Стол, стулья. Окно открыто. Жарко. 

С улицы слышно, как заводится автобус и уезжает. Следователь — сорокалетний мужчина без особенностей — что-то пишет. Напротив него — девушка шестнадцати лет в легком синем платье. На смуглых ногах — балетки с белыми бусинами. Из-под балеток торчат полоски несвежего пластыря. В воздухе висит страх. Вернее, ничего здесь не висит, кроме белого матового плафона, но все равно страшно. Сразу хочется в туалет. Или пить. Или и то, и другое. 

Следователь хмурится, поминутно смотрит в окно  — ему явно хочется быть не здесь, а где-то в другом месте.

С л е д о в а т е л ь. Итак, Лилия Сергеевна Бобылева.

Отъезжает на стуле. Выдвигает ящик стола, вытаскивает мешок с конфетами. Встает, проходит к шкафу, открывает дверцу. На полке в ряд выставлены, как в витрине, одинаковые белые чашки с блюдцами. Берет в правую руку чашку, в левую — блюдце, замирает, задумывается. Ставит блюдце на полку, закрывает шкаф. Идет с чашкой к кулеру. Пока льется кипяток, хмуро смотрит на пластыри Лили. Та, видимо, чувствует взгляд и инстинктивно прячет ноги под стул.

Следователь ставит на стол чашку с кипятком, опускает в нее чайный пакетик.

С л е д о в а т е л ь. Только зеленый остался. Конфеты.

За окном заводится очередной автобус. Следователь берет пульт, пробует включить кондиционер. Подставляет под шумящий блок руку — теплая струя воздуха. Выключает. Садится напротив Лили.

С л е д о в а т е л ь. Итак, Лилия Сергеевна. Сейчас вы мне все подробненько расскажете.

Лиля безучастно смотрит в чашку с чаем.

Л и л я. Я все рассказала уже. Нечего больше рассказывать.

С л е д о в а т е л ь. А вот сейчас вы чаю выпьете и еще что-нибудь вспомните. А может, вспомните, что совсем не так дело было, как вы мне рассказали, а?

Л и л я. Нечего больше рассказывать.

Следователь вздыхает. Берет из папки листок бумаги, подносит к лицу Лили.

С л е д о в а т е л ь. Кто это написал?

Молчание.

С л е д о в а т е л ь. Хорошо, читаю. «Лиличка похожа на вишню. Или на сливу». (Читает медленно, серьезно, взвешивая каждое слово.) «Такая же сочная». (Откашливается.) «Обтянутая тонкой кожицей, с нежной мякотью внутри». С нежной мякотью внутри. Ну?

Л и л я. Не знаю.

С л е д о в а т е л ь (встает, начинает ходить по комнате). А я знаю! Написал это ваш отчим Виктор Александрович Крахов, 1965 года рождения, нигде не работавший и проживавший с вашей матерью в течение полутора лет. Так?

Молчание.

С л е д о в а т е л ь. Он это написал, дорогая Лилия Сергеевна, потому что домогался вас и хотел склонить к сожительству. Так?

Молчание.

С л е д о в а т е л ь. Вы долго мучились, страдали, не знали, что делать. Возможно, ваша мать что-то подозревала, но не придавала этому значения. В ночь с 5-го на 6-е марта пьяный Крахов вновь начал вас домогаться, и вы, за-щи-ща-ясь, в целях самообороны, ударили его тупым предметом в висок. Вы испугались, оделись, вышли из дому и пошли в сторону вокзала. Соседка из 35-й квартиры видела вас выходящей из подъезда приблизительно в 2.15. Вполне допускаю, что вы вышли из дома без всякой цели, поскольку были в состоянии крайнего психического возбуждения. Когда вы вернулись (примерно в 3.40), ваша мать, Антонина Петровна Бобылева, была уже дома. По ее показаниям, она вернулась домой с работы около трех, обнаружила лежащего на полу Крахова, вызвала «скорую». «Скорая» приехала в 3.55.

Подходит к окну. Закуривает.

Л и л я. Я не убивала его. Это она.

Следователь курит, смотрит на аккуратные клумбы, затем достает из папки новый листок бумаги, ходит по кабинету, читает.

С л е д о в а т е л ь. «Лиличка сего-дня грустная. Она сидит на подоконнике и ест груши. Груши маленькие и сочные, а руки у Лилички смуглые и липкие. Подойти бы к ней, уткнуться в грушевый огрызок, а заодно и ладонь откусить». Кто это? А? Кто это писал?

Л и л я. Виктор Александрович много чего писал.

С л е д о в а т е л ь. Вот именно, что писал! А сейчас лежит себе на кладбище и не пишет!

Лиля начинает то ли всхлипывать, то ли шмыгать носом. В белой чашке все так же зеленеет остывший чай. За окном слышно, как смеются и матерятся мужики. Им весело, у них июнь.

С л е д о в а т е л ь (ласково, успокаивающе). Лилия Сергеевна, я же хочу как лучше. Вы думаете, мне нужно вас мучить? Да мне, как и вам, хочется поскорее со всем этим безобразием покончить. Ваши сочинения (перебирает несколько листов бумаги, исписанных мелким почерком) никому не нужны.

Лиля продолжает шмыгать.

С л е д о в а т е л ь. Ваша мама очень переживает за вас. Она все нам рассказала. (Придвигает к Лиле конфеты и чай.) Вы зря так расстраиваетесь. Все это, конечно, печально, но, поверьте, подобных случаев много. Вас никто не хочет обидеть, Лилия Сергеевна. Мы, наоборот, хотим помочь вам. Чем скорее вы признаетесь в произошедшем, тем будет лучше для всех. Ответить на вопросы, подписать показания — и всё, вы свободны! (Гладит руку Лили, та вздрагивает, плачет.) Лето вот (кивает в сторону открытого окна), на море поедете. Вы море любите?

Л и л я (мотает головой, икает). Я лес люблю.

С л е д о в а т е л ь. Лес? Ну, так значит, будете ездить в лес! По ягоды, грибы, да? (Смеется.) Я вот, помню, в вашем возрасте все больше о море мечтал. Деньги копил на надувной матрац.

Звонит мобильный телефон. Следователь смотрит на дисплей, отвечает.

С л е д о в а т е л ь. Да. Да, могу. Подожди. (Отрывает от бумажного кубика листок, прижимает трубку плечом к уху, пишет.) Так. Записал. Ну чего повторять, записал я. Еще одно полотенце.

Комната, напоминающая номер в санатории. Все чисто, уютно. Светлые шторы, светлая мебель, на столе — ваза с тюльпанами. Пожилой мужчина, явно за семьдесят, разбирает спортивную сумку. На нем темно-синий спортивный костюм. В номер стучат, мужчина хмуро смотрит на дверь. Дверь открывается, заглядывает круглолицая брюнетка. Она улыбается, на щеках ямочки. Полная, мягкая, округлая, как ватрушка.

Б р ю н е т к а. Ну как наш новый жилец? Устраиваетесь?

Голос у нее звонкий, тягучий. Она продолжает:

Б р ю н е т к а. А вот босиком у нас ходить не надо!

Молчание.

Б р ю н е т к а. Вы слышите меня, Андрей Петрович? Наденьте тапочки.

Последняя фраза звучит ласково, и Андрей Петрович виновато смотрит вниз, на свои узловатые пальцы.

С л е д о в а т е л ь (Лиле). По два месяца жил у тетки. (Возбужденно жестикулирует.) Избушка маленькая, кровать с панцирной сеткой, холодильника и то не было, а ведь был счастлив, Лилия Сергеевна! (Садится на край стола.) И у вас счастье будет, все же впереди, столько дорог перед вами. Вам сколько сейчас? Шестнадцать?

Лиля кивает головой.

С л е д о в а т е л ь. Ну и славно! Вот вы мне сейчас все расскажете, и я вас отпущу, дышать пойдете в парк, голубей кормить, да?

Л и л я. Я не знаю, что вам рассказывать...

С л е д о в а т е л ь (кричит). Встать!

Лиля вздрагивает, поднимается. Следователь пересаживается на свое место.

С л е д о в а т е л ь. Лилия Сергеевна. Я не знаю, зачем вы это делаете. Вот в этой папке дневник Виктора Крахова. Мне известны все подробности. Могу кое-какие зачитать.

Открывает папку, листает бумаги.

Л и л я (потоком сквозь слезы). Не надо ничего зачитывать! Пожалуйста, не надо! Он хороший был, правда, он добрый! Он маме кольца дарил! И ремонт нам на кухне сделал! И полки книжные повесил в моей комнате!

С л е д о в а т е л ь. Очень хорошо. Сядьте.

Лиля садится.

С л е д о в а т е л ь. А сейчас все по порядку. Про книжные полки, про ремонт на кухне и что там еще. Вы только успокойтесь, Лилия Сергеевна, не надо так волноваться.

Л и л я (говорит запоем, временами сморкается). Никогда не знали, что от него ждать… Пишет сидит — серьезный такой. Мрачный. Красивый такой. Подходить, спрашивать там чего-то — нельзя. Сердиться начинает. (Улыбается.) Ругался смешно. Как будто в целом свете нет дела важнее его писанины. Не знаю, может, он и правда талантливый был. Только это не главное — что он там писал. Главное — что нам жить веселее стало. Помню, первый раз в Новый год его увидела.

Лиля и мама сидят за столом. Жуют, смотрят телевизор. На столе — апельсины, открытая коробка с конфетами «Птичье молоко», бутерброды. На экране кто-то громко и жизнерадостно поет.

Л и л я (за кадром). Это у нас всегда так в Новый год. Сидим. Едим, слушаем. Как надоест — спать ложимся. Вот и тогда то же самое.

Звонок в дверь. Лиля и мама смотрят друг на друга. Лиля идет к двери, на ходу выпивая из растерзанного апельсина сок. Открывает. Замирает с растопыренными апельсиновыми пальцами в дверном проеме. Оглядывает пришедшего снизу вверх.

Черные поношенные ботинки. Джинсы. Расстегнутая осенняя куртка. В обветренных красных руках — бутылка шампанского и трикотажная шапка. Выше — радостное небритое лицо.

В и к т о р. Здрасьте. Вы — Лиля?

Л и л я. Лиля.

В и к т о р. А я — Витя. Можно зайти?

Витя заходит, довольно ловко снимает ботинки и куртку, остается в растянутом сером свитере крупной вязки с горлом. Лиля внимательно осматривает его носки.

Проходят в комнату. Лиля садится на прежнее место.

Витя выключает телевизор — комната сразу становится осиротелой, убогой, скучной.

В тишине, стоя перед столом, Витя открывает шампанское, заливая пол пеной.

В и к т о р. Бокалы где? Лиля, есть в этом доме бокалы?

Он явно боится обращаться к Лилиной маме. А мама неотрывно смотрит на выключенный экран.

М а м а. Зря вы, Виктор, шампанское купили. Мы его все равно не пьем.

Глаза у нее подведены синим. И густые накрашенные ресницы.

Л и л я. Тут я совсем вырубаюсь: чтобы она ухажера своего на «вы» называла — такого сроду не было! Только в Крыму. Мне тогда лет семь было.

В бар она пошла вечером. А меня куда денешь? Ну, взяла с собой. Там Арсен с нами познакомился, дядька, видно, что добрый, только заикается немножко. Вот угощал он маму коктейлями, а меня — ореховым раем.

С л е д о в а т е л ь. Чем?

Л и л я. Ореховым раем. Это мед с орехами. Не пробовали?.. Ну и говорит она этому Арсену — вы, мол, нас извините, но мы не местные, приехали отдыхать, к вашему графику еще не привыкли, так что спасибо за все, конечно, но нам спать надо идти. Он как услышал, так весь синий сделался! Орет на своем чего-то, вазочку с орехами у меня отнимает и на пол кидает! И, главное, заикаться перестал, только глаза бегают.

С л е д о в а т е л ь. А что с шампанским-то?

Л и л я. А, да выпил он его. Постоял-постоял да выпил из горлышка. А чего ему оставалось? Зато потом ка-ак разошелся! Хватит, говорит, тут с апельсинами сидеть, пошли гулять! А куда гулять-то? На площадь мы не ходим, чего мы там не видели? А он все про друга какого-то рассказывал, про художника. А я что? Я — как мама.

Виктор стоит на обочине с поднятой рукой. Куртка надувается от ветра. Машины проскакивают мимо. Лиля с мамой сидят на остановке рядом, смотрят на Виктора.

Мама вытаскивает из-под шубы шарф, подходит к Виктору.

М а м а. На, шею обвяжи.

Сама встает вместо него, поднимает руку. Первая же машина останавливается.

Усаживаются, трогаются.

На заднем сиденье в середине Виктор, по бокам — мама и Лиля.

В и к т о р. Увидите сейчас, как живут настоящие художники. Настоя-а-щие, понятно?

Он улыбается. Вокруг шеи обмотан в несколько слоев шарф.

По радио звучит быстрая веселая музыка.

В и к т о р. Такого чердака вы еще не видели. Галерея! Все что хочешь нарисует.

Л и л я. Все-все?

В и к т о р. Ну да! Вот ты, к примеру, чего хочешь?

Л и л я (поворачивается к окну). Меня пусть нарисует.

В и к т о р (смеется). Ну, это запросто.

Насвистывает мотив из «Профессионала». За окном — темнота, огни, изредка наряженные елки, встречные машины.

Л и л я. Ну, доехали мы тогда все-таки до этого художника, а там не квартира, а целая галерея в два этажа! И художник — такой же, как наш, худой, только постарше. Всю дорогу руки нам целовал.

Следователь встает, берет со стола чашку с остывшим чаем. Смотрит в чашку. Выпивает. Морщится.

С л е д о в а т е л ь. Гадость какая.

Поднимает за нитку чайный пакетик, несет его над чашкой к мусорной корзине, что у двери. Лиля встает, подходит к раскрытому окну, облокачивается о подоконник.

Л и л я. Это надо же, говорит, какой типаж!

Следователь бросает взгляд от мусорки к окну.

С л е д о в а т е л ь. Что?..

Л и л я. Ну, художник этот говорит — надо же, какой типаж! Если ты, Витя, не возражаешь, я буду твоих дам рисовать! Виктор Александрович смеется, пьяненький уже от шампанского-то. Не возражаю, говорит, рисуй, только чтоб без халтуры. И нарисовал. Похоже даже. Красивые мы там с мамкой сидим. Как две графини…

Андрей Петрович в тапочках на босу ногу стоит у окна так, чтобы его не было видно. Из окна виден сад — ухоженные яблони, сирень, взлохмаченные пионы. Узкие дорожки выложены щебнем. Под яблонями — скамейки. На одной из скамеек сидят две пожилые женщины. Одна что-то рассказывает, жестикулирует, вторая слушает, еле заметно кивает и улыбается. У пионов стоит старушка лет восьмидесяти, в длинной юбке и в футболке с капюшоном. Она задумчиво перебирает пальцами лепестки пиона, шевелит губами — кажется, что она разговаривает с цветком. Внезапно старушка в футболке поворачивается к окну Андрея Петровича, и тот резко отходит.

Он смотрит на диван, садится, встает и вновь садится — прочный диван. Идет в ванную. Оглядывает душевую кабину. Поворачивает кран — резвая струя воды. Закрывает. Подходит к унитазу, смотрит в чисто вымытое унитазное нутро. Нажимает на слив. Все работает.

Возвращается в комнату. Садится за стол, отодвигает вазу с цветами на край. Барабанит пальцами по столу. Будто спохватившись, достает мобильный телефон, набирает номер.

А н д р е й  П е т р о в и ч. Алеша, это опять я. Снова я, да.

Голос у Андрея Петровича низкий, приятный, привыкший давать указания.

А н д р е й  П е т р о в и ч. Да не обедал я. Рано еще. Все нормально, да. Ты знаешь, я что вспомнил? Помнишь, ты в лагерь ездил в шестом классе? Или в седьмом? Я еще приехал к тебе, а ты жалуешься. Кто-то обижал там тебя. Ты еще подрался, мне на работу звонили. Да ты подожди…

Андрей Петрович встает, снова подходит к окну. Старушка у пионов все еще стоит, но уже не шепчет.

А н д р е й  П е т р о в и ч. Ты просился тогда… Ну, чтоб я забрал тебя домой. А я не забрал… Черт его знает. Ты скажи мне — чем там дело кончилось? А? Говорить не можешь. А…

Стук в дверь — заглядывает та же женщина-брюнетка с ямочками.

Б р ю н е т к а. Андрей Петрович, обед! Мойте руки и пойдемте со мной, столовую покажу.

По узкому коридору идет женщина с ямочками, за ней — Андрей Петрович. Он утыкается взглядом в ее шею с золотой цепочкой.

Входят в просторную столовую. Длинные ряды столов. Вазы с цветами на подоконниках. За столами в основном пожилые женщины. Мужчин  трое. Все с интересом смотрят на Андрея Петровича.

Женщина останавливается перед столами, улыбается. Андрей Петрович вынужденно останавливается слева от нее.

Б р ю н е т к а. Дорогие наши! У нас новый человек — Андрей Петрович Колобов! (На ухо Андрею Петровичу.) Садитесь сюда.

В столовой дают борщ. Андрей Петрович сидит рядом с пожилым мужчиной в футболке с надписью Rikki. Борщ красный, с белым сметанным холмиком в середине. Все размазывают холмик по кругу, молча едят.

Мужчина в футболке с надписью Rikki косится на Андрея Петровича.

М у ж ч и н а. На лето сюда или как?

Андрей Петрович тянется за хлебом, встречается взглядом с пожилой женщиной напротив. Та вежливо улыбается хорошей зубопротезированной улыбкой.

А н д р е й  П е т р о в и ч. Не знаю пока. Посмотрим.

Лиля разворачивает конфету, откусывает. Жует.

Л и л я. Вот вы говорите — лежит он сейчас. Вроде как раньше писал, а сейчас — всё, отписался. А он, между прочим, нас благодарил, что мы ему жизнь вернули! Это он так выражался. Что вроде как раньше он не знал, как писать и что делать, а сейчас знает. Потому что мы ему глаза открыли.

С л е д о в а т е л ь. Так вы же и закрыли.

Л и л я (перестает жевать, вздыхает). Выходит, что так. Только не виноваты мы. Вам же надо как? Чтобы все чисто было, как в аптеке, да? Чтобы все как надо. Чтоб на матрац копить, в море бултыхаться. А если не получается как надо, а? Вот не выходит, и все тут! Тогда как?!

С л е д о в а т е л ь. Когда не получается, надо стараться. Получится. Не сразу, но получится.

Л и л я. Ты всегда таким был?

С л е д о в а т е л ь. Каким?

Л и л я. Ну таким. Как в аптеке. «Не получается, стараться»... Он вот другим был. Как с другой планеты. Вроде и денег всегда в обрез, и одет как будто с поезда только что. А вот хорошо с ним было. Спокойно. Меня ведь как все называют? Лилька. А он — Ли-и-личка. Мы с ним как столкнулись тогда семнадцатого июля у газетного киоска, так другая жизнь у меня началась…

Лиля стоит у стеклянной витрины киоска — разглядывает журналы. Белые бретели сарафана впились в смуглые плечи. Виктор — джинсы, шлепанцы, майка — подходит сзади.

В и к т о р. Ку-ку.

Лиля резко разворачивается.

Л и л я. А... ты, — вновь поворачивается к киоску. — Ну что там — наводнение?

В и к т о р. Где?

Он следит за Лилиным взглядом и изучает те же журнальные обложки, что и Лиля.

Л и л я. Как где? Ты что, точно ку-ку? Дома, конечно. Генеральная уборка продолжается?

В и к т о р. Близка к завершению. (Наклоняется к смуглому Лилиному плечу.) Уже прихожая.

Л и л я. Ясно. Раз в две недели. Привыкай.

В и к т о р. Это ты из-за генерального наводнения технично смылась?

Л и л я. Я не смываюсь. (Подходит к витрине близко.) Я ухожу по делам.

В и к т о р. А кофе кто утром просыпал?

Лиля разворачивается к Виктору, округляет глаза, разыгрывает сцену.

Л и л я. Кофе?! Какой кошмар? Кто просыпал кофе? Ка-кой-не-го-дяйпе-ре-во-дитпрродукты?!

Виктор усмехается, закуривает.

В и к т о р. Похоже.

Л и л я. Что «похоже»?

В и к т о р. То самое.

Л и л я. Да вы, сударь, предатель.

Виктор выпускает дым, смотрит, прищурившись, на Лилю.

В и к т о р. А тебе читали когда-нибудь «Лиличку»?

Л и л я. Это еще что?

Лиля смотрит в упор на Виктора.

Виктор спокойно смотрит перед собой, читает легко, без пафоса — будто рассказывает о чем-то будничном.

Завтра забудешь, что тебя короновал,

Что душу цветущую любовью выжег,

И суетных дней взметенный карнавал

Растреплет страницы моих книжек...

Слов моих сухие листья ли

Заставят остановиться, жадно дыша?

Дай хоть последней нежностью выстелить

Твой уходящий шаг.

Лиля сдувает челку снизу вверх.

Л и л я. Ты написал?

В и к т о р. Не-а. Маяковский.

Любовь была у него. Лилей звали, как тебя.

Виктор щелкает пальцем по окурку в сторону урны. Окурок попадает точно в цель.

Л и л я. Я потом у тетки все книжки переворошила, Маяковского искала.

С л е д о в а т е л ь. Нашла?

Встает, идет с мобильным телефоном к двери.

Л и л я (вслед). Нашла. Только там все больше про Ленина да про революцию. Нету про любовь. (Следователь останавливается у двери, смотрит на Лилю.) А у Верки потом нашла. У нее книжек много, одного Маяковского штук десять, в красных обложках все стоят…

С л е д о в а т е л ь. Подожди, я сейчас. Посиди пока.

Выходит в коридор. Окна распахнуты, никого нет. Подходит к окну, набирает номер. Ждет.

С л е д о в а т е л ь. Пап. Ну? Отлично. Сходи погуляй, там экологически чистая зона. (Пауза.) Ну и что? Тебе какая разница — бабы или мужики? Ладно, ладно… Я чего звоню. Про лагерь этот долбаный. (Забирается на подоконник.) Я вспомнил. Ну, в общем, не переживай, я там справился. (Пауза.) Я их горячей кашей облил. (Пауза.) Какой-какой… Манной. Ты давай, не дичай там, общайся.

Спрыгивает. Идет обратно в кабинет. Лиля стоит, потягивается.

С л е д о в а т е л ь (проходит к своему стулу.) На чем остановились? На Маяковском?

Л и л я. Это что, важно?

С л е д о в а т е л ь (садится, кладет мобильник справа). Очень.

Л и л я. Ну, вырвала у Верки две странички потихоньку. Все равно же не читают. (Садится на стул. Вытягивает ноги.) Положила в папку с гербариями. Не знаю, как она нашла. Сроду в вещах моих не рылась. Я даже сигареты не прятала сильно-то. Лежат себе в кармане и лежат. Все поэтому у меня стреляли. Завидовали все, что шмона у меня дома не бывает. А тут прихожу домой — сидит. Семечки грызет. Кожуру на газетку складывает. Я гляжу, а это и не газетка вовсе, а страницы Веркины. Я потом их из мусорки вытащила и в тетрадку переписала.

С л е д о в а т е л ь. Лилия Сергеевна. (Закуривает.). Какие отношения были у вас с Виктором Александровичем?

Л и л я (протягивает руку к сигарете). Можно?

Следователь достает из пачки сигарету, подает Лиле. Поджигает спичкой.

Л и л я. Нормальные отношения были. Он как-то сказал мне (затягивается), что не получается у него серия фотографий про девчонок типа меня.

С л е д о в а т е л ь. Он что, фотографом был?

Л и л я. Да не знаю я, кем он был. Все писал. Фотографировал. Творческий, короче. Ну вот. Говорил, что не хватает ему чего-то. Ну солнечного дня там... Двора самого обычного, погрязнее. Чтоб веревки были для белья, и простыни чтоб висели. А в этом дворе чтобы девочка вся в белом в теннис играла и не замечала, что вокруг нее некрасивое все, понимаешь? Она только… (складывает правую руку в «пистолет», прицеливается где-то выше головы следователя) на мячик смотреть должна… и на ракетку, а не на белье с простынями. В этом все дело. Художественный контраст. (Убирает «пистолет».) Так он сказал. Я прям тут же ему и предложила. Давай я буду этой теннисисткой в белом. А ты фотографируй. Сколько понадобится времени, столько и буду. Не торопись, снимай, чтоб все как надо получилось. Контраст и все такое. (Стряхивает пепел.) Потом он двор искал долго, все ему не нравилось. Зато как нашел, так с радости даже в школу за мной заехал. А у нас классный час. Сидим, вредные привычки обсуждаем. А он головой в дверь всунулся, ищет меня, найти не может. (Смеется.) Классная спрашивает: вам кого? А он: мне Лилию Бобылеву по срочному делу. Все как заржут. Повел двор показывать. А это суходол. Там бараки деревянные под снос стоят. Болото рядом. Мы туда раньше курить ходили.

Тушит окурок.

Грязный заброшенный двор. Заросли кустарников, крапивы, полыни. На земле — пустые бутылки, слой окурков, полиэтиленовые пакеты. На перекладине старых качелей лежат половина батона, бумажный пакет из-под кефира. Качели слегка раскачиваются и ржаво поскрипывают. Вдоль двора — вытянутые двухэтажные деревянные бараки. Второй этаж нежилой — стекол нет, сквозь темные оконные заплаты видны ободранные клочья обоев, насыпи щебенки. На первом этаже — занавески, трехлитровые банки на подоконниках. В одном окне — мальчишка лет двенадцати, в трусах, — курит в открытую форточку.

Виктор с большим фотоаппаратом на плече задумчиво пинает бутылки. Лиля смотрит на курящего мальчишку. Качели продолжают тоскливо скрипеть.

Хлопает дверь барака — выходит мужик в серой спецовке, бодро идет в сторону зарослей. Проходит в двух метрах от Виктора, резко разворачивается.

М у ж и к. Слушай, браток, курить есть?

Виктор секунду смотрит мужику в лицо, затем медленно достает пачку, протягивает.

Мужик берет три сигареты.

М у ж и к. А ты не местный, браток?

Виктор молча закуривает. Мужик достает из кармана спички, чиркает несколько раз. Закуривает. Оглядывается на Лилю.

М у ж и к. С тобой девчонка?

Виктор утвердительно кивает.

Мужик выпускает дым. Воодушевляется.

М у ж и к. Слушай, браток, я вижу, ты хороший человек. Здесь такое дело. (Подходит ближе к Виктору, говорит тише.) Сын в больнице, деньги нужны. Самому не собрать. Дай, сколько не жалко.

Виктор затягивается, поправляет ремень фотоаппарата.

В и к т о р. Нет денег. Иди куда шел.

Лиля смотрит на бараки. В окне мальчишки в трусах уже нет. Она слышит разговор, но не реагирует.

Мужик  беззубо улыбается.

М у ж и к. Ну давай, браток. Не сердись.

Он легко хлопает ладонью Виктора по плечу и уходит в сторону зарослей.

Лиля подходит к Виктору.

Л и л я. Пошли отсюда.

В тот же момент из зарослей выходят трое мужиков в таких же спецовках. Медленно надвигаются. Один поднимает камень, швыряет — попадает Виктору в колено.

Л и л я. Вот сука, а!

Лиля поднимает этот же камень и кидает в мужиков. Промахивается. Тянет Виктора за рукав.

Бежать все начинают одновременно, как по команде. Лиля впереди, следом Виктор, затем — мужики.

Фотоаппарат болтается из стороны в сторону. Бегут мимо помойки с раскиданными арбузными корками, мимо двух дачников с рюкзаками и ведрами, мимо ларька. Впереди — трамвайная остановка. Лиля внезапно спотыкается, подворачивает ногу, падает. Один из троих спецовочных подбегает к ней, хватает за волосы и выворачивает руку.

С п е ц о в о ч н ы й. Чё, падла, бегаешь быстро?

Он говорит сквозь свист, срывается на кашель.

Лиля начинает жалобно выть. Внезапно мужик мягко оседает — его больше нет, а Виктор, вцепившийся в камеру двумя руками, есть.

Поднимаются, бегут, взявшись за руки, Лиля прихрамывает. Впереди — звонок подъезжающего трамвая.

Пять метров до открытых трамвайных дверей — и сзади Лилину шею обхватывают сильные жилистые руки. Виктор начинает их отдирать — получает кулаком в лицо, падает, встает, шатаясь, идет на слепленные в одну массу тела. Натыкается на бритоголового парня ростом с баскетболиста. Тот методично отдирает цепкие пальцы от Лилиной шеи — Лиля тут же ныряет под образовавшейся беседкой из рук в трамвай, за ней — Виктор. Двери закрываются и вновь открываются — в вагон заскакивает баскетболист.

Б а с к е т б о л и с т. Давай, поехали! (Трамвай трогается.) Я найду тя, понял?! — кричит баскетболист в заднее стекло. — Я здесь всех знаю, понял?!

Он отряхивается.

В вагоне светло, за окном — сумерки. Пассажиров мало, в основном пенсионеры. Пятилетняя девочка стоит в проходе и внимательно смотрит на Виктора, вытирающего рукой кровь с подбородка.

Лиля смотрит на девочку, на Виктора и начинает смеяться — сначала беззвучно, затем громче. Не в силах выговорить слова, показывает пальцем на фотоаппарат — и хохочет еще больше.

В и к т о р. Чего?

Он хмурится.

Л и л я. Это ты… его… вот этим по башке… бумс!

Показывает, как именно «бумс», захлебывается от смеха. Волосы лезут в глаза, в рот. На щеках блестят то ли слезы, то ли капли пота.

Виктор усмехается. Расчехляет футляр. Вскидывает камеру — и щелкает.

Андрей Петрович идет по сосновому парку. Сквозь сосны видно здание Дома престарелых «Забота». Под ногами хрустят ветки.

Андрей Петрович закуривает. Смотрит вверх — клочок неба между соснами, пролетевшая ворона, облако, похожее на лежащего медведя. Неожиданно на тропинке появляются две пожилые женщины, приближаются к Андрею Петровичу.

Ж е н щ и н а  в  б е л ы х  к р о с с о в к а х. Как вам у нас? Нравится?

Андрей Петрович вынужден остановиться — женщины загораживают дорогу.

А н д р е й  П е т р о в и ч. Здравствуйте. (Его взгляд натыкается на массивные кроссовки. У одной женщины кроссовки белые, у другой — черные.) Да я как-то еще не понял. Только сегодня заехал.

Ж е н щ и н а  в  ч е р н ы х  к р о с с о в к а х. У нас хорошо, очень хорошо. (Улыбается.) Кормят хорошо, воздух здесь свежий. У нас самодеятельность даже есть. Я здесь четвертый год.

Ж е н щ и н а  в  б е л ы х  к р о с с о в к а х. Вы поете?

А н д р е й  П е т р о в и ч. Что, простите?..

Хлопает себя по шее — убивает комара.

Ж е н щ и н а  в  б е л ы х  к р о с с о в к а х. Я говорю, вы поете? У нас вокальный ансамбль с аккордеоном. Поем старые песни. По пятницам, в шесть.

А н д р е й  П е т р о в и ч. А... вы в этом смысле. Нет, я не пою. Не умею.

Андрей Петрович пробирается вперед, пытается обойти женщин и пойти дальше, но они поворачиваются, и приходится остановиться.

Ж е н щ и н а  в  б е л ы х  к р о с с о в к а х. Тридцать тысяч в месяц! (Поднимает указательный палец вверх, и восторженно улыбается.) Вот сколько за нас платят! Спасибо детям, дай бог здоровья, уважили хоть на старости лет, — начинает мелко креститься.

Андрей Петрович боком пятится вперед, задевает головой ветку. Проходит несколько метров, оборачивается — женщины стоят и смотрят ему вслед.

Лиля и следователь сидят за столиком в столовой.

Л и л я. Вот уж не думала, что накормишь меня обедом, товарищ следователь. Тем более комплексным.

Подцепляет вилкой капусту, хрустит, тщательно жует, удовлетворенно глотает.

С л е д о в а т е л ь. У тебя в животе урчало на весь кабинет.

Он отодвигает тарелку из-под салата и принимается за суп.

Л и л я. Урчало? (Прикладывает ладони к щекам.) Ужас какой… (Убирает ладони, продолжает есть.) Но я со вчерашнего дня не ела ничего. Стресс — аппетит пропадает, особенно у женщин, слышал?

С л е д о в а т е л ь. Стресс, значит.

Л и л я. Угу. Слушай, а тебя дома не потеряют? Весь день со мной убил, всю жизнь мою законспектировал.

С л е д о в а т е л ь. Не потеряют.

Л и л я. Можно, я второе сразу? Суп с садика не люблю.

С л е д о в а т е л ь. Можно.

Л и л я. Спасибо, товарищ капитан.

Прикладывает вилку к картофельному пюре — делает лыжню.

С л е д о в а т е л ь. Мама знала?..

Л и л я. Что?

С л е д о в а т е л ь. Ну… все это?

Лиля вздыхает. Отправляет, наконец, вилку с пюре в рот.

Л и л я. Мама папку нашла. С фотографиями.

Лиля и следователь синхронно тянутся к стаканам с ярко-желтым абрикосовым компотом. Так же синхронно, глядя друг другу в глаза, отпивают. Ставят стаканы на место. Продолжают есть.

На диване — Лиля с мамой. Сидят с серьезными сосредоточенными лицами, плечом к плечу. На коленях — раскрытая папка, в ней — большие фотографии. Сначала фотографию осторожно, кончиками пальцев, берет мама, несколько секунд всматривается — и передает Лиле.

Л и л я (за кадром). Нет, все прилично, голых там не было. Наоборот — все одетые. Как в театре.

Из рук в руки переходят снимки.

Девочка в белом, с теннисной ракеткой, на фоне надутого куполом пододеяльника. Женщина в шляпе полулежит в гамаке, рядом, на траве, — зачем-то распахнутый кружевной зонт. Она же, только в цветастом сарафане, сидит на качелях и ест вишню.

Смазанный из-за движения снимок: крупным планом велосипедное колесо, клетчатый клин юбки и колено.

Последняя фотография — крупный план: счастливое лицо Лили, смеющейся, в трамвае.

Мама закрывает папку, смотрит перед собой. Сидят молча, руки на коленях, спины прямые.

Лиля не выдерживает.

Л и л я. Может, ты снимешь этот дурацкий халат?

М а м а. Зачем?

Л и л я. Затем. Чего в одном и том же ходить? Смотри, вон люди — платья носят, шляпы. В теннис играют. На великах катаются. В юбках.

М а м а. Вот пусть он к этим людям и катится.

Мама резко встает с дивана. Открывает шкаф, вытаскивает одежду — брюки, джинсы, трусы — и сваливает все на пол, на середину комнаты. Поднимается на носки, тянет с верхней полки что-то серое. Вытягивает пуховик. Новый — на рукаве болтаются этикетки. Бросает его сверху на кучу одежды.

Садится на диван. Трогает пальцами виски, словно проверяет, все ли на месте. Начинает тихонько всхлипывать. Плачет. Соскальзывает с дивана на коленки, поближе к куче, зарывается головой в пуховик. Слышны всхлипы и придушенные пуховиком рыдания.

Наревевшись, садится рядом с одеждой, высмаркивается в майку.

М а м а. Лиль, чё ему надо, а?.. Все из меня вытряс, все кишки, на сердце живого места нет, а ему все мало… Все искусство какое-то ищет, любовь какую-то, все успокоиться не может…

Лиля сидит, как сидела, — руки на коленях, спина прямая.

И вдруг начинает петь с чуть грузинским акцентом, подражая Нани Брегвадзе.

Л и л я. От-во-ри потихооо-ньку калитку

И войди в тихий садик, как тень.

Не за-будь потемне-эээ-е накидку,

Кружева…

М а м а. Дура чокнутая. Психическая.

Мама встает и спокойно собирает одежду с пола. Аккуратно стряхивает и укладывает обратно в шкаф.

Лиля продолжает петь.

Лиля и следователь сидят за пустым столиком.

Лиля смотрит в окно на огромного клоуна, показывающего малышу фокус. Фокус удался, а малыш не смеется. Серьезная мама вынимает из кошелька деньги.

Л и л я. А потом мы с классом в кофейню пошли. В «Пингвин». Вот там-то я его и застукала. Даже зайти не успела, смотрю — а он прямо у окна сидит, веселый такой, в рубашке. Вроде рассказывает что-то. Руками машет. А рядом девчонка сидит, я ее узнала, она на фотках была. Смеется, конечно. Стою, гляжу на них. А он как увидел, сразу вскочил, на улицу выбежал, губы трясутся. Ты, говорит, ничего такого не думай и маме не рассказывай, это я по работе.

С л е д о в а т е л ь. И ты не рассказала.

Л и л я (вздыхает). Ревности в ней много, понимаешь? Давай, говорю, выгоним его. Без него жили ведь, и неплохо жили. А она: что было, то было, а сейчас без него не смогу. И он не сможет. Как с похорон вернулась, так лежит. Не ходит никуда. «Дай воды» — и опять молчит.

С л е д о в а т е л ь (кладет деньги в папку со счетом). Мне здесь в одно место надо съездить — хочешь со мной? К одиннадцати вернемся.

Л и л я (смотрит через стекло на одинокого клоуна). Поехали.

Официантка наблюдает, как Лиля и следователь выходят из кафе, садятся в белую «десятку». Уезжают.

Комната Андрея Петровича. Свет выключен, горит ночник над кроватью.

Андрей Петрович открывает пластмассовую баночку с таблетками, ставит ее на тумбочку. Здесь стоят уже две такие же открытые баночки.

Уходит в ванную. Слышно, как журчит вода. Возвращается с наполненным стаканом.

Вытряхивает на ладонь таблетку из первой баночки. Запивает.

Таблетку из второй. Из третьей. Снова из первой.

Белая «десятка» обгоняет КамАЗ с прицепом. Водитель КамАЗа подозрительно смотрит сверху вниз на маленькую легковушку и сидящих в ней человечков.

«Десятка» встает в правую полосу. В машине звучит радио. Лиля не дослушивает песню, переключает на другую станцию. Снова переключает. Следователь нажимает на кнопку дисковода — звучит фортепианное вступление, затем — низкий бархатный голос по-английски.

Л и л я. Слушай, я забыла, как тебя зовут. Ты вроде бы говорил — тогда, утром, но я…

С л е д о в а т е л ь. Алексей. Для тебя — Алексей Андреевич Колобов.

Л и л я. Ясно.

Едут молча. Низкий бархатный голос из дисковода повторяет, не уставая: «I'll see you again».

Л и л я. Это что?

С л е д о в а т е л ь. Где?

Л и л я. Музыка.

С л е д о в а т е л ь. Джаз. Кто поет, не знаю. Сборник.

Л и л я (выразительно). Алексей Андреевич Колобов любит джаз.

С л е д о в а т е л ь. А кто его не любит?

Впереди патруль. Машина снижает скорость, съезжает на обочину, останавливается.

Никто не подходит. Сзади подъезжает еще одна машина, тоже тормозит, к ней подходит гаишник. Лиля снимает балетки, сидит с босыми ногами.

С л е д о в а т е л ь (смотрит в зеркало заднего вида, как гаишник садится в машину). Пол грязный.

Л и л я. Ноги тоже не стерильные.

Гаишник выходит из машины, проходит мимо «десятки», встает на прежнее место.

С л е д о в а т е л ь. Черт знает, что такое.

Выруливает на дорогу.

Л и л я. Куда едем-то, Алексей Андреевич? В темный лес, в избушку к бабке Ежке?

С л е д о в а т е л ь. В избушку, в избушку. Человека одного заберем оттуда — и обратно.

Л и л я. Что за человек? Тоже преступник?

С л е д о в а т е л ь. Нет, не преступник. Отец у меня там. В Доме престарелых.

Л и л я (присвистывает). Вот это даешь! Ты отправил?

С л е д о в а т е л ь. Что значит «отправил»? Это хорошее место. Частное. Уход, воздух, развлечения, все дела… Затосковал он у меня. Как мать похоронил, так всё — будто подменили. (Поворачивается к Лиле.) Понимаешь ты такие вещи, Лилия Сергеевна?

Лиля не реагирует. Отстукивает ладонью на коленях ритм звучащей музыки.

С л е д о в а т е л ь (снова смотрит на дорогу). У тебя, конечно, своего дерьма хватает.

Л и л я (перестает отстукивать). У меня нет дерьма.

Отворачивается, утыкается в окно.

Больше не разговаривают. За окном начинаются сосны — высокие, сочно-зеленые, будто нарисованные старательным художником для детской сказки. Лиля смотрит на мелькающий за стеклом лес и видит стену своей комнаты, усеянную бледно-сиреневыми ветками на обоях. В стене торчит гвоздь, на нем — на перетянутой коричневой веревке — картина с хрестоматийным сосновым пейзажем и размытой дождем дорогой. Такие картины-постеры в золотистых широких рамках часто висят в фойе районных Домов культуры, провинциальных столовых, школьных коридорах.

Виктор лежит на старом диване лицом вверх. Лиля сидит рядом, закрывает ладонью Виктору глаза.

Л и л я. А сейчас?..

В и к т о р. Ммм… Погоди, дай подумать. Пятое декабря 93-го. Ты в подъезде.

Л и л я (смеется). В подъезде?! .

В и к т о р. Да, в подъезде. Выцарапываешь ключом на стене какое-то имя. На тебе шуба и толстая плюшевая шапка в крапинку. Варежки болтаются на резинке.

Л и л я. А что за имя?

В и к т о р. Не торопись. Сейчас. Ге...на... Точно, Гена! Когда царапаешь «н», высовываешь язык.

Лиля смеется, перекрывает второй ладонью Виктору рот, падает рядом. Лежат, смотрят в потолок.

Л и л я (серьезно). Дурацкая у тебя игра. И все неправда. У меня не было Гены. Я не царапала в подъезде.

И никогда не носила плюшевые шапки.

В и к т о р. Но варежки-то на резинке были! Ну были же!

Поворачивается к Лиле, гладит ее волосы.

Л и л я. Не скажу.

В и к т о р (закрывает ладонью Лиле глаза). Твоя очередь. Сконцентрируйся.

Молчание. Лиля концентрируется.

Л и л я. Девятое мая.

В и к т о р. Год?

Л и л я. 79-й. Тебе… Тебе…

В и к т о р. Ну? Сколько мне?

Л и л я. Тебе четырнадцать!

В и к т о р. Молодец.

Л и л я. Ваш класс повели к Вечному огню. Вы идете. Медленно. Ты впереди. Несешь охапку гвоздик.

В и к т о р. Ну.

Л и л я. Загну! (Пауза.) Тебе нравится Катя из параллельного. Она выше тебя на три сантиметра. Ты изловчился и украл три гвоздики из общей кучи. Засунул в брюки.

В и к т о р. Так видно же.

Л и л я. Не перебивай! На улице холодно. Все в куртках, под курткой не видно.

В и к т о р. Ааа.

Л и л я. А потом… После памятника вы пошли с друзьями в кино, и ты забыл про гвоздики. И про Катю тоже забыл.

Виктор прищелкивает языком и качает головой.

Л и л я. Да. А когда снял куртку, то все увидели. Ты сказал, что оставил для ветеранов. (Убирает ладонь Виктора, держит ее в руках.) Было?

В и к т о р. Не-а. В четырнадцать я уже бегал к Таньке, соседке. Ей было двадцать, и она много чего умела.

В техническом плане. Но с заданием ты справилась. Умница, дочка. (Встает на диване в полный рост, утыкается в картину.) Откуда такая красота?

Л и л я. В кабинете рисования ремонт делали, я стащила.

В и к т о р. Нравится?

Л и л я. Ну так…

В и к т о р. Пойдем завтра на выставку графики. А это выброси.

Снимает картину с гвоздя, не удерживает — и картина падает на диван, вылетая из рамки. Лиля садится, прикладывает рамку обратно. Сдувает челку. Виктор наблюдает, затем выхватывает золотистую рамку из Лилиных рук и ломает. Сухой треск.

Л и л я. Ты… чего?! Это же не твоя вещь! Мне нравилось это! А ты испортил! Давай уматывай отсюда на свою графику, пионер хренов с гвоздиками!

Садится на диван, кладет безрамную картину на колени.

Виктор стоит рядом, руки в карманах. Садится. Гладит Лилю по голове. Целует в висок.

«Десятка» проезжает через открытые металлические ворота. Под колесами шуршит гравий. Автоматически зажигаются фонари у здания. На крыльце стоит женщина в белом халате — та брюнетка, которая водила Андрея Петровича на обед и просила надеть тапочки. Женщина ждет, когда подойдут Алексей и Лиля.

Б р ю н е т к а. Что ж так поздно-то? У нас посещения до восьми, все спать уже легли.

Она открывает дверь перед гостями, пропускает вперед, внимательно оглядывает.

Все идут по коридору — лампочки включаются так же, как фонари, автоматически.

Доходят до двери Андрея Петровича. Остановились.

С л е д о в а т е л ь. Ну дальше мы, наверное, сами, спасибо.

Алексей ждет, когда администратор скроется в конце коридора, затем осторожно стучит в дверь.

Л и л я (шепотом). Давай погромче.

Алексей стучит громче и прислоняется ухом к двери. Тишина. Стучит кулаком — тихо.

Л и л я. А у него есть мобильник?..

Алексей достает телефон, набирает номер. Слышно, как за дверью пиликает мелодия.

Л и л я. Давай через окно.

С л е д о в а т е л ь. Сейчас за ключом схожу. Стой здесь.

Уходит по коридору.

Внезапно дверь открывается — сонный Андрей Петрович в пижаме и тапочках молча смотрит на Лилю, она — на него.

А н д р е й  П е т р о в и ч. Вам кого?

Алексей складывает одежду в большую спортивную сумку.

А н д р е й  П е т р о в и ч (негромко, кивая в сторону ванной, откуда слышится журчание воды). Леш, это кто?

С л е д о в а т е л ь. Знакомая одна. Подозреваемая.

А н д р е й  П е т р о в и ч. В чем?

С л е д о в а т е л ь (пытается застегнуть молнию на сумке — застряло). Отчима кокнула. (Молния застегивается.) Нечаянно.

А н д р е й  П е т р о в и ч. А чего ты с ней ездишь?

С л е д о в а т е л ь. А с кем мне ездить?

Лиля выходит из ванной, шлепает босыми ногами. На полу остаются мокрые следы.

На заднем сиденье «десятки» спит Андрей Петрович. Голова наклонена вперед, слегка покачивается. Время от времени он просыпается, смотрит в окно на мелькающие фары машин, затем снова засыпает.

С л е д о в а т е л ь. Так. Давай закончим со всем этим.

Л и л я (поворачивается к нему). С чем?

Молчание.

С л е д о в а т е л ь. Лилия Сергеевна Бобылева. Что произошло в ночь

с пятого на шестое марта? Прошу говорить подробно, не упуская деталей.

Голос у Алексея-следователя сейчас тихий и твердый, как грецкий орех. Алексей устал. Сегодня был долгий день. А Лиля, наоборот, выглядит гораздо лучше, чем утром. Свежее, живее, что ли. Вот ее профиль, освещаемый встречными машинами, — обыкновенный профиль шестнадцати- летней девчонки.

Л и л я. Ты любил кого-нибудь?

Алексей нервно смеется.

С л е д о в а т е л ь. Ну при чем здесь это?

Л и л я. А вот он много всего любил. Может, поэтому и сердце больное было. Она сколько раз ему говорила — ты зачем мне звонишь, звони в «скорую», я же медсестра, а там врач приедет. А он — как ребенок. Только тебе, говорит, сердце доверяю. Вот и получилось, что не оправдала она его доверия. Опоздала.

Алексей съезжает на обочину, останавливается.

С л е д о в а т е л ь. Куда опоздала?

Л и л я (поворачивается к нему). Туда и опоздала. Как там у тебя написано? В ночь с пятого на шестое марта, так?.. Это ты правильно написал. А вот все остальное — хрень собачья. Сердце схватило у него. Прямо на кухне прижало, пока чайник ждал. Слышу — грохот, прибегаю — лежит, голову трет. Стукнулся, видать, об стол, пока падал. Я — в морозилку скорее, за ложкой. У нас всегда в морозилке ложка лежит, чтоб, если что, сразу приложить. А он улыбается, губами шевелит, слов не разобрать. (Плачет.) Что, кричу, сделать-то, Вить? А он — два слова только. Сердце и Тоня.

А мама дежурит. Звоню ей — сначала звали долго, потом трубку взяла, приехать не может, «скорую», говорит, вызывай. А мне будто кто руки веревкой связал. Сижу с телефоном в комнате и никуда не звоню. На кухню боюсь заходить, тихо там. Не знаю, сколько просидела. Может, двадцать минут, может, сорок… Потом страшно стало так одной сидеть, на улицу пошла. В сторону вокзала, как ты говоришь. А как пришла — так увезли его уже.

С л е д о в а т е л ь. Интересная версия, Лилия Сергеевна. Только мама ваша, Антонина Петровна, совсем другое говорит. Что тупым предметом вы его стукнули. Что защищались…

Л и л я. А что ей говорить-то остается?! Наказывает она меня так, понимаешь?! За то, что «скорую» не вызвала. В убийцы записывает. Только она первая его убила, а я уж потом. Жалко мне ее. И его жалко. Он все песню одну пел, романс, кажется… (Вытирает слезы, поет. Тихо, проникновенно, осторожно, будто боится кого-то разбудить.)

От-во-ри потихо-о-оньку калиткуИ войди в тихий садик, как тень…

Лиля резко замолкает, дергает дверь, выходит из машины. Идет от обочины в поле, к лесу. В поле — стога сена. Идет медленно, свободно, расслабленно.

«Десятка» все так же стоит на обочине. Внутри — двое спящих мужчин. Алексей — за рулем, откинувшись назад, Андрей Петрович — лежа на заднем сиденье, укрывшись сверху большим махровым полотенцем. Мимо проносятся грузовики. В траве стрекочут, в ветвях щебечут.

У окна в махровом халате стоит Тоня, Лилина мама. Она смотрит, не отрываясь, в окно и ест яблоко. Яблоко крупное, зеленое, крепкое, сочное. Тоня откусывает, всасывает в себя сок, жует, снова откусывает. Если бы яблоко не кончалось, она бы стояла так вечно.

P.S.

Л и л я (за кадром). Мама из больницы ушла в частную клинику. Закончила курсы массажистов. Хорошо зарабатывает, много путешествует.

Алексей Андреевич Колобов после моего дела ушел в отдел по борьбе с экономическими преступлениями. Мы тогда ездили за его отцом, Андреем Петровичем. Так вот, Андрей Петрович умер через месяц после нашего с ним знакомства. Сердечный приступ. Мы с мамой ходили на похороны. Заодно проведали на кладбище Виктора, посадили анютины глазки. Только они почему-то не растут.

В моей жизни тоже все изменилось. Через полгода у меня родился сын. Мама сказала: это хорошо, что мальчик. Мальчикам в жизни легче.

Что еще? Работаю в магазине при гончарной мастерской. Продаю кувшины, тарелки, маленьких человечков. Один раз меня даже пустили за гончарный круг. Понравилось.

А вообще я, наверное, буду поступать на актерский. Если получится.

Анастасия Малейко — филолог-литературовед. Работала журналистом, литературным редактором, радиоведущей. Пишет пьесы, прозу, сценарии. В 2012 году вошла в шорт-лист Всероссийского драматургического конкурса «Действующие лица» (организатор — московский театр «Школа современной пьесы») с пьесой «Кто любит Берту», которая опубликована в сборнике «Лучшие пьесы 2012 года» (М., 2013, издательство «Livebook/Гаятри»). Пьеса «Домашний урок» принята к публикации в журнале «Современная драматургия» (2013, № 3). Живет в Челябинске.