Памяти Татьяны Самойловой. 

Фрагмент автобиографической книги Семена Шульмана под условным названием «Сказки Соломона», над которой сейчас работает автор, посвящается памяти скончавшейся в этом году Татьяны Самойловой, его первой жены. 

В основе книги беседы С.Шульмана с известным журналистом и обозревателем радио «Свобода» Иваном Толстым. 

Эти страницы были написаны мною незадолго до смерти Татьяны. И вот ее не стало. Я изменил в этом текс­те только время – настоящее стало прошедшим. Сегодня наши телевидение и пресса наперебой и взахлеб рассказывают о великой русской актрисе, о нашей нацио­нальной гордости, создавая «волну патриотизма» на ее имени…

Если бы я писал этот очерк сегодня, то предварил бы его эпиграфом из классики: «Они любить умеют только мертвых» и обязательно поместил бы в него телеграммы «большого горя и соболезнования» от наших верховных властей…

Не знаю, как дальше сложится моя жизнь, но мне хотелось бы сделать фильм о двух актерских судьбах. И чтобы одной из его сюжетных линий была поразительная жизнь и судьба Татьяны Самойловой…

Неисповедимы судьбы людские – великая древняя истина. История нашей любви с Татьяной Самойловой началась в 1963 году на далеком Памире, когда она еще не знала о моем существовании, а я знал о ней лишь как о кинозвезде, обитающей где-то в небесах славы…

Студент режиссерского факультета ВГИКа, я проходил тогда практику на киностудии «Таджикфильм», где снимал свою первую экранную работу. Ленте этой – «Среди белого дня» – была уготована непростая судьба, и лишь непосредственное вмешательство главного редактора газеты «Известия» Алексея Аджубея, а затем и Никиты Хрущева спасло меня от многих бед, возможно, даже и от тюрьмы. Но то была отдельная история, о которой не сейчас…

Само собой разумеется, что после того, как Аджубей и Хрущев похвалили картину, дирекция «Таджикфильма» меня тут же полюбила. Фильм был отправлен на Всесоюзный кинофестиваль в Ленинград (1964), а в прессе появились лестные рецензии, одну из которых написал сам Сергей Михалков, всегда знавший, «куда ветер дует». Но полюбила меня дирекция «Таджикфильма» по-своему: начальство киностудии поехало в Ленинград представлять фильм, а режиссера пригласить «забыли». Конечно же, мне было обидно, и я решил ехать на фестиваль самостоятельно. За неимением денег купил билет в общий вагон. Всю ночь промучился в душном, битком набитом вагоне и, совершенно разбитый, рано утром появился в ленинградской гостинице «Октябрьская», где был штаб фестиваля и проживали его участники. Дирекции «Таджикфильма» ничего не оставалось, как включить меня в состав своей делегации.

Через несколько часов нас начали развозить в автобусах по кинотеатрам города, где проходили фестивальные просмотры и где мы должны были выступать, представляя свои картины. А во второй половине дня повезли обратно в гостиницу обедать. Уставший после бессонной ночи, я заснул в автобусе. Сквозь сон слышу, что журналисты берут у кого-то интервью, а женский голос повторяет: «Да тише вы, не орите, человек спит».

Проснулся я, потому что кто-то теребил меня за плечо. Открыв глаза, увидел, что рядом стоит очаровательная девушка. «Всё, – сказала она, – приехали… выходим…» Я поблагодарил. «Идем обедать», – сказала она. Я смутился, поскольку в кармане у меня были буквально копейки. Надо было как-то выйти из неловкой ситуации. «Да… – сказал я, – но мне надо сначала зайти к себе в номер и взять деньги…» «Нечего вам туда заходить, у вас там тоже ничего нет, – засмеялась она. – Пошли, у меня есть…» И мы отправились в ресторан гостиницы…

По дороге своим еще не совсем проснувшимся мозгом я лихорадочно соображал, откуда я ее знаю, где я ее видел. Наконец не выдержал и спросил… «Не ломайте голову…» – рассмеялась она. И вдруг до меня дошло, что это Татьяна Самойлова!

Не так давно мы с приятелем смотрели фильм «Леон Гаррос ищет друга». Я был так очарован героиней, что, толкнув приятеля в бок, пошутил: «Я на ней женюсь». Спустя какое-то время мы с ним же были в московском театре «Современник». Теперь он толкнул меня в бок: «Смотри, вон сидит твоя невеста…» В нескольких рядах от нас сидел маршал Георгий Жуков с женой, а рядом с ними Таня с отцом – Евгением Валериановичем Самойловым.

…И вот она рядом, знаменитая Татьяна Самойлова, от игры которой плакали даже такие звезды кино, как Джина Лоллобриджида и София Лорен. Так как же после этого не верить предчувствиям?!

После обеда нас опять развозили по «фестивальным точкам» для выступлений. Мы договорились с Татьяной, что встретимся в двена­дцать часов ночи здесь же в ресторане, который обслуживал только участников фестиваля. Я вернулся в гостиницу часов в десять вечера. До встречи оставалось еще два часа, так что я решил немного вздремнуть. Проснулся в два часа ночи…

Боже, как я себя ненавидел! Надо же быть таким олухом: тебя пригласила такая девушка, а ты проспал! На всякий случай я все же спустился в ресторан, понимая, что никто меня там уже не ждет, и увидел: за накрытым столиком сидит Татьяна, а рядом, держась за спинку ее стула, стоит Белла Ахмадулина.

Я подошел, полный раскаяния и извинений. Белла посмотрела на меня, потом на Таню и скептическим тоном произнесла: «И вот из-за этого ты никого не пускала за столик?!»

Фестивальная жизнь закружила нас – выступления, встречи, знакомства, ночное застолье… Таня познакомила меня с Иннокентием Михайловичем Смоктуновским, в то время просто Кешей, с которым она снималась в фильме «Неотправленное письмо». «Знакомься, Кеша, – сказала она, представляя меня. – Это дорогой для меня человек!» Кеша был подшофе. «Здравствуйте, очередной дорогой человек!» – съязвил он. Я чуть не вспылил, но сдержался…

Через два-три дня в том же ресторане Кеша подошел к нашему столику своей изящной походкой, про которую говорили, что сам выход Смоктуновского на сцену – это уже искусство, и, ёрничая, спросил: «Так вы еще не съехались жить в один номер?» На что Таня, рассмеявшись и поддерживая шутливый тон разговора, ответила: «Без штампа в паспорте коридорные не разрешают!» «Очередное ханжество, – сказал Кеша и обратился к тем, кто сидел за соседними столиками: – Ребята, за мной! Поможем влюбленным!»

Человек десять, в том числе я помню и Эмиля Лотяну, поднялись и отправились к Тане в номер. Естественно, что бдительная коридорная не успела нас всех не только запомнить, но и пересчитать. Минут через двадцать все ушли, и мы с Таней остались одни.

Татьяна Самойлова и Семен Шульман

Наши отношения развивались так стремительно, что мы еще и родителям ничего не успели сообщить, а в Москве уже пошли слухи, что Таня выходит замуж за какого-то режиссера, кажется, за Михаила Калатозова, который был в два раза старше нее. Естественно, слухи дошли до родителей, и Танина мама, чтобы как-то смягчить ситуацию, дала телеграмму примерно такого содержания: «Танечка не важно что он значительно старше зато хороший человек…» Было ли у нее разочарование, когда она узнала, что это не Калатозов, не знаю, но, судя по дальнейшему очень теплому отношению ко мне, думаю, что нет…

Фестиваль закончился передачей «Голубой огонек», которую телевидение транслировало на всю страну. Мы сидели втроем за столиком – Таня, Смоктуновский и я. И тут объявили, что я стал первым лауреатом только что учрежденной новой премии Союза журналистов СССР по кино. Эта премия была накануне создана Алексеем Ивановичем Аджубеем специально под мой фильм…

В Москве я попал в замечательный Танин дом… Любимый кинозрителями Евгений Валерианович Самойлов, умная мама из интеллигентной питерской семьи Зинаида Ильинична Левина, про которую Евгений Валерианович как-то сказал: «Если бы не было Зины, не было бы и актера Самойлова… Она не только мой критик, она мой талисман…» И младший брат Тани Алеша.

Как известно, в нашей великой многонациональной демократической державе еврейское происхождение всегда считалось нехорошим, так что «плохие» национальные примеси не только политических вождей, но и кинозвезд замалчивались. Мне рассказали о случае, который произошел уже в постсоветское время – на кинофестивале в Ханты-Мансийске, куда была приглашена Татьяна Самойлова. Не берусь утверждать, что все было именно так, поскольку сам не присутствовал, а лишь пересказываю слышанное.

Фестивальный зал стоя приветствовал великую русскую актрису Татьяну Самойлову, которая в последнее время редко появлялась на публике. Поскольку слова «великая русская актриса» повторялись часто, Таня, видимо, шутя, заметила в микрофон, что она еще и Левина. В зале наступила тишина, а Саша Абдулов, который вел этот вечер, прошептал: «Таня, ты с ума сошла…»

Семье Самойловых я благодарен за глубинное погружение в мир театра и кино, за те посиделки и застольные разговоры, которые формировали во мне, тогда еще студенте, понимание жизни в искусстве. Здесь я познакомился с такими яркими личностями, как Борис Николаевич Ливанов, Михаил Иванович Царев, Борис Федорович Андреев, Цицилия Львовна Мансурова, Юрий Васильевич Катин-Ярцев и многие другие, имена которых украшают сегодня энциклопедию российского театра. Их рассказы о жизни, о времени и о себе – это для меня бесценные университеты...

Все они обожали Таню. Помню, с какой гордостью говорил Юрий Васильевич Катин-Ярцев: «Моя студентка!», имея в виду время учебы Татьяны в «Щуке» – театральном училище имени Щукина, где он преподавал.

Их тепло к ней рикошетом отражалось и на мне, что было приятно. А как было радостно, когда приходили нежные письма из Парижа от Нади Леже – художницы и жены великого Фернана Леже, с которой Таня дружила много лет. Эти сохранившиеся письма и репродукции картин, подаренные нам Надей, и сейчас передо мной.

Во дворе нашего дома. 1964

…Танечка, дорогая – милая. Я все время думаю, как там Таня?.. Как она выглядит?.. Все говорят, что с каждым днем лучше и красивее… Муж хороший, все говорят… я еще не видела его, но ведь он мой земляк…[1] На будущий год, если все будет хорошо, Вы приедете с мужем к нам на лето… Целую тебя и мужа…

Дорогая родная Танечка – с Новым годом! Надеюсь, что у Вас все хорошо, и что муж хороший, и что ты, Танечка, жена хорошая…

Меня нередко спрашивали, что значит быть мужем Татьяны Самойловой, кинозвезды. А что вообще значит быть супругом творческого человека? Все мы клубок противоречий, особенно актеры. Чтобы вой­ти в роль, надо ведь на время «выйти из себя». А потом – вернуться обратно. В этом процессе что-то теряется, что-то приобретается… Сложная профессия...

Всей этой непростой палитрой перевоплощений обладала Татьяна Самойлова. Она, конечно же, родилась актрисой – тонкая душой, ранимая, впечатлительная. Перед моими глазами прошло рождение образа Анны Карениной – роли, которую Таня репетировала с замечательным режиссером Александром Григорьевичем Зархи. Я часто присутствовал на этих репетициях дома у Зархи. Александр Григорьевич с Таней работали над ролью, а я в это время как мог помогал его дочке – милой Ниночке Зархи – готовиться к вступительным экзаменам в МГУ.

Во время репетиций Таня настолько входила в образ, что, возвращаясь домой, еще долго оставалась Анной и лишь постепенно, через часы, опять становилась Танечкой. А когда снимался финал фильма, где Анна бросается под поезд, то вся съемочная группа была напряжена, а машиниста паровоза специально предупредили быть особо внимательным, так как боялись, что Таня могла войти в образ Анны настолько, что действительно совершит самоубийство.

Многократно перечитывая «Анну Каренину» – не сценарий, а самого Толстого, – Таня десятки раз спрашивала, что, по моему мнению, хотел сказать автор той или иной фразой, в чем ее глубинный смысл. Такая вдумчивость и желание знать главное в своей героине, понять ее особенный характер и воплотить его на экране – свойство настоящей творческой личности.

Благодаря Тане мне довелось познакомиться со многими звездами отечественного и мирового кино, и я с полной ответственностью могу сказать, что даже на их фоне она выглядела актрисой высокоинтеллектуального плана. Для нее создаваемый образ – это не застывшее полотно, а живой человек, с которым она нередко делилась своими личными чертами. Ее радостное подпрыгивание на одной ноге: «Журавлики-кораблики летят под небесами…» в фильме «Летят журавли» – это штрих ее собственного характера, это она и есть…

Ну а вне профессии она Белка, как называли ее дома за раскосый разрез глаз, – веселая, смешная, задорная, со всеми плюсами и минусами актерской натуры. Таню очень любила богема старшего поколения. Наверное, они видели в ней свою молодость. Помню, как сразу после нашего приезда из Ленинграда нас с Таней пригласила к себе Лиля Юрьевна Брик и устроила что-то вроде свадебного ужина. Она внимательно и придирчиво рассматривала меня – в те ли руки отдают Танечку? – и осталась, кажется, удовлетворена. А я тоже смотрел на нее широко открытыми глазами: шутка ли, женщина, к которой прикасался сам Маяковский! В конце вечера она подарила мне лапти Маяковского – да-да, самые настоящие плетеные мужицкие лапти, в которых он якобы ходил. Можно представить, в каком я был восторге… как смеялась и радовалась Таня, представив себе Маяковского в этих лаптях… и как я их берег, пока не узнал, что «они же» продаются на Кутузовском проспекте в магазине сувениров…

Это было счастливое время юности и дуракаваляния. Иногда мы собирались дома или на даче у Таниной подруги Галины Кожуховой, которая тогда работала театральным обозревателем газеты «Правда». Компания была замечательная – молодые Олег Ефремов, Олег Табаков... Почему-то в памяти застряла сценка: Олег Табаков лежит на диване и крутит ногами, имитируя езду на велосипеде, а в руках у него телефонная трубка, в которую он весело кричит: «Девушка, миленькая, соедините-ка меня с городишком Ленинградишком!»

 «Летят журавли»

При всем том, что выросла Таня в тепличной семейной обстановке, кисейной барышней она никогда не была. Как-то мы втроем вместе с Галей Кожуховой завтракали в ресторане «София» на площади Мая­ковского. Какой-то подвыпивший тип, видимо, не узнав Самойлову, позволил себе хамскую выходку. Я не успел даже голову повернуть, как он получил от Тани такую затрещину, что отлетел к соседнему столику, где ему еще и добавили. Одним словом, рука у нее была тяжелая.

Но не только уличный хулиган мог получить сдачи. Однажды в Москву приехал президент Индонезии Сукарно – мужчина щеголеватый, увлекающийся искусством и женщинами. Он любил видеть на своих приемах театральную и кинематографическую богему. Так и в этот раз на прием, который был устроен Хрущевым в честь Сукарно в правительственной резиденции на Ленинских горах, было приглашено много творческого народа, в том числе и Самойлова. Сукарно, увидев Таню, узнал ее, радостно заулыбался и посадил рядом с собой. По ходу беседы он достал пачку необычных в то время для нас черных сигарет и угостил всех. Все закурили, и Таня тоже. И тут раздался голос: «Вы напрасно курите… От табака портится цвет лица, а ведь вы актриса… для вас это так важно…» Это произнес высокий красивый мужчина. Таня холодно посмотрела на него, демонстративно раздавила сигарету в пепельнице и сказала: «Если член правительства советует мне не курить, то я курить не буду… Но если к тому же вы были бы еще и мужчиной, то воздержались бы давать советы женщине…» Наступила тишина. А потом мужчина извинился и перевел все в шутку. Это был Леонид Ильич Брежнев…

К чести Брежнева хочу добавить: никаких последствий эта реплика не имела и он, как и раньше, относился к Самойловой с уважением и симпатией. А представьте на его месте кого-то из прежних или сегодняшних!

При всей независимости характера Таня в то же время была совершенно законопослушным советским человеком, почитающим власть. Однажды, придя как-то в старый Дом кино на улице Воровского, где сегодня Театр киноактера, я увидел Таню, беседующую в фойе с какой-то дамой. Как обычно, подбежав сзади, я обнял ее, ожидая смех и улыбку. И вдруг ко мне поворачивается строгое официальное лицо. «Знакомьтесь, – сухо говорит она даме, – мой муж…» Я опешил и лишь через несколько секунд понял, в чем дело: это была Екатерина Фурцева, перед которой Таня не считала возможным вести себя легкомысленно…

Если бы не это советское законопослушание, то вся ее жизнь могла сложиться совершенно иначе. Успех фильма «Летят журавли» был настолько ошеломляющим, что Таню смело можно было бы отнести к суперзвездам первой мировой тройки. Хотя, как известно, Хрущев назвал героиню картины «шлюхой»… И вообще, если бы Клод Лелуш, приехавший в то время в Москву, не увидел на «Мосфильме» только что законченный фильм Калатозова и Урусевского, то никаких фестивалей для «Журавлей» и не было бы. После «оценки» Хрущева дирекция «Мосфильма» не собиралась отправлять ленту на фестиваль, и лишь восхищение и напористость Лелуша, сообщившего об этом фильме руководству Каннского МКФ, сделали свое дело.

И надо сказать, что Сергей Павлович Урусевский сыграл в судьбе Тани огромную роль. Он и его жена Белла Мироновна Фридман обожали Таню, как дочь. Это я наблюдал, бывая у них в гостях. Я не раз приставал к Сергею Павловичу: «Как вы снимали эту сцену? Почему это снято так, а не иначе?..» Он лишь улыбался и отмахивался: «Не знаю… Так мне казалось…» И это «не знаю» было очень искренним. Талант, как правило, работает на интуиции, а Сергей Павлович был не просто талантлив – это был гениальный кинооператор, чьими профессиональными достижениями пользуются сегодня его коллеги во всем мире…

 «Неотправленное письмо»

…За день до объявления результатов Каннского фестиваля (1958), где Таня получила «Золотую пальмовую ветвь»[2], она была в гостях у Пабло Пикассо, куда ее привела Надя Леже. Пикассо сказал ей примерно следующее: «Сегодня, Танечка, ты еще очаровательная девочка, а завтра уже будешь недоступной мировой звездой…»

«Анна Каренина»

В то время Таню приглашали сниматься многие киностудии мира, в том числе и Голливуд. Еще до нашей «Анны Карениной» американцы предлагали ей эту экранизацию с Жераром Филипом в роли Вронского, и Сергей Павлович Урусевский шепнул ей тогда: «Соглашайся и оставайся». Но советское воспитание Татьяны и ее искренний, а не показной патриотизм были сильнее. Тогда ведь остаться на Западе в советской интерпретации означало «предать Родину». Если бы она тогда сказала «да», то вся ее жизнь сложилась бы иначе, но она сказала «нет»…[3] И как это сегодня ни покажется диким и неправдоподобным, но при всей ее мировой звездности и славе нам негде было жить. Мы снимали комнаты в чужих квартирах… 

Перескакивая через десятилетия, вспоминаю, как праздновали сорокалетие выхода фильма «Летят журавли» в кинотеатре «Дом Ханжонкова» на площади Маяковского в Москве. Мы тогда давно уже были с Таней не вместе, но она меня пригласила. Этот вечер ярко врезался в память: грустная Таня в дешевой кофточке из какой-то тонкой ткани, на которой, оттягивая ее, висел орден. Подвыпивший Евгений Валерианович Самойлов, одиноко сидящий в фойе и смотрящий в пол. Забежавший «на минуточку» Андрей Вознесенский, чтобы подарить Тане букет красных роз. Публика, которая, как мне кажется, не узнавала Самойлову. Я не понимал, куда приткнуться, и ходил неприкаянным. Нищий фуршет с водкой и колбасой…

…Но все это было потом. А пока – «Литературная Россия» по поводу «женского дня» прислала ряду известных людей вопрос: «Каким у вас был сегодняшний день?» Таня весело подскочила ко мне: «Что ответим?» «Отвечай ты, тебя же спрашивают», – сказал я. Таня обняла меня: «Солнечным, только солнечным… у меня теперь нет других дней…»

На съемках фильма «Они шли на Восток», режиссеры Джузеппе Де Сантис, Дмитрий Васильев

При всей своей звездности Таня легко умела общаться с людьми любого социального уровня. Помню нашу поездку в Челябинск. Я ехал снимать документальный фильм о детских колониях и малолетних преступниках, а Таня отправилась со мной. Оставив съемочную группу в гостинице, я решил день-другой поколесить по области, чтобы почувствовать натуру, где будем снимать.

Поехали мы с Таней. Водителем у нас был молодой парень, недавно вернувшийся из армии и не очень хорошо знавший область. А карт и указателей тогда почти не было. Одним словом, заблудились. Расстояния там огромные, измеряются не километрами, а бесконечными российскими верстами. Спрашиваем у какого-то случайного мужичка на телеге, как проехать туда-то. Он отвечает: «Тут недалеко, верст триста прямо, потом налево…» Таня притихла и, поджав ноги, уснула у меня на коленях; она ведь не привыкла к путешествиям такого рода…

Заехали мы в какое-то поселение. Грязь по колено, буксуем. Идет парнишка, я у него спрашиваю: «Как деревня-то называется?» А он обиженно: «Это не деревня, а город… Фершампенуаз…» У меня глаза на лоб полезли. «Как?» – переспрашиваю. «Фершампенуаз… Что неясно? – говорит пацан. – А там дальше Париж, Берлин, Варна и Лейпциг…» Чувствую, что схожу с ума… Оказалось, все верно. Когда-то, в наполеоновские времена, когда русские дошли до Парижа, тем, кто отличился в боях, царь-батюшка давал наделы земли в этих краях. И тут возникали деревни, которые назывались именем того европейского города или места, где служивый отличился. Отсюда и пошла эта «Европа».

Заночевали мы с Таней в Фершампенуазе, и весь поселок сразу оживился: шутка ли, с неба в эту глушь нежданно-негаданно свалилась легендарная Вероника – Татьяна Самойлова… Женщины тут же принялись что-то готовить в русской печи, чтобы нас угощать, а Таня схватила ухват и тоже начала шуровать горшками, вызывая восторг посельчан. Я даже удивился, как у нее это так ловко получается… Потому что, надо признать, Таня не была великой кулинаркой. Яичницу сделать могла, а чуть что посложнее… так мы бежали в соседнюю кафешку. Да и Танина мама нередко баловала нас своими домашними деликатесами…

Кто в доме всегда был сыт, доволен и в хорошем настроении, так это Семёшка, Танин любимец, полудикий сиамский кот, подаренный нам моим учителем и другом Владимиром Адольфовичем Шнейдеровым, великим режиссером, основателем не только «Альманаха кинопутешествий», но и всего приключенческого жанра в российском кино.

Семёшкой кота Таня назвала в мою честь. Несмотря на то что он был свирепым зверем, которого боялись все дворовые собаки, с Таней у них была любовь. Он спал вместе с нами, иногда даже положив свою лохматую морду Тане на щеку, и я, боясь, что он случайно поцарапает ее, прогонял его, против чего Таня бурно протестовала.

Но это был не единственный зверь в доме. Под ванной жил метровый варан, привезенный мною из очередной киноэкспедиции – из пустыни Каракумы. Иногда он выползал оттуда и, стуча когтями по паркетному полу, зловеще двигался в сторону комнаты. И хотя он был абсолютно безобиден, Таня в панике вскакивала на диван и требовала, чтобы я немедленно убрал «это чудовище». Но я не успевал. В бой вступал Семёшка. Варан неохотно поворачивался и возвращался под ванну.

А на балконе жил орлик, привезенный мною с Памира. Его обожали дворники, поскольку он очистил окружающие дворы от голубей и ворон.

Вот таким зверинцем мы с Таней владели. Это было то счастливое время, когда мы снимали на улице Вавилова отдельную квартиру. Но приехали хозяева, и нам пришлось съезжать. Семёшка отправился к моей маме в Белоруссию, орлик куда-то улетел, а варана доконал московский климат. Из него сделали чучело с янтарными глазами и поставили в Дубне на циклотрон, где он стоял много лет. Вот так закончился этот наш зоопарк.

Однако вернемся на Урал. В Челябинске с Таней произошел веселый эпизод. Как-то, когда я зашел в магазин, а Таня ждала меня снаружи, к ней подошел какой-то деятель местного шоу-бизнеса (правда, тогда слов таких у нас еще не было) и начал уговаривать поработать у него моделью, потому что она очень похожа на Татьяну Самойлову и он сделает ее знаменитой. В это время я вышел из магазина и обратился к Тане по имени. Парня буквально зашатало. Таня дружески похлопала его по плечу и подарила автограф.

Впрочем, подобные недоразумения с Таней случались довольно часто. И это еще раз доказывает народность ее образа… Каждая российская девушка, в жизни которой война оставила свой отпечаток – а таких были тысячи и тысячи, – в Таниной Веронике видела себя. В этой «незвездности», в возможности идентифицировать себя с ней и был заложен звездный успех Самойловой.

Ажиотаж вызвало и появление Тани в детской колонии «Атлян» под Челябинском, где я снимал. Как сказал начальник колонии: «Вы превратили нас в детский сад!» Малолетние преступники, а среди них и убийцы, стали милыми ягнятами, а свирепые надзиратели – добрыми дядьками. Всем хотелось понравиться самой Татьяне Самойловой – девушке всеобщей мечты!

Кстати, я не раз слышал разговоры об актерской красоте. Красива ли была Татьяна Самойлова? Одни считают, что очень красива с ее раскосыми глазами белки. Другие – что она обычная милая девушка. По-моему, все правы. Смотря для кого что важно. Для меня, например, красота – это прежде всего не физическое совершенство, а то внут­реннее свечение, которое исходит от человека. А если совпадает и то и другое – то это уже красота божественная.

Мальчишки колонии увидели небожительницу, которая оказалась простой, милой, понятной… Как же было не влюбиться в нее! И они влюблялись. Сколько записок с детскими признаниями в любви и обещаниями исправиться получила тогда Таня! А когда мы уезжали, ее буквально затискали в объятиях и забросали подарками. «Малолетние преступники», как их здесь называли, подарили ей ее же портрет, нарисованный одним из них. На портрете Таня выглядела для них «своей», то есть немного «приблатненной». К портрету были приложены нехитрые детские, но теплые и искренние стишки. Такие вот, например:

Вы к нам пришли, и мы вам рады,
Мы будем помнить эти дни…
Из этой сумрачной ограды
Застынут в памяти они…

Вообще, письма зрителей Татьяне – это отдельная тема. Их были тысячи. Иногда Таня просила меня ответить от ее имени (на пишущей машинке, конечно). Одно из писем я храню по сей день: некий парень из Белой Церкви спрашивает, не замужем ли Таня, и предлагает ей варианты совместной «счастливой сельской жизни»…

Я понимаю, что так и не ответил на вопрос, каково быть мужем Татьяны Самойловой. Могу лишь повторить: совместная жизнь и всегда дело непростое, а совместная жизнь творческих натур – особенно. Она – как катание на «американских горках». Мне возразят и приведут обратные примеры, но на то они и примеры, чтобы подтверждать правила. Когда у Джульетты Мазины спросили, чем она занимается в промежутках между съемками, она ответила: «Вы думаете, что быть женой Федерико Феллини – это легкая работа?!» Учтите, так сказала женщина, обожавшая своего мужа и завещавшая похоронить себя с его фотографией на груди.

Хотя мы очень нежно относились друг к другу, многие ситуации воспринимали все-таки по-разному. Выросли-то мы с Таней в разных средах: она в богемной, артистической, я в более пуританской, академической. Как иногда в компании за столом шутила Танина мама Зинаида Ильинична: «Просьба при ребенке матерно не выражаться…», – имея в виду меня.

Я был еще студентом и на два года моложе Тани, а она была уже мировой кинозвездой. Конечно, это грело мое самолюбие, но в то же время и огорчало: я ощущал свою «вторичность» в этом альянсе. Хотя, скорее всего, причиной тому была моя мнительность, а не реальное положение дел. Таня была идеальной женой со всеми плюсами и минусами, присущими этой «должности». Помню, как-то мы ехали в трамвае и мне начала строить глазки миловидная цыганочка. Таня тут же встала, взяла меня за руку и, мило улыбнувшись цыганочке, вывела меня из трамвая, шепнув полушутя: «Идем, а то я не выдержу и глаза ей выцарапаю».

Не могу не вспомнить еще одну забавную историю. Как-то я решил постричься, но у меня не было «своего» мастера, как это полагается в среде московской творческой элиты, и Таня повела меня в парикмахерскую Дома писателей, где с незапамятных времен работал старый почтенный еврей, у которого стриглись все литературные и кинематографические знаменитости. Имени его я не помню, но помню, что он был весьма почитаем в известных кругах. Назовем его условно Абрамом Исааковичем. О нем рассказывали байки, шутки, легенды. Вот одна из них. Война. Немцы приближаются к Москве. Дом писателей становится чем-то вроде бурлящего котла, где собираются взволнованные члены Союза. Все дают советы, что надо делать, как остановить немцев… «Самое главное в этой войне – усилить кавалерию», – советуют одни. «Нет, самое главное – пустить вперед танки», – возражают другие. «Вы знаете, что самое главное в этой войне? – говорит Абрам Исаакович. – Так вот я вам скажу: самое главное в этой войне – выжить». Как и во всякой советской парикмахерской, в этой тоже на столике лежала «Книга отзывов», где подстриженные знаменитости оставляли свои благодарные слова. Само собой разумеется, что там были записи очень известных людей. Абрам Исаакович эту книгу издал, прибавив от себя лишь эпиграф: «Бритье определяет сознание!»

С Джейн Мэнсфилд. Канн, 1958.

Сама Таня никогда не давала мне повода для ревности. Я уже говорил о приезде в Москву президента Индонезии Сукарно и о приеме в его честь. Кокетничая, Сукарно попросил переводчицу спросить у Самойловой: как она думает, сколько ему лет? На что Таня холодно отрезала: «Меня это абсолютно не интересует». И на этом ухаживание прекратилось.

Всегда Таня делала все, чтобы меня не смущала ее звездность. До меня она гораздо реже пользовалась городским транспортом. Я же, наоборот, любил толпу, метро, улицу… Там я находил идеи, образы… Это была моя питательная среда обитания. Таня понимала это и как могла шла мне навстречу – гуляла со мной по улицам, ездила в трамваях и метро. Но чего это ей стоило! Представьте: в то время Татьяна Самойлова на эскалаторе в метро... Сотни людей на встречном эскалаторе поворачиваются к вам, приветствуют, кричат, улыбаются, требуют ответного внимания… И надо отвечать, ведь иначе можешь прослыть зазнавшейся штучкой… Ну раз, другой… А когда ежедневно и многократно в день… Появляются усталость, раздраженность и естественное желание спрятаться. Мелочь? Нет, не мелочь – плата за звездность как лишь один ее штрих. А сколько их, этих штрихов…

Я уезжаю на съемки «Альманаха кинопутешествий»: Памир, Северный полюс, тайга, пустыни, вулканы Камчатки… А Таня ждет. У меня сохранились ее телеграммы того времени, лейтмотив которых один: «Жду… Скучаю… Когда же ты вернешься?!» Спасала моя мама, которую Таня очень любила. Таня уезжала к ней в Белоруссию, в город Бобруйск, где я родился, и это в какой-то степени скрашивало ей мое отсутствие. Не говорю уж о том, что, имея некоторые наследственные недуги, она иногда впадала в депрессию и нуждалась во внимании, которое и получала от моей мамы-врача.

И наоборот! Тани нет, она на съемках, она занята, она вся погружена в жизнь Анны, Вронского или Каренина… Я выпадаю на это время из ее жизни… Или высокое искусство, или теплое семейное гнездышко – вместе они не уживаются.

А теперь к сложностям творческой профессии прибавьте нашу общую неустроенность… Написал и задумался. А какие, собственно говоря, «сложности творческой профессии» могли быть у Татьяны Самойловой? Талант, всемирная слава, знаменитый отец, всеобщее обожание… Так-то оно так. Но не совсем. Да, талант требует тепла и обожания, но он также требует движения и работы. Без них он чахнет. В это время, как я уже говорил, Татьяну приглашали крупнейшие киностудии мира. Ее участие гарантировало успех фильму в любой стране. Но наша власть, как куркуль, сидящий на мешке, считала ее своей собственностью, «своим достоянием», как они выражались. До Тани почти не доходили приглашения, которые посылали ей продюсеры из разных стран. Власть отвечала вместо нее: Самойлова не может, она занята, она снимается в другом фильме…

Это было враньем. Работы почти не было. В мелкосюжетных картинах Таня сниматься не хотела, да и режиссеры таких фильмов побаи­вались приглашать актрису такого уровня. Это был замкнутый круг, из которого проистекали депрессия и уныние… Не могу утверждать, но говорят, что даже наша «Анна Каренина» была запущена в пику Голливуду, который приглашал Самойлову на ту же роль…

Много лет спустя, что-то в 80-х, уже живя в Италии и будучи в гостях у Джузеппе Де Сантиса, великого итальянского режиссера, я как-то спросил у него, почему он пригласил Таню в свой фильм «Они шли на Восток» на такую незначительную, второстепенную роль. Пеппе – так звали Де Сантиса друзья – ответил: «Другой женской роли для нее там не было, но даже на эту роль заполучить Татьяну было очень сложно… Ваши власти держали ее буквально в клетке… а видеть, как она страдает без работы, было невозможно… – сердце разрывалось. Я всегда был поклонником ее таланта… Пригласить Татьяну на эту роль удалось лишь потому, что сюжет фильма устраивал советскую сторону и у меня были хорошие отношения с «Мосфильмом»…»

Но все это были крохи, а не настоящая работа, достойная большой актрисы. Таня из месяца в месяц приходила на «Мосфильм» с одним и тем же вопросом: «Есть ли работа?» Ей отвечали: «Пока нет». А теперь, как я уже не раз об этом говорил, приплюсуйте ко всему этому еще и нашу неустроенность, жизнь в чужих квартирах, да и советское безденежье, ибо богатыми мы никогда не были. Я был еще студентом, хоть и подрабатывал в «Альманахе кинопутешествий», а Таня до «Анны Карениной» долго не снималась и жила фактически лишь на небольшую зарплату в Театре киноактера.

Вот так звездность вдруг оборачивается другой своей стороной. Звездность всегда имеет невидимую миру изнанку, невидимые миру слезы, но у каждого они свои. Дико сегодня читать сохранившиеся у меня черновики писем звезды к советским властям: «Нам с мужем негде жить, дайте, пожалуйста, квартиру…»

Дали спустя годы, когда это было уже не нужно ни ей, ни мне…

С Александром Зархи на съемках фильма ≪Анна Каренина≫

…Я не играл первую скрипку ни в нашем с Таней сближении, ни в нашем расставании. Жизнь распорядилась сама. Шли съемки «Анны Карениной», требовавшие полной отдачи сил. Тане необходимо было повышенное внимание, забота и уход. Я не мог ей этого дать и в силу нашей житейской неустроенности, и в силу того, что сам был полностью поглощен работой над сценарием «Ядерный век».

Снимали мы тогда крошечную однокомнатную квартирку в Новых Черемушках на краю Москвы. Не помню уж по чьей инициативе, но мы решили, что Тане на период съемок лучше пожить в родительском доме, где она в полной мере получит от мамы уход, тепло и заботу. Вот так и начался наш «раскол» – без ссор, упреков и обид.

…А потом было много других событий – у Тани с «Анной Карениной», у меня со сценарием «Ядерный век». (Фильм по этому сценарию вышел под названием «Выбор цели» в постановке Игоря Таланкина. Его создание – это еще одна громкая история, полная боли и страстей.) Мы расстались. И встретились лишь через много лет в московском Доме кино. Таня была со своим малолетним сынишкой Митей, родившимся уже после нашего расставания. «Привет, Белочка!» – крикнул я ей. «Мама, откуда дядя знает, как тебя зовут?» – удивился сынишка. «Это секрет!» – загадочно улыбнулась мама. Потом прошло еще немало лет, и мы опять встретились в том же Доме кино. «Привет, Танюша», – сказал я ей. Таня рассеянно посмотрела на меня: «Мы с вами где-то встречались?» – не то с вопросом, не то с восклицанием сказала она. «Да, Танечка, встречались…» – ответил я. «Боже, прости!» – вдруг воскликнула она и обняла меня.

Наш разговор был странен. «Как Бетти поживает?» – спросила Таня, имея в виду мою старшую сестру, с которой она была дружна. «Бетти давно умерла, Танечка», – сказал я. «Что ты говоришь… – удивилась Таня. – Я ведь ее недавно видела…» «Нет, Танечка, ты видела не Бетти, а ее дочь…»

…И опять шли годы. Иногда до меня доходила информация о событиях, связанных с Татьяной. Информация эта не была радостной: одиночество, болезни, смерть родителей…

А лет шесть-семь назад меня пригласил один из федеральных каналов принять участие в телевизионном фильме о Татьяне Самойловой «Пятьдесят лет одиночества». Мотивировка была проста: помочь больной нуждающейся актрисе.

Естественно, что я согласился без колебаний. В этом фильме принимали участие многие уважаемые мною люди, в том числе Алексей Баталов, Василий Лановой и другие друзья Татьяны Евгеньевны. К сожалению, результат оказался… не положительным. Разве что любители чужого горя насладились в полной мере. Как бы там ни было, но после этого ни один из названных мною друзей Татьяны в подобных передачах больше не соглашался участвовать.

А спустя время телевидение «праздновало» 55-летний юбилей фильма «Летят журавли». У меня нет слов, чтобы описать тот кошмар, который царил на экране. Старую и не совсем здоровую женщину со многими нелегкими жизненными проблемами, не ясно понимающую, что вокруг происходит, самодовольные сытые тележурналюги – по-другому я назвать их не могу, – ёрничая и смакуя чужое горе в угоду низкопробному рейтингу, буквально раздевали на телеэкране.

Скрытая камера тайно из-за угла снимает тяжело бредущую по улице бедно одетую женщину, а комментатор «со вкусом» рассказывает о ее жизни. О том, как она изо дня в день обходит близлежащие кафе и рестораны в надежде, что кто-нибудь ее узнает и накормит. Каждый день она заходит в эти кафешки и читает меню, но никогда ничего не заказывает – не на что. И вот наконец официант сжалился над ней и принес стакан чаю и бутылку воды… И все это в кадре, тайно подсмот­ренное скрытой камерой…

Камера заглядывает к ней в шкаф: смотрите, у нее еще осталось несколько шуб (давно съеденных молью), которые когда-то поклонники дарили великой кинозвезде… Камера ловит ее шепот самой себе:
«…денег нет… и в магазинах ничего нет…»

И все это по центральному телевидению на весь мир!

На съемках фильма ≪Летят журавли≫

…Поговорите с коллегами Татьяны Евгеньевны по актерской гильдии, и они расскажут, как почти взламывали дверь ее квартиры, чтобы спасти великую актрису от холода и темноты: все было отключено за неуплату… не было денег.

А в другой программе представительница Гильдии киноактеров Союза кинематографистов, обиженная критикой зала, сообщила, что все это неправда, что Татьяна Евгеньевна ни в чем, кроме общения, не нуждается, так как Союз кинематографистов активно помогает ей, доплачивая шестьсот рублей в месяц… Да, да, шестьсот рублей в месяц – за ту мировую славу, которую она принесла нашему кино.

А в конце прошлого года я нашел в своем почтовом ящике журнал «Тайны звезд» (№ 37 от 4.09.2013), c которым до того знаком не был. На обложке фотография старой женщины в больничном одеянии, с растерянной улыбкой и широко открытыми глазами. Через несколько страниц эта же фотография повторяется общим планом. Теперь мы видим несчастную бабушку уже во весь рост – со вздутыми венозными ногами, в стоптанных шлепанцах на босую ногу…

А дальше идет текст, который даже цитировать нельзя, поскольку он находится за пределами морали, доказывая, что низость, в данном случае журналистская, этих пределов не знает.

Некая Наталья Петрова беззастенчиво смакуя подробности, лезет в чужие тайны. А дальше редакция дает фотографию старой больной актрисы, затем ослепительно красивой девушки, лицо которой в свое время знали кинозрители всего мира. И наконец фотографии ее любимых мужчин…

И тут я онемел. После фотографии Василия Ланового, под моим именем стояло фото моего отца, которого нет уже почти пятьдесят лет, а само фото сделано в 30-е годы прошлого века в местах политзаключения… Можете представить мое состояние? Шок. Неряшливые редакторы просто перепутали меня с отцом… Надо ли продолжать?! Какими моральными качествами обладают – и обладают ли? – люди, творящие все это? Кто дал им право копаться в личных судьбах и перевирать их? Пробовали ли эти «творцы пера и экрана» покопаться в личной жизни кого-то из сильных сегодняшнего мира? С больной-то беззащитной женщиной это безопасно.

В былые времена за гораздо меньшее оскорбление вызывали на дуэль. Впрочем, на дуэль вызывали достойных. А таких, как вы, просто секли кнутом на конюшне.

С Надей Леже. Канн, 1958

Старость не радость. А старость звезды, блиставшей на мировых экранах, особенно тяжела. Но тяжесть эта бывает разная. Вспомните знаменитый «Бульвар Сансет» Билли Уайлдера – «Бульвар Заходящего солнца» – он как раз об этом. Там тоже трагедия старой кинозвезды. Ей хочется назад, в свою молодость, в свою славу. Но при этом она живет в большом доме, ухоженная, с помощниками и вниманием. А Татьяна…

Первая и пока единственная актриса, принесшая нашей стране всемирную актерскую славу, она должна была до конца жизни купаться в лучах своей звездности и ни в чем никогда не нуждаться. Но, как всегда у нас, все вышло иначе.

Было ли в истории мирового кинематографа что-либо похожее на жизнь и судьбу Татьяны Евгеньевны Самойловой? Можно ли представить себе кого-либо из всемирных знаменитостей в таком жалком и унизительном положении? Можно ли в здравом уме предположить, что звезду мирового масштаба легко сумеет довести до растерянности и слез какой-то тупой охранник Дома кино, не признавший в этой бедно одетой женщине актрису, которой восхищается весь мир…

Вот так ей отплатили за ее порядочность, за настоящий патриотизм и незаемную преданность родине. Скажи она тогда, в рукоплещущем ей Канне, «да» – вся жизнь ее была бы другой!

[1] Надежда Петровна Леже, как и я, родом из Белоруссии.

[2] Которую Таня потом потеряла неизвестно где и неизвестно когда…

[3] Сегодня в ряде публикаций пишут, что Самойлова отказалась от приглашения в Голливуд и не осталась на Западе, потому что по пятам за ней ходили агенты КГБ, наблюдая за каждым ее шагом, копаясь в ее чемоданах и так далее. Все это так и не совсем так. Агенты действительно ходили по пятам, но при желании Татьяна имела возможность ≪остаться≫. Ее ≪нет≫ было ее решением, продиктованным ее пониманием патриотизма. И еще! Лично мне она сказала: ≪Если бы я тогда осталась, что было бы с папой и с мамой…≫ 

@ Сол Шульман, май 2014 года