Беседу ведет Петр Шепотинник. 

Петр Шепотинник. По прошествии лет ваши фильмы становятся смешнее или печальнее? 

Рой Андерссон. Трудно сказать. Во всяком случае, последнюю картину «Голубь сидел на ветке…» люди наверняка сочтут более смешной, чем прежние, но, с другой стороны, в ней есть очень страшные и даже жестокие вещи, когда всем будет не до смеха. 

Петр Шепотинник. Сколько времени ушло у вас на работу над фильмом? Я слышал, что вы к нему очень долго готовились…

Рой Андерссон. Четыре года. Это, наверное, в два с лишним раза больше, чем стандартный срок работы в шведском кино над игровыми фильмами. Но большая часть времени ушла на создание декораций. В павильоне их было построено тридцать девять – больших и маленьких. Это и заняло четыре года. Кстати, у вас в России был необычайный художник, он жил в XIX веке... погодите, и до XX тоже дожил... Илья Репин... Над картиной «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» он работал тринадцать лет. Конечно, параллельно и другие картины писал, но… тринадцать лет! На этом фоне четыре года, которые я потратил на свой фильм, – ничто! «Запорожцы…» вошли в историю живописи. Надеюсь, что и мои фильмы, хотя бы какие-то их кусочки, войдут в историю кино.

Петр Шепотинник. А ваш замысел как-то менялся за эти четыре года?

Рой Андерссон. Я не снимаю кино, которое впрямую соотносится с политикой. Хотя в мире много чего произошло за это время. Да и сейчас происходит – я имею в виду Ирак, Афганистан, кризис на Украине. Я интересуюсь историей и всегда пытаюсь самостоятельно разобраться во всех исторических переменах. Самое новое явление, которое сейчас есть, – это возникновение джихадистской группировки «Исламское государство». И, конечно, грустный сюрприз – события на Украине. Но, я думаю, мы разгромим «Исламское государство» быстро, насколько это возможно... А по вопросу об Украине я воздержусь от таких смелых прогнозов. Я не знаю, насколько жестко следует критиковать Россию в связи с украинскими событиями… Возможно, вам лучше не спрашивать меня об этом...

Петр Шепотинник. Я и не спрашиваю. Давайте поговорим о голубе, который дал имя вашему фильму.

Рой Андерссон. Голубь? Ну-у, голубь – это не самая уважаемая птица, особенно городской. К лесным уважения больше. Но вот что случилось: я сидел и писал сценарий на втором этаже, а за окном, очень близко, на ветку уселся голубь. И тут мне пришло в голову: «Может, у него тоже есть какие-то проблемы?» И действительно есть: ему приходится думать, куда лететь дальше.

Петр Шепотинник. Ваши фильмы уникальны – их невозможно записать словами, их можно только нарисовать, как рисует художник.

Рой Андерссон. Возможно. Но в молодости я хотел стать писателем, увлекался историей, литературой – Чеховым в особенности. Да и Гоголем тоже. Меня также сильно вдохновляла история живописи – от Ренессанса до наших дней. И как мне кажется, у меня были способности к этим двум видам творчества – литературе и живописи. Плюс кое-какие способности в музыке: я в молодые годы играл на тромбоне. Вот я и объединил все эти страсти – живопись, музыку, писательство, – соединил их с желанием познать мир и решил, что только кинорежиссура даст возможность проявить все эти таланты.

Петр Шепотинник. Когда смотришь ваши фильмы, очень трудно понять, как реагировать – плакать или смеяться.

Рой Андерссон. Очень рад это слышать. У меня то же самое. Хотя я сам снял эти фильмы, никак не могу понять – плакать или смеяться. Иногда надо плакать, потому что это абсолютная безысходность, совершенное безумие. Но, думаю, по большей части надо смеяться.

Петр Шепотинник. Мне даже показалось, что вы все время стараетесь, как бы это сказать, шутить со смертью. Герои в секунде от смерти звонят по телефону и спрашивают близких: «Как дела?» Не рискуете ли вы, затевая игру со смертью?

Рой Андерссон. Все мы боимся смерти. Все мы стараемся оттянуть момент смерти как можно дольше, но я хочу посмеяться над этими страхами. По-моему, в том, как мы встречаем смерть, есть кое-что очень комичное. И вообще, иногда мне хочется смеяться над всем на свете, даже над серьезными вещами. Конечно, это шутки с серьезным подтекстом, за ними всегда прячутся реальные проблемы, и я не одинок в таком подходе к самой проблеме комического. Я большой поклонник некоторых старых артистов, например Оливера Харди и Стэна Лау­рела, когда я еще ребенком впервые увидел их фильмы, я умирал от смеха, но одновременно и грустил, когда на них смотрел. Мои герои в «Голубе…» в чем-то схожи с этой знаменитой комической парой. Так что трагикомедия – это мой жанр.

«Голубь сидел на ветке, размышляя о жизни»

Петр Шепотинник. Я знаю режиссеров, которые плачут, когда осознают, что сняли очень хорошую сцену. Плачут оттого, что здорово получилось. А с вами так бывает?

Рой Андерссон. Ох... Если я и плачу, то над жестокостью мира. Как иногда люди обходятся друг с другом! Но вообще-то я не плачу. Мне стало трудно плакать. В последний раз я плакал лет сорок назад... как-то разучился. Я считаю, что юмор – очень полезное средство борьбы с несправедливостью. Юмор нам всем необходим. Когда юмор восстает, бунтует против власти, против начальства, он становится прекрасным способом выживания.

Петр Шепотинник. Отличается ли шведский юмор от русского? Что такое, на ваш взгляд, типично шведское чувство юмора?

Рой Андерссон. Не знаю. Мне кажется, шведский и русский юмор очень похожи, в конце концов все это – юмор всего человечества. Мы очень близки друг другу, несмотря на то что вы говорите по-русски, а мы – по-шведски, несмотря на специфическую политическую обстановку... мы очень похожи. Потому-то мне всегда интересно показывать мои фильмы в России. Да и везде, где это возможно, – чтобы все узнали, как мы, шведы, смотрим на мир.

Петр Шепотинник. В вашем фильме много персонажей. Кто из них вам ближе всего, кто, возможно, является вашим alter ego?

Рой Андерссон. Трудно сказать. Мне близка пара бродяг, продающих никому не нужные игрушки, потому что я сам из рабочей семьи и мне очень симпатичны люди из этой социальной среды, люди пролетарского происхождения. Они формулируют философские вопросы не самым заумным языком. Они весьма мудро рассуждают на общечеловеческие темы, но пользуются при этом очень простыми словами. Вот этой мудрой простоте я всегда завидовал и всегда к ней стремился.

Петр Шепотинник. А как, по-вашему, в последнее время изменился рабочий класс?

Рой Андерссон. Со времен моего детства он радикально изменился. В современном обществе он не такой уж многочисленный. Раньше в Швеции был настоящий рабочий класс, потому что у нас была успешная промышленность: судовые верфи, «Вольво». Теперь рабочий класс стал другим – каким-то виртуальным, что ли. Мне кажется, и во всем мире происходит то же самое.

Петр Шепотинник. «Голубь…» полон условностей, и тем не менее он, может быть, более социально заострен, чем прежние картины…

Рой Андерссон. Как и «Песни со второго этажа», этот фильм о вине, о коллективной вине. Как определить коллективную вину, что это такое? В «Голубе…» я еще более откровенно задаю себе и зрителям вопрос: можем ли мы превращать других людей в игрушки ради нашего собственного удовольствия? Допустимо ли это делать?

Рой Андерссон

Петр Шепотинник. В фильме два Андерссона – вы и актер Хольгер Андерссон. А где же третий – великий Бенни Андерссон, который писал музыку для вашего фильма «Ты, живущий»?

Рой Андерссон. Увы… Я его приглашал, но на этот раз у него не нашлось времени. У него вырос сын, и они вместе создали продюсерскую компанию, чтобы снять игровой фильм. Это экранизация очень знаменитого романа шведского писателя. Бенни помогает сыну продвинуться в киноиндустрии.

Петр Шепотинник. У меня, когда я смотрю ваши картины, возникает чувство, что люди, вещи и животные в каком-то смысле уравнены с образной точки зрения...

Рой Андерссон. Возможно. Я вообще стараюсь визуализировать жизнь в концентрированной форме, в форме, очищенной от случайных деталей. Просто выходить на улицу с камерой и снимать так называемые реалистические фильмы... нет-нет, мне это ничего не дает... Я иногда вспоминаю слова Анри Матисса: «Уберите с картины все, кроме абсолютно необходимого». И я пытаюсь сделать то же самое – убрать из фильма все, кроме абсолютно необходимого. И тогда все вещи обретут особую четкость. Только тогда диван станет диваном.