинина сто километров. А это Толмачи. Тут карелы. Вы с матерью чиво, не знали, куда ехали?

Витя пожимает плечами. Ему вдруг стало смешно от слова «чиво». Машет рукой: а, мол.

— Витя.

— Серега.

Серьезно пожали друг другу руки.

— Ты не ведись на их подначки. Карелы — они такие. Больные на голову все. Если на самом деле доколебутся — огребешь по полной.

— Ладно. Пошли, что ли.

11

Математика. Контрольная. Помещение класса длинное и узкое, парты в два ряда. Витя, сидящий за последней партой слева, у самой двери, дописывает задачку, отодвигает лист, начинает от нечего делать баловаться ручкой, катая ее по наклонной парте. За партой перед Витиной сидит карел, он ревниво поглядывает, что творится у новичка, самому ему неуютно на контрольной, он явно к ней совершенно не готов. Математичка замечает его ерзанья, подходит, становится над душой. Карел затихает, начинает сопеть, напуская на себя усердный вид. Витя продолжает сосредоточенно катать ручку.

— Половцев, что ты маешься, написал — сдавай и выходи из класса.

— Да куда я…

— Вон иди в столовую. Не мешай другим писать.

Под взглядами класса (все от тетрадей оторвались) Витя нехотя выходит.

12

Заводская столовая в здании напротив школы. Шум, гвалт, от всех тяжело несет сырым торфом. Впрочем, это замечает один Витя.

За тридцать копеек ему выдают в раздаточном окошке огромную миску разваренных макарон с чем-то вроде соуса, стакан густого компота из сухофруктов и бледный салат из квашеной капусты с постным маслом.

Витя ест и разглядывает набившийся в помещение народ в одинаковых робах, покрытых пылью и сырыми пятнами знакомого рыже-коричневого цвета. Разговаривают, размахивают руками, одновременно успевая уписывать жратву. Среди тем — политика, талоны на водку и курево, мудак начальник смены, снова политика.

Это все надоело, но других тем для разговоров нет.

Витя тщательно перебирает оставшиеся в стакане сухофрукты, выбирая съедобное. Потом спохватывается, смотрит на часы и выбегает.

13

Русский. Тетка-завуч талдычит про разбор существительного как части речи. Вваливается запыхавшийся Витя.

— Половцев, это что такое?

— Извините.

Витя протискивается мимо нее на свободное место. Ей даже не приходит в голову чуть подвинуться, чтобы дать ему пройти.

— Ты уже учебники в библиотеке получил? И встань, когда с учителем разговариваешь.

Витя поднимается.

— Нет, мне не сказали…

— Значит, сегодня иди и получи. Библиотека через улицу.

— Но там же столовая.

Класс дружно заржал.

— Ты, значит, по лестнице поднимись. Снизу столовая, сверху библиотека, понятно? Запишешься, получишь. В Лихославль ездил?

— Завтра поеду, завтра среда.

— Ладно, садись.

Витя послушно прячется в дальний угол класса.

14

Серега сидит на подоконнике в дальнем конце коридора, за ним в окне снова сыплет снег. Уже вполне зимний, мелкий. Рядом стоит Витя. Серега качает ногой и ест мелкое и на вид жутко кислое яблоко.

— Твоя мама на льнозавод устроилась?

— Да, бухгалтером.

— Странно, чего это вас на поселковой стороне разместили. А моя на сушильном. Они там морковку сушат. Режут и сушат, режут и сушат. И лук. Воняет иногда, как ветер подует. Мы совсем рядом с забором живем. Ой, слушай, приходи в субботу с утра к нам, у меня мафон есть.

— У меня тоже… — Витя останавливает себя. — Был.

— Поломался?

— Поломали, — Витя неопределенно машет рукой. — Ладно, я пошел, мне еще в библиотеку.

Витя отходит к центральной лестнице, но тут его резко окликают.

— Слышь, Витек!

Это одноклассник-карел. Витя настороженно останавливается.

— Я смотрю, ты в математике рубишь?

Витя пожимает одним плечом.

К чему он клонит?

Карел подходит ближе, почти вплотную, снижает тон.

— Ты мне в следующий раз дай списать, да? А то меня батя прибьет за трояк.

— У тебя другой вариант, что я тебе дам-то?

— Слышь, ну я не знаю, чиво там, ты ж вон быстро все решил, — переминается с ноги на ногу, соображая, — реши и мой, а я тебе рубль дам. Даже два. Потом. Идет?

Витя смотрит на карела внимательным взглядом. Ему неохота связываться с карелом. Но слово «рубль» его явно зацепило.

— Вот потом и поговорим, мне идти надо, закроется.

— Ну давай-давай.

Протискиваясь мимо неотступающего карела, Витя сбегает по лестнице вниз.

Карел нехорошо смотрит ему вслед.

15

Витя выходит из двери с табличкой «Столовая» и старым транспарантом про «сорок мирных лет». В руках у него стопка учебников, вокруг все сильнее сыплет снег. Автобусная станция. Окошко, как всегда, закрыто. Автобус тут, стоит. Но почему-то пустой.

— Поломался, говорю, — водитель достает папиросу, прикуривает от предыдущей, догорающей, щелчком отправляет окурок в полет, затягивается.

— И куда… мне аж в Мирный.

— А пешком, тут все одно по прямой, — сплевывает. — Говорят же, поломался. Не поеду сегодня.

Витя некоторое время идет, часть учебников переложил в портфель, сколько влезло, остальные так и тащит в охапку. Тяжелые. Падает снег, на дороге никого. Абсолютная тишина. Холодно. Медленно приближается еловая стена за краем болота. Наконец раздается громкий рык — это трактор-снегоуборщик. Витя принимается отчаянно махать руками.

Длинный план — бесконечная гипнотическая волна отбрасываемого в сторону снега.

16

Витя забегает в дом, бросает где попало портфель и книги. Замерз.

К счастью, протопленная ночью комната еще не остыла, да и вообще дом постепенно прогревается. Вокруг Вити носится собака. Отогреться бы, но надо еще сходить в сельпо. Витя натягивает варежки, выпускает собаку на улицу.

Продолжается снегопад, нападало уже до середины лодыжки, но в резиновых сапогах пока самый раз. Витя идет вдоль дороги, прислушиваясь к сочному хрумканью под ногами, высматривает, где же тут магазин. Неказистое здание лабаза идентифицируется однозначно — это единственное видимое строение, вокруг которого заметна какая-то жизнь — даже в середине дня, когда тут ловить нечего, возле него пасется пара пошатывающихся со вчерашнего теней. Витя неуверенно проходит мимо них внутрь.

На прилавке почти ничего нет, только стоят в две стопки знакомые кирпичи черного (числом побольше) и белого (числом поменьше). На вид белый от черного отличается не сильно. Витя подходит к скучающей пергидрольной продавщице в традиционном чепце из салфетки и протягивает ей талоны и мелочь.

— Два белых.

Короткий взгляд на бумажки.

— Два белых нельзя. Можно черный и белый. Или два черных. Тебе чиво? И собаку забери.

17

Подходя к дому, Витя видит: у хлипкого забора, наполовину его подмяв, задом пристроился грузовик. Водитель в засаленном ватнике размашисто мечет из кузова порезанные заранее бензопилой куски березовых бревен. Они как попало летят в мокрый снег. Тут же рядом стоит и смотрит мать.

Безмолвный диалог. Мать отсчитывает какие-то бумажки (из поведения водителя становится понятно, что это талоны на водку и сигареты), отдает, водитель просит еще. В пачку добавляется пятерка. Грузовик заводится и уезжает. Собака лает ему вслед. Она уже вся облеплена снегом, даже кустистые брови. Хвост вообще превратился в сплошную снежную сосульку.

Витя отдает матери хлеб, поднимает собаку на руки, они заходят в дом.

18

Сильно раскачиваясь на снежных накатах, по сплошному белому пространству катится все тот же ПАЗ. Витя устроился на боковом сиденье, смотрит в окно. На коленях у него портфель, в ушах — поролоновые наушники советского плейера. Батарейки садятся, звук заедает, поэтому Витя время от времени встряхивает пластиковую коробочку, пытаясь вытрясти из нее еще хоть чуточку электричества. Едут давно, мимо тянутся однообразные деревни. Время от времени автобус останавливается у очередного забора, потом так же нехотя трогается.

— Уступи место-та, малой!

Это сквозь заедающее «ер ин зе арми нау» прорывается визгливый голос, Витя машинально подскакивает. Продолжая что-то ему выговаривать, бабка пристраивается у окна. Витя, ничего не отвечая, пробирается ближе к водителю, там поручень, удобнее стоять. Снова погружается в себя. Наконец, с трудом преодолев небольшую горку, автобус минует железнодорожный переезд и поворачивает к станции. Конечная.

Витю выпихивают наружу спешащие пассажиры, особенно наддает та самая бабка. Едва не полетев лицом в снег, Витя отходит в сторону, осматривается. На большой город это мало похоже, дома вокруг одноэтажные. Но в отдалении, над крышами, видны панельные десятиэтажки. Витя кивает сам себе и спешит через дорогу.

19

Между четырьмя новостройками тоже, видимо, свежепостроенная школа. Светлые чистые коридоры. Витя сидит в пустой учительской с учебником и повторяет свое «зе тэйбл», в окно бьет внезапно прорезавшееся сквозь снеговые тучи солнце. Звенит звонок на перемену, слышна беготня за дверью, появляется англичанка, на вид практикантка с младших курсов местного педа. Тычет Вите пальцем в табличку неправильных глаголов и что-то с ним вместе спрягает. Снова звонок, англичанка убегает в класс, оставляя Вите еще задание. Тот некоторое время что-то пишет в толстую тетрадь, потом собирается и выходит.

Витя стоит на улице, на нем нет шапки, куртка распахнута, в руке мороженое в стаканчике. Впервые с самого приезда он чувствует себя в том месте, где ему хорошо. Но солнце уже снова заходит за тучу, стремительно темнеет и снова начинает валить снег, на этот раз он падает не тихими хлопьями, а бьет в лицо порывами ветра.

Витя спешит скрыться между домами.

20

Буквально выпав из распахнувшего дверь чуть не на полном ходу автобуса, Витя проваливается на обочине в снег. Уже нападало выше колена.

Поглядев на темнеющий на той стороне дороги свой дом, Витя поплотнее запахивается и выбирается на едва различимую тропинку, ведущую на деревенскую сторону. Там находится контора льнозавода. Из общей массы вросших в землю срубов она лишь немного выделяется большими размерами, но не возрастом. Витя долго отряхивает резиновые сапоги и джинсы от налипшего снега, с трудом открывает толстую деревянную дверь и ныряет внутрь.

Полумрак. За одним из столов перебирает бумаги мать, рядом счеты, вокруг разложены стандартные картонные папки «Дело №…». Больше в конторе людей нет.

Витя с веником в руках возится в дальнем углу, с грохотом перетаскивает туда-сюда стулья, подметает, ставит обратно. Мать морщится, не совсем понятно, на этот шум или по поводу каких-то не сходящихся цифр. Витя приносит оцинкованный таз с водой, и тогда мать наконец отрывается от бумаг, надевает брошенный неподалеку линялый синий хэбэшный халат, берет швабру, тряпку и начинает методично мыть грубо сколоченный, сто раз перекрашенный коричневой масляной краской пол.

Витя домел свое и, пока мать возится, уселся за один из столов, на который водружена массивная печатная машинка «Ленинград», на вид ей лет тридцать. Витя с интересом ее разглядывает, нажимает на пробу пару клавиш — они тугие, надо давить изо всех сил. При каждом щелчке внутри механизма стол под машинкой заметно подрагивает, штанги литер упорно цепляются друг за друга, приходится их отгибать обратно руками, пачкаясь в чернилах.

Мать откладывает швабру в сторону и принимается расстегивать халат. Витя бросает баловство с машинкой и спешит вылить грязную воду с порога.

Они вдвоем бредут по тропинке домой, под мышками у каждого торчат по две пары валенок безумного размера. Метет снег.

21

— Так ты кто у нас, жидок?

Витя спохватывается, отрывается от учебника, застигнутый врасплох агрессивностью тона. Класс математики, все здесь, но математички нет, пять минут назад каждый был занят своим делом, но, кажется, теперь они все смотрят только на него.

— Чего?..

— Не «чиво». Я спросил, ты кто у нас, жидок?

Витя пытается оценить ситуацию, но у него не получается. Чувствуя открытую агрессию, он поднимается со стула и пятится к стене. Кажется, он дал им какой-то повод так на него смотреть, но какой? И этот, хорошо одетый, крепкий, он с самого начала казался в классе лидером. Это значит, что теперь все против одного.

— П… почему жидок-то?

На него смотрят уже словно на насекомое.

— Да как тебе сказать. Жил тут у нас один, потом уехал, — холеный бросает это как готовое обвинение. Оно понятно окружающим, но все еще непонятно Вите. — Тоже все жидился пацану помочь за просто так. Теперь вон ты заявился, еще один.

До Вити дошло. Он высматривает карела, вот он скалит зубы за спиной у холеного. Эта мразь им что-то наплела. Надо что-то говорить, но голос от волнения срывается на хрип, глаза у Вити начинают нехорошо краснеть. Сейчас он прямо тут расплачется, и это будет конец.

— Я русский. А ты… а ты чего это за него впрягся? Я ему помогать не… не собираюсь. А деньгами своими подавись, понял?

Последняя фраза выкрикнута через плечо холеного непосредственно карелу.

В ответ Витя получает короткий удар в диафрагму и складывается пополам. И тут, на счастье, появляется математичка. Все быстро рассаживаются по местам, Витя тоже, прижимая кулак к животу. Математичка ничего не заметила или предпочла не заметить.

22

Дальний конец коридора. Витя сидит в одиночестве на подоконнике, тяжело вглядываясь в беготню. Напрягается, когда замечает, что к нему кто-то идет. Но это всего лишь Серега.

— Ты чиво?

— Да так. Ничего. Пойду, сейчас звонок будет. Карелов этих не видел?

Серега мотает головой. Витя берет портфель и уходит, как раз звенит звонок. Войдя в класс, Витя замечает, что его стул кто-то густо извозил пастой от ручки. Приходится лезть в портфель за толстой тетрадью, вырывать оттуда из середины двойной лист и наклеивать его поверх пасты. Остальные за ним брезгливо наблюдают.

23

Улица перед школой. Снег уже не падает, но его хватает, чтобы погасить на сельской улице всякие звуки. Выбегает после уроков малышня, школьники постарше разбредаются группками поменьше, тоже вполне бесшумно. Только хрумкает под подошвами белое одеяло.

Некоторое время никого нет. Потом выходит, оглядываясь, Витя. Компания ему сейчас не нужна. Он смотрит в сторону автобусной станции, но потом поворачивает в обратную сторону — на Мирный. Снег скрипит под валенками. Витя снова оборачивается в сторону удаляющейся школы. И видит там преследующую его группу. Шаги ускоряются в такт сердцебиению. Это карелы в полном составе.

Бежать Витя не хочет, но шаги ускоряет, потом они его все-таки догоняют. Лопоча на своем языке, принимаются, как бы не обращая на него внимания, поджимать сзади, то и дело цепляя его безразмерные валенки, так что Витя спотыкается и едва не падает, но не отвечает и не оборачивается. Что он может против четверых, причем один из них на год старше и на полголовы выше. Те тоже, видно, предпочитают покуражиться, а не сразу бить морду. Да и времени у них еще навалом, кругом снежная пустота, болото и лес впереди.

Заслышав спасительное рычание мотора, Витя буквально в панике бросается автобусу наперерез, за ним внутрь забираются карелы, но на людях они помалкивают и в деревне тоже оставляют в покое. Только недобро пару раз зыркают напоследок, пока он поднимается от остановки по склону вверх.

24

Витя с тяжелым дыханием добирается по целине до вывороченного заборчика, перешагивает его, не пытаясь воспользоваться калиткой. Валится на перекладину качелей, те отчаянно скрипят. Витя стягивает вязаную перчатку и смотрит на свои пальцы. Они дрожат побелевшими костяшками.

Ком снега цепляет косую жердину забора и разлетается на мелкие ошметки, голыми руками Витя хватает снег, судорожно сминает его и швыряет прочь, не то в рефлекторной попытке кого-то напугать, не то от чего-то избавиться.

Раскрасневшееся лицо Вити перекошено судорогой ненависти. Он ненавидит себя — за то, что не дал сдачи, что смалодушничал, что…

Витя нехотя остывает. Его взгляд вновь останавливается на старике соседе. Тот все так же в упор его разглядывает. Витя соображает, что вся эта его война с невидимыми и бессловесными врагами прошла у того на глазах. Витя стыдливо опускает глаза и поскорее спешит убраться в дом.

25

Выходной. Суббота. Мать дома, возится в кухонной выгородке, деловито режет оставшийся нетронутым черный хлеб на крупные куски и складывает туда же на печь сушиться. (Мешок сушеного хлеба можно сменять на полмешка картошки, он идет на корм свиньям.) Витя умывается в тазу теплой водой, чем-то перекусывает, дает собаке размоченного хлеба, а сам надевает валенки, набрасывает куртку, берет в предбаннике колун и выбирается во двор.

Там вдоль ограды все так же вразвалку раскиданы березовые чурбаки. Витя выбирает один побольше и ставит его на попа в качестве колоды. Сверху пристраивает тонкое полено, замахивается (ручка у колуна длинная, она ему мешает) и со второго раза попадает — полено успешно раскалывается с громким кряканьем. Потом еще пополам. Кучка березовых четвертушек растет. Витя относит, сколько влезает в один обхват, в дом, сваливает у печки. Она уже растоплена, но Витя открывает заслонку, заталкивает одно внутрь и довольно слушает, как внутри сразу резвее заворчал огонь. Береза есть береза.

Осталось натаскать воды и можно остаток дня валяться на кровати. Колодец через два дома, выше по склону. Это даже хорошо, потому что обратно, с полными ведрами, так легче. Одна проблема — тропинку вдоль оград протоптать толком некому, почти целина, так что валенки заплетаются. Вода в глубине колодца еще не думает подмерзать, поэтому от ведер, пока их тащишь, буквально клубами валит пар, хотя мороз почти незаметный. Витя после двух ходок раскраснелся, с него льет, вся голова мокрая. Уф, теперь можно и полежать. Но сперва выглянуть еще раз в окно, не видать ли карелов. Но на улице пусто, как всегда.

26

Мужской помывочный день. В поселковой бане полно народу. В холодном пару по лавкам сидят скупо освещенные неверным электрическим светом пузатые мужички с тонкими ногами, работают мочалкой. В углу краны с холодной и горячей водой, туда бегают с опорожненными тазиками. На рукоятках кранов — резиновые нашлепки, от труб сильно бьет током, периодически кто-нибудь неосторожный принимается истово материться визгливым жалобным голосом. Остальные ржут.

Витя — голый, тощий и жалкий — пробирается мимо лавок в парилку, за толстую, почему-то оцинкованную дверь. Там, в пару горячем, сидят совсем другие мужички — крепко сбитые и татуированные. Сидят неподвижно, бронзовыми статуями, «обтекая» под шипение очередной заброшенной в поддувало шайки. Остро пахнет свежим хлебом и мокрым деревом. Витя присаживается на нижнюю полку и, прикрыв глаза, тоже впадает в кататонию очищающего страдания. Даже тут, внизу, сидеть с открытыми глазами невозможно.

Наконец, когда в ушах уже начинает нехорошо шуметь, на нетвердых ногах Витя выходит наружу, тут же натыкаясь на карелов. Те в голом виде не так страшны, хотя и привычно оскаливаются ему вслед, но Витя в их присутствии чувствует острый приступ собственной незащищенности и потому спешит быстрее убраться в предбанник, где холодно, накурено и очень тесно. Пришедшие спешат побыстрее раздеться и нырнуть в тепло, собирающиеся трясут мокрыми вениками и матерятся — каждый раз, когда дверь открывают, внутрь попадает клуб морозного воздуха, вызывая бурное неудовольствие у сидящих неподалеку.

Витя быстрей-быстрей одевается, выскакивает с мокрой головой на улицу.

Там ночь. Звездно и морозно. Пар вокруг Вити в свете редких фонарей подобен некоему гало, он словно светится изнутри. Ему снова хорошо. Непонятно отчего. Но сейчас он хоть немного очистился от тревог.

27

Витя с матерью сидят за столом и едят.

На столе свежеиспеченные пресные лепешки, знакомые помидоры в соку, розовое местное сало, толченая картошка. Рядом бормочет крошечный телевизор. Собака сидит на коленях у Вити, выпрашивает хитрой рыжей мордой, а когда ей перепадает, то она тут же ссыпается на пол и с показательным рычанием уносится в дальний угол, где в три хапка заглатывает кусман и тут же возвращается обратно.

Витя забрался на кровать с ногами, в руках какая-то видавшая виды книга с аляповатым космонавтом на обложке. Собака лежит рядом, прижавшись к нему лохматым боком, прикрыв глаза и лишь в рамках проявляемой бдительности изредка чуть поводит ухом на каждый посторонний скрип. Мать под телевизор вяжет жилетку из светло-коричневой пряжи.

В печке потрескивают прогорающие уголья.

Тишина, но кажется, что в этом доме в данный момент уже не царит затянувшееся молчание.

28

Сон. Витя бредет один ночью по заснеженному лесу, за спиной у него на капроновом шнуре стандартные советские алюминиевые санки, в руке знакомый тяжелый колун на длинной ручке. Витя останавливается передохнуть, достает из пухлой варежки левую руку, в ней клочок бумажки, если присмотреться, это полученный в конторе квиток на порубку елки. Так и написано: «Ель новогодняя, 1 шт., 3 р.» Витя сверяется по бумажке, как по карте, выбирает направление и идет дальше. Там действительно открывается небольшая полянка, посреди которой стоит одинокая елочка как раз необходимого размера — метр семьдесят, небольшая в обхвате.

Витя деловито ставит рядом с ней санки, разматывает и раскладывает припасенную пеньковую бечевку, сбрасывает варежки, перехватывает поудобнее колун и с размаху лупит по стволу. Ствол крякает и из него толчками начинает сочиться густая темная жидкость. Витя бьет еще и еще раз, летят щепки, брызги, Витя сопит. Наконец ель с громким предсмертным скрипом валится на снег и становится видно, что ствол — это не ствол, а обрубок человеческой ноги в валенке, видна желтая кость, все вокруг заляпано кровью. Витя, отдуваясь и утирая пот, роняет колун, опускает глаза и видит, что у него на правой ноге нет валенка, босая ступня на снегу. И просыпается.

29

Утро. Витя мучительно выбирается из странного сна, потягивается, потирает плечи — к утру стало холодновато.

Матери нет. Уехала в город по делам, несмотря на воскресенье. Витя вскакивает на ноги и бежит, обув сапоги, в одних трусах в тамбур, хорошо, что туалет не во дворе. Там дубак, но, в общем, Витя уже привык. Уф, полегчало. Хватает пару березовых поленьев, шмыгает обратно в дом.

Обычный утренний распорядок: затопить, умыться, одеться, ссыпать высушенные горбушки черного хлеба в лежащий тут же большой бумажный мешок из-под сахара, покормить собаку, сесть завтракать самому, посмотреть в окно, какая погода, одеться и пойти гулять с умаявшейся собакой.

Далеко отходить не стали — а смысл, кругом один и тот же снег. Собака радостно носится вокруг, накручивая широкие петли. Рыжий болид, вспахивающий целину. Тяф-гав!

И тут Витя снова что-то почувствовал. Подозвал собаку. Какие-то голоса за домом? Нет, вроде показалось. Решил убраться от греха в дом.

Дома тихо, даже часов нигде нет, чтобы тикать. Только шуршит и осыпается что-то под полом. Витя берет давешнюю книжку и садится на кровать почитать. Но тут же поднимает голову. Ему показалось или на улице все-таки слышны голоса? Затем царапающий звук, будто кто-то ведет палкой по внешней стене, по грубым доскам. Стена тонкая, звук отчетливый. Собака, лежащая рядом, тоже навострилась.

Затем резкий звон разбитого стекла в предбаннике, собака с яростным лаем бросается к двери, Витя тоже срывается с места. В предбаннике оконные осколки, между рамами зияет отверстие, в которое радостно свищет сквозняк. Собака бросается на хлипкую внешнюю дверь, распахивает ее и с лаем уносится на улицу. Витя в ярости мечется, пытаясь сообразить, что делать. Потом все-таки соображает, что надо одеться.

Бросается обратно в дом, натягивает свитер, сует руки в рукава куртки, ноги в валенки и вихрем выбегает на крыльцо.

— Ну где вы, суки! Где вы, бля*ь!

Никого. Первый адреналин отпускает, дыхание замедляется, и тут до Вити доходит, что он не слышит лая собаки.

— Рыжка!

Тишина.

— Рыжка! Рыжка!

Витя обегает дом. Никого. И снег несвежий, все истоптано, вокруг собачьи и человеческие следы. Витя продолжает бегать, звать собаку.

30

В окно одного из поселковых домов стучат. В дверь просовывается лицо Сереги.

— Рыжка моя здесь у вас не бегала?!

— Что? Да нет…

Витя бредет по колено в снегу, все так же расхристанный и с непокрытой головой. На лице лихорадочный румянец. За ним, поотстав, плетется Серега. Тут Витя догадывается.

— Где эти уроды… — голос срывается, — где эти уроды живут?

Серега соображает, показывает взглядом направление.

Витя бежит, оступается, падает, снова встает, воздух с сипением ходит у него в горле. Мяммино. Это недалеко, за рекой, через мост. Витя так торопится, что даже вперед смотреть не успевает, только под ноги. Серега где-то далеко позади. Наконец, обогнув какой-то забор, Витя поднимает глаза.

Натянутая веревка, медленно колеблющаяся, будто на ней висит какой-то привязанный груз. Витя всем весом хватается за веревку, раздается сухой треск обламывающейся ветки.

Витя бредет по снегу в одном свитере, куртка в руках, в нее что-то завернуто.

— Витя, что…

— Уйди.

Голос Вити пуст и холоден. Серега, оставшись на мосту, молча провожает его взглядом.

31

Будничная череда. Витя едет в автобусе, выходит, сидит на уроке, вокруг какие-то лица, но он их почти не замечает, он где-то в другом месте. Доходит дело до физкультуры. Снег, погода, всех выгоняют в лыжный сарай за углом столовой, где тропинка уходит между сараями дальше в лес, над которым нависает полуразрушенный остов церкви с двумя куполами. Витя сомнамбулически берет пару лыж, палки, надевает видавшие виды лыжные ботинки и выходит со всеми. Долго возится с зажимом, наконец разгибается и тут же получает снежком в лицо. Карел громко ржет и укатывает по лыжне вслед за остальными.

С Витиного лица и из-за ворота медленно отваливаются оттаявшие куски снега. Витя неловко пытается отталкиваться палками, но у него толком не выходит. Он если и стоял когда-то на лыжах, то это было давно.

Развилка в лыжне, здесь заканчивается круг. Куда ехать, налево или направо, Витя не знает, а потому просто останавливается и безразлично стоит, глядя на деревья.

Та же развилка, никого. Проезжают школьники, кто-то размашисто, это впереди всех холеный, кто так, «на отвяжись». Последним показался карел. Он держит палки в одной руке, в другой бычок сигареты, который он в две затяжки воровато докуривает и бросает в снег, съезжая потихоньку под небольшую горку. Только он собирается перехватить поудобнее вторую палку и направиться в сторону лыжного сарая, как на него с размаху что-то налетает, сшибая в снег.

Град ударов, борьба, натужное сопение, треск ткани.

Витя сидит на кареле сверху, прижав его всем весом к земле, и яростно, со страшным лицом двумя руками его душит. Карел молотит ногами по снегу, лишь летят комья, но поделать ничего не может, только тихо хрипит, пока его лицо наливается бурой краской.

Тут Витя приходит в себя. По его побледневшему до синевы лицу градом начинают катиться обжигающие на морозе слезы, застывая на щеках белесыми разводами. Витя расплетает застывшие пальцы и тут же начинает яростно бить карела по лицу с размаху обоими кулаками, из разбитого носа брызгает рубиновая кровь, но это уже всё. Наконец, окончательно выдохшись, Витя заваливается набок, отпуская противника. Тот все с тем же хрипом старается отползти подальше. Потом кое-как поднимается, подбирает отлетевшие в пылу борьбы лыжи и, прихрамывая, бредет прочь, даже не оглядываясь.

Витя все так же лежит на боку, скорчившись и всхлипывая. Всхлипы переходят в вой бессилия и отчаяния.

32

Пустая однополосная дорога, снег плотным саваном облепил теснящийся к дороге с двух сторон глухой еловый лес. Сама дорога больше похожа на снежный желоб, укатанный огромными санями посреди этого безмолвного и безжизненного царства зимы. Дорога тянется по прямой, от горизонта до горизонта, по ней едет единственный грузовик — видавший виды ГАЗ.

Кузов укрыт от снега брезентом, в кабине сидят трое — водитель, Витя и его мать. Витя следит, как медленно колеблются за боковым стеклом обвисшие провода, они тоже густо облеплены снегом. Едут молча, слышен только звук изношенного двигателя.

Крупно — лицо Вити. Стеклянные глаза видят что-то еще. До блеска истертая штыковая лопата судорожными движениями отбрасывает прочь сначала комья снега, а потом куски прихваченной морозом бурой почвы. Снег вокруг быстро теряет свою девственную чистоту. Кто-то роет зимой яму. Зимой ямы роют только для одного.

Грузовик уезжает по лесному ущелью вдаль.