Телесериалы худшего толка в виде бесконечного рулона туалетной бумаги с рисуночком – от «Просто Марии» до «Санта-Барбары» – народонаселение планеты предпочитает смотреть в эпохи просперити, когда прогноз оптимистичен и на душе спокойно. А вот когда все плохо, когда системный кризис от Бомбея до Лондона, даже самые простые люди вдруг срочно хотят сложного искусства, хотят вникнуть в ту правду, которую на покое не любят, потому что она – вышестоящая. Вникнуть в вышестоящую чужую нервотрепку, видимо, значит снять с себя ответственность за бесцельно прожитые годы «Рабыни Изауры» и «Династии». Так все и чередуется: Моисей всех выведет, пока Акела не промахнется.

«Больница Никербокер» выводит сериальное производство на новый уровень качества, а точнее, в другую понятийную среду, назад к былым «многосерийным телевизионным художественным фильмам». Не слишком поднаторевший зритель сравнивает фильм с «Доктором Хаусом» и другими недавними качественными «медицинскими» сериалами – это ведь целая отрасль на мировом ТВ. Однако Стивен Содерберг такого не снимал, несмотря на многие сходства с форматом. Вроде бы в каждой из десяти серий первого сезона два-три законченных «вертикальных» сюжета: то предлежание плода, то нелегальный аборт, еще сифилис, брюшной тиф, раздробленные ноги, менингит, грыжа, трепанация черепа, кесарево сечение, гиперплазия селезенки, опухоль мозга. Вроде бы «горизонтальный» сюжет, как положено, включает в себя нескольких сотрудников больницы во главе с гениальным доктором Тэкери (Клайв Оуэн) и с их усугубленной личной жизнью. Вроде бы все понятно: нам в красках описывают зарождение современной медицины на американском примере начала ХХ века. Так же в пресловутой «Игре престолов» нам описывали зарождение государства в рамках средневекового фэнтези.

Но вообще-то совсем ничего не понятно. Потому что привычный формат Содербергом тщательно и целенаправленно разрушен. Он снял целый сезон как роман, причем стилизованный под романы давней поры критического реализма – в духе Драйзера и Харди. Зритель, насмотревшийся сериалов, видит только, как «все со всеми спят», ржет над кое-чьей наркотической зависимостью, привычно реагирует на «расизм», «коррупцию», «миграцию», потирает ручки над «кровавостью» и совершенно не замечает, что ему рассказывают вовсе не о зарождении медицины, а о всей современной жизни, только в декорациях столетней давности, так как «большое видится на расстоянье». Лишь постепенно он чувствует, что «ничего не изменилось», хотя это уловка фильма. Пусть мы не жили в 1900 году, но тогда еще не случилось ни двух мировых войн, ни распада империй, ни восстания масс, ни превращения сословного общества в общество потребления. Люди съезжались в Америку за «мечтой», граф Лев Толстой еще не умер, Дитрих Бонхёффер еще не родился, чтобы в концлагере написать «теорию мертвого бога». Сам Тэкери на похоронах д-ра Кристиансена в первой серии заявляет, что «не потерял надежду» и «наши возможности безграничны». То есть в 1900 году все было не совсем так, как в фильме, а он еще изо всех сил затирает свою уловку, досконально воспроизводя все материи той поры, от белых мужских ботинок и женских шляпок с перьями до быта, мебели, архитектуры, манер и ритуалов.

Даже цельность стилизации, как бы самодостаточная без сюжета, наводит на мысль о цельности как таковой. Но десятисерийный (на данный момент) сюжет тоже не оставляет надежды любителям сериальных форматов (особенно если учесть, что Содерберг сам не только все срежиссировал, но был оператором, монтажером, а также одним из исполнительных продюсеров – и останется таковым во втором сезоне). Первая же серия совмещает вещи несовместные – драму (гибель женщины и ее новорожденного младенца), сатиру (конкуренция конных карет «Скорой помощи» за выгодных больных), эксцентрику (хладнокровное самоубийство главврача после тринадцатой подряд неудачной операции), производственный конфликт (непрочищенный дренаж в брюшной полости), зародыш любовного треугольника (сестра Элкинс, Тэкери и доктор Чикеринг), и каждая нота в дальнейшем пройдет через все возможные регистры. Но это только кажется, что в начале дается краткая полная экспозиция полифонической пьесы. Нет, и в дальнейшем юмор, и черный юмор, и жестокость, и сентиментальность, и деловитость, и отчаяние будут все время чередоваться, быстро и скачкообразно. И ничто не будет главным – ни герой, ни хроника одной больницы, ни семейные саги, ни социальная проблематика. Проблема доктора Эдвардса и Корнелии гораздо более личная, нежели социальная (будучи эмансипированной дочерью обед­невшего хозяина больницы и невестой наследника богатого кредитора отца, она спит с чернокожим доктором и готова оставить ребенка, но какого цвета он родится? – все связано в «тугой узел»). В фильме запретов нет, ничто не разжевывается и не уходит на второй план в качестве фона. Не надо Содербергу никакого фона, он все десять серий поддерживает идею, что каждый миг – новая экспозиция, «мир впервые».

«Больница Никербокер»

В таком случае не дело пересказывать сюжет, как это было бы уместно с каким-нибудь двадцатилетней давности сериалом «Доктор Куин, женщина-врач». Там вроде бы тоже первые шаги женщины на медицинском поприще, первые попытки лечить по-человечески, ломая обскурантизм. Но там была именно беззубая история, сводимая к феминизму, в сухом остатке – к дамскому роману. А «Ник» (The Knick в оригинале) наконец имеет настоящий романный сюжет кино (может быть, самый настоящий для Содерберга, в кино до сих пор нас хронически развлекавшего – за исключением «Че»). Он мог бы на ту пору быть и про первых авиаторов, первые автомобили и первых квантовых теоретиков, но разложен на внедрение рентгена и эпидуральной анестезии, обновление хирургического инструментария и дискуссии о группах крови – просто потому, что это максимально близко к телу, к самому человеческому существу и его выживанию. И практически каждый случай «тогдашней» медицины должен шокировать «сего­дняшнюю». Чего стоит реплика врача в психушке: «Если у нее помутнение рассудка, надо удалить все зубы. Если не поможет, подумаем о миндалинах и аденоидах, ну а дальше уж об удалении толстой кишки… Мои коллеги все еще живут в средневековье» (все зубы удалили жене доктора Гэллинджера, чья маленькая дочка умерла от менингита, а жена потом из лучших побуждений удушила приемную девочку, которую муж с помощью сестры Хэрриет взял из приюта).

Но и это, и бывшая любовь Тэкери с проваленным носом, зараженная мужем сифилисом и после операции бродящая по городу с поднятой рукой, пришитой к лицу, пока кожа с руки к носу не прирастет, – это снова эксцентрика, черный юмор с серьезным выражением лица. И шокирует он только пташек «Рабыни Изауры», инфантильных и слабонервных, уверенных, что жизнь берется из телевизора, как новости – из светской хроники, а творог – из ватрушек. Что все щипцы и скальпели должны быть эмалированными, все операции – проводиться за закрытыми дверями, в крайнем случае за ширмой, что ребенка тебе покажут в компьютере на УЗИ, а потом уже сразу живым после кесарева с наркозом. И никакого дерьма, вытекающего из катетера в кишечнике твоего мужа, попавшего под трамвай, ты никогда не унюхаешь. Не говоря уж о виде крови. Хотя, если вдуматься, намного ли «современная» медицина, оснащенная ЭКГ, КТ, МРТ, лапароскопами и барокамерами, стала меньшей загадкой для самой себя? Любые приборы создаются людьми, исходящими из того, что они уже знают, и с целями, поставленными ими же. Но знают-то они по-прежнему не всё и на своих глянцевых приборах видят лишь то, что хотят увидеть. Это снова замкнутый круг: либо умрешь, либо выживешь. А если сегодняшних потребителей-чистоплюев с полным набором моющих средств и туалетных утят пустить в операционную, где, как Тэкери, снова делают усечение грыжи или трепанацию черепа, – найдется не так уж много отличий.

Поэтому большая часть «медицинских» диалогов: «Есть задумка: оставить череп открытым, любопытно». – «Я придерживаюсь остеопластики, противоположного метода, но с удовольствием посмотрю на вас» или «Главного хирурга нет, его предшественник застрелился, а со скальпелем остался только негр» – демонстрирует лишь остроумие как имманентное свойство медиков. Сегодня оно такое же, как вчера, потому что, когда ты занят реальным делом, без юмора не обойдешься. Причем во всей жизни не обойдешься, в каждой серии масса перлов: «Всегда думал, что главные языки для врачей – латынь и греческий, а оказалось, на практике идиш важнее», «Раньше ирландцы копали могилы, ныне одни поляки» (волна безработной польской эмиграции, на очереди – русская: одна из покойниц – вновь приплывшая русская девушка, попытавшаяся сама сделать себе аборт). И рядом – нехватка человеческих трупов для экспериментов, и работать приходится со свиньями. Рядом – китайский квартал, подпольная негритянская клиника, «белые» трущобы с нищими детьми, которые с полпинка окрысятся на негров и устроят погром. Рядом – настоящие крысиные бои. И все это чисто визуально помещено как бы в одну сферу. В банку с тараканами, где сегодня все ровно то же самое и напирает со страшной силой, чей темпоритм и сформулирован в монтаже (прокалываясь по сравнению с ритмом жизни 1900 года). И те, кто все же занят реальным делом, заняты им как раз в этих антисанитарных условиях. Им не спрятаться на приемах у нью-йоркского бомонда, он и сам недавно оттуда же. А санинспектор – ворюга.

Вроде фильм легче всего сравнить с «Бандами Нью-Йорка» Скорсезе, но тот занимался чистой высокопрофессиональной стилизацией. За стилизацией Содерберга стоит тот сегодняшний день, когда покойный Алексей Балабанов снимает фильм «Морфий» по сценарию к тому моменту уже покойного Сергея Бодрова-младшего, и разница между ними только в названии зелья – морфий или кокаин. Причем если Бодров и Балабанов сводили порок из «Записок юного врача» к ужасам войны и революции 17-го года, то Содербергу даже этого давно не требуется. Все плохо. Если ты пытаешься что-то делать – трахеотомию, как Леонид Бичевин, или резекцию грыжи, как Андре Холланд (доктор Эдвардс), – без того или иного порока никак не обойтись. Иначе просто не выдержать. И если черному молоденькому Эдвардсу достаточно связи с белой подругой детства, после которой он отказался делать ей аборт, что неподло лишь с точки зрения вечности, а в жизни является перекладыванием ответственности на сестру Хэрриет, то Тэкери, каждый день терпящему очередную смерть и все еще утешающему вдову доктора Кристиансена, все еще выставляющему вон афериста с «целительным бальзамом вашего имени», кокаин сам бог прописал. Мы слишком привыкли сейчас к стерильности, борьбе за трезвость и против курения, здоровому образу жизни и спорту – но только при условии, что тогда не придется ни за что отвечать: ни за свою жизнь, ни тем более за чужую. Но разве сработают стерильность и чистоплюйство, когда нужно хоть что-то на себя брать? Сил-то у всех, в общем, поровну, только некоторые их тратят.

«Больница Никербокер»

И вот «Больница Никербокер» всем своим строем объясняет, что да, есть те, на ком держится мир, и это даже не только Клайв Оуэн. Это вообще все «порочные» деятели, просто тому не повезло ни с умом и талантом, ни с дефицитом кокаина и он должен брать на себя чуть больше, чем коллеги. Поэтому сестра Элкинс после его позорного воровского провала идет и ворует зелье в соседней немецкой клинике. Поэтому ничего, кроме презрения, не вызывает мафия во всех ее видах – от хитрого Бэрроу до прожженного Банки Коллиера. Ничего, кроме презрения, не вызывает бомонд и прочие нищеброды. Но, словно музыка, в конце седьмой серии благодаря больнице происходит спасение негров от бешеной толпы. Всех спасли. А ведь чтобы столько сил тратить, ими надо где-то запасаться.

В сериале все курят – папиросы или опиум, об алкоголе вообще вопрос не стоит, с наркотиками сложнее, но они тоже не являются чем-то страшным (юмор укола между ног публика оценила). Но Содерберг вовсе не пропагандист порока. Он просто против иллюзий, что можно быть живым и здоровым. Пока вы занимаетесь своим фитнесом, бизнесом и «семейными ценностями», в каждый данный момент уверенные в завтрашнем дне, те, кто ни в чем не уверен и занимается делом, тоже должны как-то выживать. И даже если благодаря этому «выживанию» у них случаются белочка, цирроз, рак легких, полный крах личной жизни и психушка, то не вам судить. Или тогда вы все берите хоть что-то на себя. Вперед и с песней.

Современность не коррелирует идеалы и дело, вообще не оставляет места святости. Подпольные аборты в сериале делает католическая монашка. Скажите ей спасибо и ждите второй сезон.

«Больница Никербокер»
The Knick
Авторы сценария Джек Эмиел, Майкл Беглер, Стивен Кац
Режиссер Стивен Содерберг
Оператор Стивен Содерберг
Художники Хоуард Каммингс, Генри Данн, Эллен Миройник
Композитор Клифф Мартинес
В ролях: Клайв Оуэн, Андре Холланд, Джереми Бобб, Джульет Райленс, Ив Хьюсон, Майкл Ангарано, Кэра Сеймур, Эрик Джонсон, Крис Салливан, Майя Кэзан и другие
Anonymous Content
США
2014–…