Пусто место свято не бывает. Госзаказ в СССР и в современной России

Представим, что будет госзаказ. Будут режиссеры, студии, сценарии. Собственно, они уже есть. Как и выделяемые средства, бюджеты. Технически и финансово это все возможно. Но возникает вопрос: во имя чего? Ради каких целей? Госзаказ должен отстаивать некую идеологию. В самом общем смысле, ответят нам, эти фильмы призваны «воспитывать патриота». Но патриота какого государства? Сталинского СССР? (Несмотря на абсурдность, это больше похоже на правду, судя по списку «рекомендуемых к просмотру ста фильмов», а также по многочисленным современным фильмам на материале того времени.) Патриотов России, ее нынешнего социального строя?..

Если мы по умолчанию и со всеми оговорками все­таки считаем его либеральным, ситуация такая. Из сотен созданных за последние десять лет фильмов ни один (!) не был ориентирован на защиту индивидуализма, свободного труда, частной собственности, свободы слова и т.д. В современной России не осознана, не сформулирована идея новой жизни, которую стоило бы пропагандировать. Единственная идея, которая не формулируется явно, но просматривается в так называемых «патриотических» фильмах, — сохранение физической целостности России. Главная ценность — существование страны само по себе. Самоценность России. Слава России! Не нужно ничего с ней делать. Нужно только ее «хранить» и гордиться ею.

Идея эта мало того что лишена проекции в будущее, в ней нет никакого потенциала, она является банальной констатацией — пусть всегда будет солнце! Пусть всегда будет небо! — она еще и творчески неинтересна. Тут не о чем, по сути, снимать кино. Тут нет содержания. Легко понять, почему в сюжетах нашей патриотики сплошная война: потому что только так идея о сверхценности территории и актуализируется. Когда нужно защищать ее от внешнего врага, все частности уходят на задний план. Появляется смысл смерти. Но не жизни. Когда, слава богу, войны нет, нужна какая­то идея мирной жизни. Зачем жить­поживать, добра наживать на этой территории, сохраненной нечеловеческой ценой, но не объединенной более ничем — ни духом, ни общими целями, — непонятно. За годы свободы эта идея не сформулирована в десятках институтов развития, не разработана в администрации президента. Этим вообще двадцать лет никто не занимался всерьез.

Казалось бы, дело наживное: отдадим эту идею на разработку мыслителям, культурологам, тем же режиссерам — пусть они думают, формулируют, снимают. Результат почти нулевой. За последние десятилетия в массовом кино было всего две попытки сформулировать идею мирной жизни: 1) Россия — это место, где хорошо всем, она готова приютить и примирить все народы и нации (фильм «Жара»), дальнейшего развития эта идея не получила; 2) Россия — страна чудес: верить тут можно только в ночь с 31 декабря на 1 января, а также в доброго президента РФ (фильмы «Елки», «Елки­2»). Остальные фильмы о том, что Россию нужно просто «хранить».

Парадоксальная ситуация: содержательный и экономический инструмент — госзаказ — есть, а самого предмета его применения — нет. Отсутствуют новые ценности. Нет позитивной мифологии. Нет концепции новой России. Нечего защищать, не за что агитировать. Именно с этого идеологам нужно было бы начинать, а не с введения госзаказа. С интеллектуальной работы, а не с перераспределения финансовых потоков.

Одним из главных достижений госзаказа в советские годы считается опыт создания положительного героя. Мол, какие следователи, какие ученые, военные, какие штирлицы были созданы на экране — хотелось их любить, уважать, подражать им, в них играли дети. Того же хотят от госзаказа и сейчас. Это ведь было красиво, но эффективно ли?.. Можно ли этого героя считать убедительным — в идеологическом смысле? Скорее ноборот: именно госзаказ виноват в том, что этот герой оказался неубедительным. Героями детективов и производственных эпопей восхищались, их любили, но практически никто не верил в их реальность: «такие герои бывают только в кино». А вот в реальность необходимого по законам жанра антигероя — злого, плохого, гада антисоветского, — напротив, верили вполне. По сравнению с положительным он оказывался сложнее, жизненнее, реалистичнее. Его интереснее было играть. Он мог говорить то, чего никогда не скажут «хорошие ребята». Но главное – он был самостоятельным, мог рассчитывать только на свои силы. Неконтролируемый часто эффект госзаказа: вопреки целям заказчиков на экране оттачивалась не «положительная», а как раз «отрицательная» этика — сомневающегося в социалистических идеалах тунеядца, расхитителя госсобственности, шалавы. А вот положительный герой был силен только обаянием актера, таланта режиссера, личной универсальной правоты чаще всего у него не было.

«1612», режиссер Владимир Хотиненко

В этом смысле показателен сериал «Следствие ведут знатоки» — одна из вершин жанра и, можно сказать, символ заказного кино. В 1970­е олицетворяемое государством добро и правда — в лице следователя Знаменского — еще настолько сильны, что злу позволено паясничать, глумиться. Девятая серия (1973 год): «А вы запишите, что это позорит облик советского человека», — говорит Знаменскому на допросе очередной спекулянт; говорит с заметным сарказмом, с издевкой, понимаемой и самим говорящим, и следователем. Но эта фраза не воспринимается кощунством или крамолой: потому что у следователя в качестве представителя государства есть фундаментальное ощущение моральной правоты. Но уже во второй половине 1980­х условный следователь Знаменский, оказавшись без государственной поддержки, теряется, становится башмачкиным в советском плаще. Его враги — спекулянты, цеховики, фарцовщики, — напротив, выглядят все увереннее: они цинично правдивы, прагматичны; их стремление к накоплению, к личной выгоде естественны, понятны. Частнособственническому инстинкту советских мошенников подполковник Знаменский и майор Томин ничего не могут противопоставить — на идейном, мировоззренческом уровне. Вне Системы у них нет собственных универсальных аргументов против накопительства, спекуляции.

Это общий упрек советской культуре: она проиграла злу в 1990­е. Но особенно это касается кино — весь гуманистический пафос советского киноискусства рассыпался при первом же столкновении с действительностью, как только попал в конкурентное поле. Виной этому практика госзаказа, которая в духовном смысле является катастрофическим упрощением картины мира, введением потребителя в заблуждение, как сказали бы сейчас. Тотальный контроль над «положительностью» героя не дает возможности сценаристу, режиссеру сделать его сложным, убедительным, жизнеспособным. Госзаказ не дал развиться в этом герое инстинктивным аргументам в пользу справедливости, честности, порядочности. Не дал сложиться универсальным гуманистическим ценностям вне идеологий (как это случилось в Голливуде).

Советская культура «учила добру», но не выбору. Она учила добру в дистиллированных, тепличных условиях. Заказное кино всегда подсказывает правильный ответ и подмахивает финал в свою пользу. Отводит кулак хулигана административными методами. Из­за опеки государства положительный герой в конечном счете оказывается лишен сложности и собственной правды. Из­за этой опеки постсоветский зритель в широком смысле как раз и оказался не готов к встрече со злом — с его кознями, моралью, инстинктами.

В советском кино отстаивались идеи, принципы, ценности — социализма, интернационализма, солидарности трудящихся, дружбы народов. Главная задача такого кино была влиять, воздействовать, менять человека в соответствии с задачами идеологии. Вот и сегодняшний госзаказ также озабочен не пропагандой идей (поскольку их практически нет), а сохранением статус­кво. Фактически все сводится к единственной цели — оправданию существующей системы жизни. Советские идеологи удивились бы ничтожности этой задачи: она не стратегическая, не тактическая даже — она какая­то тавтологическая. Тут огромные ресурсы брошены на защиту термина: вокруг понятия, довольно условного, водятся несусветные хороводы со свечками, молитвами и иконами. И все это делается ради того, чтобы «не забыли». Культ стабильности, а по существу культ власти — это не ценность, не идея. Госзаказ сегодня не пытается менять человека, понимая всю бесперспективность этой задачи в условиях открытого общества. Все усилия направлены на внушение единственного тезиса: понятия «нынешняя жизнь» и «власть», «власть» и «патриотизм», «власть» и «родина», «власть» и «Россия» неотделимы, равноценны, тождественны. А посему государство сакрально и является априорной ценностью. С помощью госзаказа государство сегодня в первую очередь защищает себя, старается внушить, что оно важнее отдельного человека, хотя на словах утверждает обратное. Без государства — пропадешь. Об этом десятки фильмов новейшего времени — от «1612» до «Метро».

Из­за вживляемого идеологического импланта, который, в общем­то, вреден любому, даже посредственному кино, разрушаются естественные мотивации героев, достоверность ситуаций, законы жанра. По сути, по своим невидимым следствиям госзаказ сегодня не помогает, а мешает: превращает любое кино в своего рода антикино.

Разберем классический «госзаказник» — претендующий на художественное высказывание фильм Джаника Файзиева «Август. Восьмого» о российско­грузинской войне 2008 года. Файзиев берет за основу классический «боевик спасения», американский стандарт: российский ребенок оказывается на территории боевых действий, мать бросается его выручать. В этой схеме нам нет дела до того, «кто первым напал» — Грузия или Россия. Нам нет дела до политики. Это уникальная возможность создать убедительный фильм на неоднозначном историческом материале. Никаких дополнительных мотивов для оправдания героини не требуется: она может убивать врагов батальонами, может взрывать города, дороги, мосты. Может призывать на помощь небо — ей все простится, потому что ею движет инстинкт матери. Ее мотивы понятны любому — они универсальны. Мать всегда права, когда спасает ребенка. Равно как и отец. Это боевик о человеческом усилии, о том, какими мы можем быть сильными в критической ситуации.

Но что делает Файзиев? Примерно на сороковой минуте фильма он насильно вживляет в голливудский боевик российскую власть, делая ее фактически главным героем. В кадре впервые появляется актер, играющий действующего главу государства, президента Дмитрия Медведева. Без него сюжет застыл, герои топчутся на месте и стенают. И только после того, как глава государства «разрешает», матери можно спасать, надеяться и верить. Чувствуете разницу?.. В наших патриотических лентах спасти ребенка лучше всего с санкции власти. Понятно, что сюжет и герои фильма вынуждены подстраиваться под эту концепцию, теряя остатки достоверности. Тут, в нарушение всех правил боевика, мать, отец и ребенок «спасают» образ российской власти, доказывая, что без нее — никуда.

Ровно то же происходит с неплохим, в общем­то, фильмом «Метро» режиссера Антона Мегердичева. Опять за основу взят американский стандарт — фильм­катастрофа. Тут все тоже реалистично — примерно до пятьдесят пятой минуты. Пока шестеро выживших выбираются из затопленного тоннеля метро, ругаются друг с другом, ища выход, ты этому веришь. Государство в это время решает свои задачи — логично. Люди спасаются сами — тоже логично! Фильм работает ровно до того момента, пока после всех передряг несчастные не добираются до люка, через который уже видно Садовое кольцо. И тут авторы словно спохватываются. Так­так, мысленно говорят они, что же у нас получается? Мало того что государство вовремя не уследило, довело до трагедии, так у нас еще и выжившие спасаются без его помощи. Отматывай!.. И обрушивают героев обратно в мутную жижу — буквально. Вскоре их спасет МЧС — потому что без государства, самостоятельно никто в России не имеет права спастись.

«Август. Восьмого», режиссер Джаник Файзиев

Ни Файзиев, ни Мегердичев даже не отдают себе отчет в том, что делает их фильмы неубедительными. Допускают, что госзаказ имеет полное право калечить сценарий, потому что права на патриотизм принадлежат, как им кажется, не автору. Это и есть главное заблуждение. Им даже не приходит в голову, что не меньше, а больше патриотизма было бы в этих фильмах, если бы герои обходились без помощи Системы. Потому что как раз подлинная сила государства заключается в том, что его граждане — самостоятельные, сильные и уверенные в себе люди, способные брать на себя ответственность, принимать необходимые решения. Как это блестяще доказывает Голливуд. Не может человек быть патриотом или спастись только с санкции власти.

Единственная цель госзаказа — не дать героям и зрителю вырасти, состояться, стать взрослыми, самостоятельными, гуманистичными.

Считается, что без госзаказа никто не будет снимать патриотическое кино. Все обстоит ровно наоборот: убедительные в этом плане произведения можно создавать только без внешней санкции, тем более госзаказа.

Для этого нужно сделать несколько вещей.

1. Если так можно выразиться, отдать патриотизм в частные руки. Не давать государству исключительных прав. Брать важные, острые общественные темы, не бояться сложности и отсутствия ответов. Не бояться противоречивости героев. Патриотизм — это не бездумное восхищение, но всегда глубокий, правдивый и достоверный анализ ситуации. И да, конечно, это поиск, это творчество.

2. У нас нет современных ценностей? Нет национальной идеи? Сама жизнь подсказывает решение. Значит, нужно предельно проблематизировать эту тему. Не давать ответы, а ставить вопросы: что такое патриотизм в современной России? Как мы его понимаем? Кто мы? Что строим? Чего хотим? Куда идем? Единственным режиссером, который этим всегда честно занимался, был Алексей Балабанов, которого многие считали чернушником либо предпочитали не замечать его фильмы.

3. Уйти, наконец, от формата войны к ценностям мирной жизни. Если бы кто­то снял кино о человеке из России, который придумал радио или телевизор, о том, как выжил на льдине, или о том, как заработал свой первый миллион, это тоже было бы очень патриотично. О том, как в послевоенной Москве человек тридцать лет своими силами растил сиреневый сад, — это подлинная история. Можно и про войну, но именно про человека на войне, а не про государство верхом на человеке. Это и означает через кинематограф предлагать миру универсальные ценности.