У Владимира Солоухина есть такой рассказ – «Обида». Там вскоре после войны повстречались два фронтовика – бывшие одноклассники. Один высказывает другому претензию: как это тот полез на него с колом во время предвоенной подростковой драки:

«– Я тебя своим другом считал, на одной парте сидели, книжки мне читать давал…

– Так ведь все олепинские дрались, как же я мог в стороне остаться?

– Нет, ты скажи, за что ты на меня набросился-то? И, главное, какие книжки читал! Как же после этих книг на человека с колом набрасываться, а?»

Примерно похожие нотки обиды – или недоумения – прослеживаются в последнее время у либерально настроенной интеллигенции – «креативного класса». Вызваны они реакцией не столько общественного мнения, сколько регулярных интернет-пользователей на геополитические и внутриполитические подвижки: «Мы на фейсбук/твиттер и прочее подсели! В друзьях по кругу друг у друга состояли. Фотками обменивались. Лайки ставили. Как же после этого фейсбука…» Гипотетический ответ упрекаемых был бы из разряда «так ведь вся страна… Как же мы могли в стороне остаться?»

Между тем, по данным октябрьского 2014 года опроса ВЦИОМ, 46 процентов взрослых россиян (53,6 миллиона) ежедневно выходят в Сеть. У нас имеются почти одинаковые по численности популяции взрослых граждан: тех, кто регулярно пользуется Интернетом, и тех, кто не пользуется или от случая к случаю. Не исключено, что этот разделительный критерий окажется не менее важным, чем уровень дохода, возраст, образование или место жительства. Не в отсутствии ли подобных сопоставлений и кроется причина последовательно сменивших друг друга противоположных фаз настроений «креативного класса» – от завышенных, неадекватных ожиданий до отчаяния.

Первоначальная фаза необоснованного оптимизма носила (а за рубежами отечества все еще носит) характер эпидемии. Цветные революции, Майдан, еще один Майдан, «арабская весна», Болотная и Сахарова, эффект Навального… Все эти феномены выводились из убежденности во всесилии и непобедимости фейсбуков и твиттеров, а сами сетевые технологии подавались как необратимое и универсальное противоядие против контроля социальных процессов и общественно значимой информации авторитарными и полуавторитарными режимами. Возникло убеждение, что в борьбе за умы такой устаревший инструмент промывания мозгов, как телевидение, безнадежно уступает Интернету и социальным сетям. Пусть по ящику показывают фейковые картинки «для бабушек», но на месте любых событий наверняка окажутся подлинные свидетели со смартфонами. Истинная картина тут же распространится по Фейсбуку, и вся интернет-аудитория узнает, как оно было на самом деле. А узнав, сделает надлежащие, прогрессивные выводы. Остается лишь потерпеть (совсем недолго!), когда аудитория телека останется в явном меньшинстве.

Подобные ожидания основаны на мифах.

МИФ ПЕРВЫЙ

Интернет и социальные сети способствуют продвижению промодернизационных ценностных установок и ускоряют процессы глобализации.

На самом деле вся история человечества учит, что любое достижение прогресса используется в антимодернизационных целях столь же успешно, сколь и в модернизационных. Разве в ряде не самых продвинутых стран «третьего мира» граждане не пользуются повально Фейсбуком, Твиттером, смартфонами? Но если почитать преобладающие там экзотические версии причинно-следственных отношений, трудно обнаружить разницу с доинтернетными механизмами формирования общественного мнения. Только тогда его формировали базар, трайбы и extended family.

Опыт «Аль-Каиды», ИГИЛ и подобных структур показывает, что социальные сети способны быть крайне эффективными инструментами продвижения архаики, обскурантизма и дикости. При этом ­утверждать, что распространение Интернета вообще ничего не меняет в укладах архаичных обществ, было бы натяжкой. Если бы Фейсбук был у каннибалов, съевших Кука, это привело бы к утверждению, что сие произошло согласно предварительной регистрации участников трапезы.

МИФ ВТОРОЙ

Интернет как таковой и особенно социальные сети – эффективные инструменты консолидации общественного мнения. Они способствуют интеграции взглядов через беспрепятственное и мгновенное распространение правдивой, нецензурированной информации.

Вообще-то предназначение сетей состоит не столько в способствовании интеграции/консолидации взглядов существенной части социума, сколько в возможности дифференциации по схожим признакам с последующей «склейкой» сравнительно однородных виртуальных сообществ.

Важно, что эти сетевые инструменты могут показать сторонникам некоей радикальной политической – культурной – ценностной парадигмы, что их отнюдь не так мало, как обычно подается пропагандой авторитарных режимов. Это не разрозненные «кучки жалких отщепенцев». Возникает эффект «закрытой» виртуальной аудитории единомышленников. У людей, которым еще вчера на основании опыта общения «в реале» казалось, что по своим взглядам они исключение, если не парии, теперь создается иллюзия, что таких, как они, чуть ли не большинство. Происходит расширение границ социально нормативного. А вот чужаки быстро отторгаются или отсеиваются сами.

В этом смысле социальные сети и Интернет в целом скорее инструменты радикализации, чем компромисса, тем более консенсуса. Но они радикализируют уже подготовленных, склонных к радикализму людей.

Конечно, все эти фейсбуки и твиттеры не имеют конкурентов для экстренной мобилизации. Но отсюда вовсе не следует, что социальные сети – и Интернет в целом – эффективные и универсальные инструменты формирования мнения даже относительного большинства.

Для этого Интернет должен прежде всего сформировать, перехватить, а затем и навязать текущую общенациональную повестку в информационном поле. Однако у нас, с учетом трепетного отношения власти к монополии на такую повестку, почти всегда именно телевидение ее вводит в оборот и контролирует. Интернет может продвинуть в фокус общественного внимания нечто подобное лишь в случаях, когда молчат телевизионные орудия. Чувствительная для общества проблема замалчивается либо приглушается ТВ, которое сознательно или по недосмотру не вводит ее в повестку. Но подобные возможности предоставляются редко. А вероятность их появления при освещении приоритетных для власти геополитических вопросов просто нулевая.

МИФ ТРЕТИЙ

Интернет и социальные сети обеспечивают неограниченную свободу выбора источников информации, а значит, граждане будут склонны воспользоваться этим преимуществом и их выбор будет более рациональным и непредвзятым.

На самом деле это банально противоречит законам маркетинга, психофизиологическим закономерностям восприятия и теории информации.

Попробуйте купить масло или сыр на полке «Ашана» или «Азбуки вкуса» без какой-либо предварительной наводки и увидите, что «свобода выбора» быстро превратится в мучительную, трудноразрешимую проблему. После того как число различных альтернатив превысит пятнадцать, любые возможности для дальнейшего рационального выбора исчерпаются. Понадобятся подсказки. Ими станут либо широко известные, раскрученные – большие – бренды, либо минимум транзакционных издержек. В данном случае это минимизация времени поиска с приоритетом того, что в первую очередь бросается в глаза. И чем больше появится альтернатив для выбора, тем сильнее будет потребность в ориентирах.

Роль главных подсказчиков практически всегда играют рейтинговые отечественные телеканалы. Если, например, проанализировать интернет-покупки завзятых пользователей Всемирной паутины, которым недосуг или претит включать «ящик», то среди рекламируемого по ТВ ассортимента самые раскрученные – большие бренды займут такие же лидирующие позиции, что и в традиционной торговле. Но рейтинговые телеканалы и сами являются большими брендами – теми, что у всех на слуху.

Мало этого, по природе своей человек неисправимый конформист. В хорошем смысле этого слова. Любую информацию он воспринимает через призму социализации, сообразуясь с заложенными в него культурными кодами. Они базируются на подобных ожиданиях в отношении устойчивых ожиданий всего социума. На общенациональном уровне или в пределах определенного культурного или общественного ареала, ситуативно важных его сегментов и индивидуальной референтной среды. В поиске «объективной» информации по вопросам, осознаваемым как общественно значимые, человеком движет, чаще всего подсознательно, вовсе не желание получить независимую оценку, а стремление укрепиться в своем первоначальном мнении. Найти подтверждение имеющейся гипотезе. Как правило, она нормативна и базируется на определенных аксиомах и стереотипах («русские не созданы для демократии», «на наших предприятиях ничего не производится», «арабскую весну» инспирировали США», «за геополитической линией стоят исключительно коррупционные соображения»...).

Потребитель информации, как в телевидении, так и в Интернете, с самого начала является явным, латентным или потенциальным сторонником той или иной смысловой платформы. А потому до известной степени пристрастен и даже предубежден (biased). Но это означает, что и выбираемый им алгоритм или маршрут поиска «объективной» информации до известной степени уже задан его приверженностью или наклонностью к той или иной аксиоме, а следовательно, предвзят.

В подобный маршрут включаются те каналы или источники информации, от которых ожидается освещение вопроса в выбранном потребителем ракурсе, и, наоборот, исключаются те каналы или источники, от которых ожидается получение информации, противоречащей данному построению.

Здесь потенциал нашего телевидения трудно переоценить. Своей многолетней кропотливой работой по перезагрузке и активации антимодернизационных культурных кодов, по производству архаических смыслов и иррациональных следствий установок и знаменитой концепцией «пипл схавает» оно уже сделало гигантскую работу для синхронизации общественного мнения. В этом плане Интернет пока еще не конкурент ТВ. Стаж его регулярного охвата значительной части населения недостаточно велик для производства столь массового эффекта. Ведь культурные коды не образуются «здесь и сейчас», а формируются достаточно долго. Их перезагрузка, перекодирование – это очень неторопливый, инерционный процесс. Тут требуются долгие годы, если не десятилетия.

Наше телевидение имеет фору перед Интернетом и социальными сетями в изначальной мифологии, не предполагающей реальных доказательств и не подвергаемой сомнению за счет возможности максимального сосредоточения ресурсов на нужном направлении.

Переключаясь с одного рейтингового телеканала на другой, невозможно заметить даже малейшей разницы в аксиоматике геополитических версий между комментаторами форматов «эконом-класса», «среднего сегмента» и «премиум-класса»: Мамонтовым, Киселевым, Соловьевым, Толстым, Гордоном, Минаевым, Фадеевым и пр. Более того, и в выступлениях гостей их шоу, даже «мальчиков для битья» – Надеждина, Станкевича, Злобина, – это обоснование событий фактически не оспаривается. А вот в основанных на этих постулатах умозаключениях некоторые стилистические различия между комментаторами разных каналов вполне допускаются.

На самом деле эта разница не существенней, чем между большими брендами в продуктовой категории. Много ли отличий между холодным чаем «Нестле» и «Липтон», между молоком «Домик в деревне», «Простоквашино» и «Останкинское»? Но у ТВ-аудитории создается иллюзия некоторого плюрализма, возможности выбора, и потому телезрители в массе своей не воспринимают все эти программы и передачи как дочерние отделения некоего единого агитпропа. Тем более что по социально-экономическим вопросам, когда они поднимаются, разномыслие все-таки присутствует.

Конечно, телевизор вербует не всех: через иные каналы информации, под воздействием иных культурных кодов и референтных сред часть граждан склоняется к иным картинам происходящего.

Но это меньшинство не в силах изменить основной расклад. Поэтому и во Всемирной паутине отформатированные телевидением люди будут автоматически выбирать контент больших брендов в качестве информационных ориентиров по общественно значимым проблемам. Кстати, дефицита в подобном предложении не наблюдается. Отчасти благодаря предусмотрительности тех структур, которые креативный класс относит к агитпропу, но и в не меньшей степени благодаря энтузиазму добровольцев.

Означает ли это, что с точки зрения воздействия на общественное мнение Интернет навсегда обречен на роль ведомого «ящиком». И, следовательно, нынешняя пессимистическая фаза формирования продвинутой части общества надолго?

Телевидение направляет в определенную сторону воздействие Интернета, только если формирует общенациональную повестку и действует в синергии с культурными кодами. Вспомним антикоррупционную интернет-деятельность Навального или сетевую кампанию по выявлению фальсификаций Центризбиркома в пользу «Единой России» на последних выборах в Госдуму. Их успех, по крайней мере на уровне значимых мегаполисов, был связан с тем, что телеканалы не выполнили да и не могли выполнить ни одного из этих условий. Невозможно перекодировать сознание наших людей так, чтобы включить в него убежденность: «бояре не воруют, а чиновники и работники ЖКХ не подтасовывают цифры». Поднимать и ставить в фокус общественного внимания столь опасные темы телевидению было не с руки.

Можно привести и ряд недавних примеров, когда потуги обосновать по телевизору необходимость реформы РАН, пользу ЕГЭ, слияние маломощных медицинских учреждений не только не произвели никакого эффекта на общественное мнение, но и сделали общество более восприимчивым к сетевым аргументам оппонентов этих новаций. Телевидение привлекло к этим темам внимание общества, но получило отрицательную реакцию, поскольку наткнулось на сопротивление самих культурных кодов. Кстати, преимущественно антимодернизационных, тех самых, которые пестовало. Подобная реакция повторится и в случае решения увеличить возраст выхода на пенсию. Скорее всего, неприятие обществом очередной реформы приведет лишь к ее выхолащиванию.

Для общественной системы гораздо важнее другая площадка, на которой начинают мериться силами телевидение и Интернет. Это линия на переход или сползание к нормативному консерватизму (в прижившейся у нас своеобразной трактовке этого термина) именно в ценностно-культурной сфере. Исход этой борьбы за умы граждан далеко не очевиден даже в краткосрочном аспекте, тем более в долгосрочном.