Мы принадлежим к числу наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок. 

Петр Чаадаев

Иная презренная вещица, которая грубостью формы отваживает от себя ценителей изящных материй, обнаруживает столь тонкую природу выделки, что даже китайскому фарфору не снилось. Фильм Юрия Быкова, которому не отказали на «Кинотавре» во внимании, но посчитали чересчур уж топорным, именно и есть такая «вещица».

Простой, как дорожный столб, шаржированный, плакатный, социально ангажированный, он, как ни парадоксально, открывает в плоском и лобовом взгляде на действительность сложнейшую диалектику русской жизни. Ту нутряную правду, которая в нас сокрыта и которую Быков, как многим кажется, выводит броскими грубыми мазками газетного публициста. Казалось бы, без тонкостей, рефлексий и художественных аллюзий.

Но «Дураку» закон не писан. Возможно, к неудовольствию эстетов именно этому фильму вменено стать ключевым событием года в российском кино, а Быкову стяжать лавры наиболее бескомпромиссного и самобытного русского автора, не подпадающего ни под какие схемы. Не идущего на компромиссы, послушного своей идее, стихийного человека, избегающего всякого лукавства в профессии. В этом смысле Юрий Быков – человек «не культуры по преимуществу», а человек вдохновения. Остро реагируя на проявления глобального российского беспредела, он весь порыв свой направляет на его изобличение. До болезненности обостряет ситуации, чтобы другие содрогнулись, чтобы вдруг осознали весь ужас современности и закипели гневом. Он любит рассуждать о смысле жизни, о зле и неправде, сливаясь с этой жизненной безнадегой и впадая в опасные крайности этического свойства.

Бунт против расчеловечивания уже подводил Быкова к жесточайшему нигилизму атеистического толка. Его прежние картины «Жить» и «Майор» – кстати, редкие для России образчики психологического жанрового кино – приводили гуманистов в неописуемую ярость за декларативное отрицание человечности. Стоило ли восставать против зла, чтобы ответить ему слепой яростью зверя? К слову сказать, «Майор» с его трагической коллизией долга и чести мог бы стать духовным побратимом французского «нуара» – полицейских драм Алена Корно, если бы не одно принципиальное «но». В безжалостных, скованных льдом авторского отстранения европейских «поларах» об убийцах поневоле торжествует горькая и зачастую неутешительная мораль: смерть героя как финальный аккорд, как спасение заблудшей души, как торжество судьбы, скрепленной незыблемым нравственным постулатом. В быковском «Майоре» герою, обагренному кровью невинных, дарована жизнь. И финал, безграничный, как русский пейзаж, в силу этой безбрежности и ненаказуемости греха лишается моральных опор, подводит наш мир не к порядку, а к дурной бесконечности, к вечному терзанию души в аду нетленного хаоса, где справедливости нет места. Но такова бунтующая, не знающая меры русская душа. Таков Юрий Быков. И фильмы Быкова плоть от плоти его. В них, как у русского народа, «огромная сила стихии и сравнительная слабость формы».

Ошибается тот, кто сбрасывает со счетов такой кинематограф. В «Дураке» разглядели отражение притч брежневского застоя и чернухи 90-х, едва ли не плакатную социалку о принципиальном рабочем парне, чей железный принцип жить не по понятиям, а по совести встречает мощную отповедь социума. Картину сочли явлением вторичным и архаичным. Вспомнили о пьесах Гельмана, о «Фонтане» Юрия Мамина. В истории сантехника Димы Никитина, который упорно пытается предотвратить катастрофу и вывести людей из аварийного многоквартирного дома, признали гражданскую пламенную страсть, но отказали во всякой художественности. Дурак получает по лбу, а мы – высказывание в лоб о том, как трудно отстоять честь в окружении воров и пьяниц. Сентенция явно не способная впечатлить общество, в котором цинизма сегодня больше, чем идеалов. А зря. Ведь то, что артикулирует история Быкова, сегодня в первую очередь занимает наши умы, трансформирует наше представление о самих себе, о времени и пространстве России.

Конечно, если рассматривать «Дурака» формально как голую сатиру или моральное обличение, он и впрямь будет выглядеть трафаретно. Но Быков с его бунтующим темпераментом ведь дальше идет. Ему недостаточно обличать, ему не терпится в душу заглянуть, дойти до сути, до нутра человеческого. Охватить всю эту безбрежность сознания. Вывернуть кишками наружу, чтобы все узнать о натуре человеческой. В этом случае «Дурак» утрачивает прямую связь с реальностью и начинает походить на фантасмагорию, скверный анекдот, в котором все полярности русской души разом выскакивают на поверхность и учиняют пляску святого Вита. Тут жестокость и доброта, деспотизм и вольность, рабство и бунт.

Действующие лица, прямо как у Гоголя, «люди из того кошмара, когда вам кажется, будто вы уже проснулись, хотя на самом деле погружаетесь в самую бездонную (из-за своей мнимой реальности) пучину сна». Они попеременно меняют маски-лица, в то время как главный герой истории демонстрирует непоколебимое упорство духа, превращаясь почти в мифического, неправдоподобного в своей праведности человека. Он своего рода символическая фигура, декларирующая верховенство совести. Так и не получив помощи от городских властей да еще чудом избежав смерти, порицаемый всем миром за свое «безрассудство», он в одиночку берется спасать обитателей аварийного дома. Действует вопреки всякому здравому смыслу. Зато реализует по полной заповедь родоначальника русской интеллигенции Радищева: «Если бы закон […] или какая другая власть принуждали тебя к неправде, к нарушению долга совести, то будь непоколебим. Не бойся ни унижения, ни мучений, ни страданий, ни даже самой смерти».

Сообразуясь с совестью, он тем самым всех и каждого будто бы провоцирует, испытывает, языки развязывает, подводит к нравственным безднам. В такие моменты – в чем-то уязвимые для образной киногении фильма – Быков подпадает под власть слов. Физическое пространство фильма тогда больше походит на сценическое, герои в этих эпизодах откровенничают сверх всякой меры, а то и изобличают себя прилюдно, как это принято на театральных подмостках. Таковы семейные сцены, в которых мать отчитывает героя за непрактичность («Человеком стань, чтобы все было как у людей»), а отец повествует о заводских нравах («Дураком считают, если на работе не воруешь, а работаешь»). Или предфинальный эпизод в машине, когда наш герой эмоционально излагает жене, как «все прогнило в городской управе», а свой словесный поединок с ней венчает пафосной риторикой («Неужели ты не понимаешь, что мы живем, как свиньи, и дохнем, как свиньи, только потому, что мы друг другу никто?!»). Здесь уместны претензии к стилю, но страсть движет текстом, а неуклюжесть только усиливает его сермяжную тягу к истине. Другой сценический пример, в котором словам уделяется первостепенное значение, связан с эпизодами в ресторане, где под Аллегрову и русский шансон гуляют городские тузы и куда спешит за помощью Дима Никитин. Здесь Быков разыгрывает «чиновническую» мизансцену с гоголевским размахом, демонстрируя галерею выразительных гомункулов от власти. Перед лицом грозящей опасности эти современные полицмейстеры, брандмейстеры, смотрители больниц и прочие важные лица лихо, как на духу, исповедуются во всех своих гнусностях, мошенничествах и откатах. И если разоблачительный эффект от сих откровений не производит взрывного эффекта, то только потому, что в наших реалиях коррумпированность властей едва ли не норма жизни. Череда этих признаний дает другой немаловажный эффект – проявление человеческих слабостей во всем их неукротимом размахе. И пусть сцены эти недостоверны с точки зрения житейской логики (действительно, кто же станет публично извлекать свои и чужие скелеты!), зато портреты власть имущих поданы во всей красе – душа нараспашку.

Градоначальница Галаганова в блистательном исполнении Натальи Сурковой хоть и страшная баба, но без инфернальности. Взгляд ее немигающих глубоко посаженных глаз обладает странным завораживающим магнетизмом – он с трудом читается. И что скрывается за ним – равнодушие или потаенный интерес к миру, жестокосердие или скрытое сострадание, – ни за что не догадаешься. Кажется, что и красива, и вроде как глупа, а потом, глядишь, вдруг почудится в пустоте этой ум и воля… И хотя нет и капли авторского снисхождения к ее деяниям, нет и оголтелой ненависти. В такой обрисовке власти Быков окажется даже более точным, более изящным, более сложным, чем Звягинцев в грандиозном «Левиафане». Его носители зла не столь монструозны и даже постигаемы чувствами. Так, один из лютых оппонентов Димы Никитина буквально отмолит ему жизнь. И эта сюжетная коллизия, можно сказать, искупит свойственную Быкову мизантропию и заострит полемичность фильма.

Это не мешает режиссеру запечатлеть всю глубину нравственного падения государственных чинуш, которые настолько извратили исконный смысл своего общественно полезного служения, что превратились в банду, озабоченную лишь соображениями личной выгоды и выживающую только за счет круговой поруки. Это уже не наследники советской бюрократии. Те хоть и лгали, но по-своему пытались проявлять заботу о многомиллионной пастве. Нынешняя власть куда как архаичнее. Она отчуждена от масс настолько, что при встрече с их представителями испытывает лишь брезгливость и омерзение. Именно к такой власти прикипела Россия, именно такой ее рисует история, такой запечатлела великая русская литература. И Быкову достаточно провести по коридорам аварийного дома парочку начальственных особ, чтобы выразить весь их неподдельный ужас и отвращение к образам народного одичания.

Но кто они, те, кого не жалует власть и кого так упорно пытается спасти праведный «дурак» Дима Никитин? Обитатели злополучной общаги, восемьсот живых душ, пребывающих во власти тьмы, – это и есть «самый что ни на есть» народ, воплощающий дремучую русскую стихийность. Народ регрессирующий, хиреющий, обращенный вспять к своему «неактуализированному состоянию». Та самая таинственная грубая и невежественная сила, которая своей неоформленностью и изгойством когда-то вдохновила русскую мысль, пробудила русское сознание и произвела на свет тип совестливой личности – интеллигента как самобытное русское явление.

«Дурак»

Тема интеллигенции и народа тоже исключительно российская тема, которую Быков реанимирует в XXI веке своим пламенным «Дураком». Дима Никитин, благо что сантехник, но по сути – представитель «идеалистического класса людей, увлеченных идеями и готовых во имя своих идей на тюрьму, каторгу и на казнь». Подобно своим историческим предшественникам, он окажется в трагическом беспочвенном положении «третьего лишнего» между «молотом и наковальней» – произвола власти и невежества толпы. Что движет этим парнем, когда он бросает вызов преступной системе и в одиночку пытается вывести из аварийного здания тех, кого власть окрестила швалью? Уж во всяком случае не романтические упования на дремлющую в народе силу. Не питает Дима Никитин чаяний по поводу «великой миссии России», смотрит исподлобья на оба этих мира, но все же руководствуется высшими принципами, заложенными в его упрямом сознании. Он почти что юродивый – бросает вызов и добровольно принимает поношение от людей. Этот подвиг сродни не геройству, а мученичеству, что придает сюжетной коллизии «Дурака» исконно русский дух.

Быков строит острый сюжет, но он не настолько образен, чтобы мы им эстетически наслаждались. Он действует скорее как идейный правдолюбец, которому не свойственно отвлекаться от темы из страха погрязнуть в ее нигилистических противоречиях. Его идейный кинематограф тут близок поэтике Достоевского, которого за отсутствие «чувства меры и гармонии» открыто недолюбливал эстет Набоков. С другой стороны, в «Дураке» встречаются по-настоящему захватывающие кинематографические куски. Это самый начальный эпизод, пролог истории, снятый без единой склейки и разыгрывающий довольно сложную по траектории мизансцену, которая запечатлевает садистскую семейную разборку, а заодно описывает смрадный коммунальный быт злополучной общаги. Это, конечно, упоительно долгий и стремительный проход Димы Никитина вдоль ночных улиц под сопровождение песни Виктора Цоя «Спокойная ночь». К этому можно добавить киногеничность Сурковой и, разумеется, статичные планы города с его безобразным безмолвным ландшафтом, в котором слышится отголосок неизбывного восклицания «Боже, как грустна наша Россия!»

В настоящей России, устремленной некогда в светлое будущее, наше «сегодня» неотличимо от «вчера». В этом пассаже кроется архиважный посыл фильма с его органическими привязками к русской классике, русской традиции, русским архетипам. Когда мы с ужасом отмечаем, как стремительно деградирует общество, мы чаще всего виним в том наше советское прошлое. «Дурак» же радикален тем, что, взявшись обрисовать русскую душу и русский мир, он обнаруживает в настоящем «безмыслие и безмолвие» всей русской истории, теряющейся в глубине веков. В нашей современности время устремлено вспять. Мы снова на пороге нового средневековья, мы снова потрясены «немотой русских лиц», мы погрязли в невежестве и несвободе. Так мы жили – так и продолжаем жить.

Впасть в окончательное уныние в этом царстве мракобесия не позволяет лишь стоицизм одиночек, бог весть откуда берущихся. Они рождены творческой фантазией, романтическим напором мысли. Существование таких экранных «дураков» в жизни практически невозможно, но наш «Дурак» так обманчиво достоверен, что мы обливаемся слезами, горим негодованием и свято верим: вот кто нас спасет.

«Дурак»
Автор сценария, режиссер Юрий Быков
Оператор Кирилл Клепалов
Композитор Юрий Быков
В ролях: Артем Быстров, Наталья Суркова, Юрий Цурило, Борис Невзоров, Кирилл Полухин и другие
ТПО «Рок»
Россия
2014