НИКИТА КАРЦЕВ. Сериал был готов три года назад, а снимался и вовсе пять лет назад. С каким чувством вы наконец-то увидели свою работу в эфире федерального канала?

КОНСТАНТИН ХУДЯКОВ. Для меня удивительной оказалась одна вещь: оказывается, когда смотришь фильм по телевизору вместе со всей страной, испытываешь совсем другие эмоции. Будто это и не твое кино вовсе.

Феномен совместного просмотра в кинотеатре – вещь много раз обсуждаемая и давно изученная. Но с телевизором история еще сложнее. Ты вроде бы по-прежнему находишься дома, в кругу семьи, а ощущения все равно иные – совсем не такие, как если бы ты просто запустил фильм с диска.

Что касается паузы между окончанием съемок и выходом картины на экраны... Кощунственную вещь говорю, но, возможно, это даже хорошо. Мы показали фильм на Украине сразу же, как только закончили. Причем с огромным успехом. Богдан Сильвестрович Ступка звонил мне за десять дней до своей кончины и говорил, что у него разрывается телефон от поздравлений. У нас же про сериал попросту никто не знал. И вдруг что-то такое произошло в родном быстро меняющемся мире, и интерес к этой теме и к нашему фильму вернулся.

НИКИТА КАРЦЕВ. И все же: чем вы для себя объясняете эту паузу?

КОНСТАНТИН ХУДЯКОВ. Для меня феномен и то, что фильм вообще показали – в принципе. Я этого не ожидал. Думал, что время к подобному не располагает.

НИКИТА КАРЦЕВ. Вы имеете в виду, что общество, а в первую очередь власть еще не готовы признать страшные ошибки, трагедии, такие как расстрел демонстрации рабочих в Новочеркасске?

КОНСТАНТИН ХУДЯКОВ. В Новочеркасске сегодня висит памятная доска: мрамор в щербинках, как от пуль. Она была открыта президентом и премьер-министром в память о случившемся в 1962 году. Так что та катастрофа – официально признанный факт. Но это еще не значит, что она может стать поводом для художественного размышления. Ставлю себя на место чиновника, который думает: «Это не своевременно, это слишком остро». Или тех, кто возразит: «Слушайте, мало ли что было!» И тут же начнет вспоминать былые успехи. А что больше учит: успехи или неуспехи? Ошибки, очевидно. И все же уникальность не только показа в эфире, а самого запуска в производство подобного проекта для меня по-прежнему загадка.

Хотя мне не хотелось просто рассказать историю расстрела или, скажем, банды Толстопятовых. Меня интересовало, как один большой взрыв порождает огромное количество кругов, которые распространяются и распространяются, задевая все больше людей. Одного делают бандитом, другого диссидентом, третьего отказником. От идеологии, от службы в том качестве, в котором он проработал много лет – ведь для того чтобы кагэбэшник в те годы бросил службу, должен был случиться какой-то очень мощный толчок.

«Однажды в Ростове»

НИКИТА КАРЦЕВ. Круги достали даже Никиту Сергеевича, которого в конечном счете отправили в отставку.

КОНСТАНТИН ХУДЯКОВ. Хотите – так. Для меня все подобные интерпретации – вода на мельницу того образа, который был заложен в основание рассказа.

НИКИТА КАРЦЕВ. А может быть, секрет выхода сериала именно сегодня состоит в том, что масштабное расследование ошибок предыдущей власти должно отвлечь от неудач нынешней? Стать своего рода разрядкой, погасить социальное напряжение.

КОНСТАНТИН ХУДЯКОВ. Социальные взрывы, такие как протесты и расстрел в Новочеркасске, подобны атомному, который происходит в секунду, но его последствия проявляются и многие годы спустя. Сегодня мы тоже наблюдаем нечто, напоминающее социальный взрыв, только долгий. Постепенное разрушение институтов, отношений и образование новых связей, понятий. Это очень корежит личность, ее основу, очень изменяет среду существования. Один к этому относится спокойно и легко пристраивается, другой сходит с ума и пускает пулю себе в лоб.

При этом любое резонансное социальное событие – это только катализатор. Оно не является чем-то формирующим или уничтожающим суть твоей внутренней работы. Просто при катализации, то есть ускорении всех процессов, момент выбора становится для тебя очень опасен.

Мне кажется, что нравственный посыл, месседж нашей картины прежде всего в том, что выбор всегда за тобой. Его надо совершать каждый день. Вариантов много: от бандита до диссидента. Сделать этот выбор помогает тот багаж, который ты даже не ощущаешь, потому что он у тебя хранится где-то в подкорке. Количество прочитанных книг, сказок на ночь – все то, что формирует твою личность. Одному его багаж подсказывает, что надо в ответ на несправедливость начать мстить – так человек превращается в бандита. А другому говорит, что он не может мстить, потому что дал присягу. И так далее, и так далее…

НИКИТА КАРЦЕВ. Младший из братьев Толстопятовых, Слава (Владимир Вдовиченков) – человек безусловно талантливый, хоть и применяет свой талант не для благого дела. У него есть антипод – писатель Анатолий Порошин (Константин Лавроненко). При этом их таланты оказываются практически не востребованы в обществе, которое воспринимает их в лучшем случае как дворника и рисовальщика киноафиш, в худшем – как убийцу и вора и диссидента.

КОНСТАНТИН ХУДЯКОВ. Понятия «я хочу» и «я буду» – это вещи равные или нет? Мне кажется, равные. Надо максимально приблизить эти вещи. Сделать так, чтобы они перестали жить отдельно. Как, ты что-то не можешь? Так попробуй мочь. Вот я, к примеру, захочу быть космонавтом. Мне скажут: тебе уже поздно. А я не посмотрю на них и все равно начну качаться, бегать, таскать гири, пока не докажу, что для науки очень нужно послать именно меня в космос. Даже если я решу стать китайским императором, начну медитировать, курить благовония, отращу себе ногти в пятьдесят сантиметров длиной и в конце концов уговорю по крайней мере себя, что я император. Достигну своей цели, даже если все вокруг будут смеяться.

НИКИТА КАРЦЕВ. Но при этом один из героев хочет быть выдающимся писателем, а второй – обычным бандитом.

КОНСТАНТИН ХУДЯКОВ. Не «я хочу быть выдающимся писателем», а «я просто не вижу другого способа существования, кроме как писать». Выдающийся – не очень симпатичное понятие. Что оно означает? Чтобы обо мне говорили? Это прерогатива, мне кажется, не очень талантливых людей. Другое дело: я хочу писать и не могу не писать. А уж как я это делаю – вам решать. То же самое и с Толстопятовым. Не «я хочу быть бандитом», а «я ненавижу этого поганца, эту сволочь и поэтому его убиваю».

НИКИТА КАРЦЕВ. Сам он в этот момент думает, что вершит справедливость?

КОНСТАНТИН ХУДЯКОВ. Я не люблю исторических справок применительно к разговору о художественном кино, но братья Толстопятовы действительно не ограбили ни одного частника. В Ростове в то время была мощная популяция цеховиков, очень богатая армянская диаспора. Никого из них не тронули. Они грабили, атаковали только государство.

НИКИТА КАРЦЕВ. Бандиты, но с принципами.

КОНСТАНТИН ХУДЯКОВ. Для меня было важно показать, что эти ребята не просто хулиганье. Хотя на основной вопрос, как я к ним отношусь, я отвечаю, что, может быть, их даже жалею, но не оправдываю ни в коем случае. Человек, который покусился на жизнь другого, для меня однозначно не существует.

НИКИТА КАРЦЕВ. Давайте от врагов государства перейдем к его защитникам. Как, к примеру, вы расшифровали бы таинственную аббревиатуру КГБ? Чем должен заниматься этот комитет? И что это, на ваш взгляд, вообще такое – «государственная безопасность»?

КОНСТАНТИН ХУДЯКОВ. В разговорах о защите некоего государства часто забывается, что оно состоит из персоналий. Вот миллион человек – это государство? А если десять? Нет, каждый из нас – это тоже государство. Поэтому когда комитет включается в борьбу с бандой, когда он обретает смысл и ясную задачу, он становится той силой, которая и раскручивает это дело. Справляется с этим блистательно. А вот когда КГБ сражается с Порошиным, Калюжным, говорит: не читайте эти книги, не слушайте эту музыку, – то и я не очень понимаю, чем он занимается.

НИКИТА КАРЦЕВ. Другое дело – милиция. Ее работа устроена куда проще: есть закон, и его надо защищать.

КОНСТАНТИН ХУДЯКОВ. Почему менты из наших бесконечных сериалов в большинстве случаев неинтересны? Потому что в них нет объема. Они функциональны – выполняют какую-то задачу. Как вы сказали: защищают закон. Я горжусь работой Кирилла Плетнева, который сыг­рал в нашем фильме капитана Карпухина. Подобный милицейский чин мне очень близок и понятен. Мы с Кириллом собирали его по крупиночкам. Да, Карпухин балбес, но искренний. Он сражается с преступностью, но нелепо. У него есть личная жизнь, и все вместе это делает его живым и настоящим.

НИКИТА КАРЦЕВ. У героя Сергея Жигунова, майора Колесникова, тоже есть личная жизнь. Более того, он умудрился подчинить ей всю свою службу в КГБ. Своей идее во что бы то ни стало спасти Нину Полетаеву (Екатерина Олькина).

КОНСТАНТИН ХУДЯКОВ. Любая государева служба неизбежно ставит людей под свои знамена. Может, сентиментальных и романтичных надо оттуда исключать. Но лучше ли станет от этого? Вот Колесников – человек, который использует служебное положение, чтобы выполнить собственную задачу, защитить Нину. Но он же никого не подвел при этом, не испортил ни один государственный колосок, ни один волосик. Так может быть, наличие совести – вещь не профессиональная, а человеческая?

НИКИТА КАРЦЕВ. Тут скорее другой аспект: способен ли человек с наличием совести быть профпригодным для несения подобной службы?

КОНСТАНТИН ХУДЯКОВ. Я считаю, что пример Колесникова доказывает, что да, возможен. Что, наоборот, люди совестливые сделают даже больше, чем бессовестники. Это касается любой профессии. Разве что у палача, который заносит топор над шеей приговоренного, не должно быть подобных комплексов. Забота об интересах страны не должна быть поручена людям, которые не ведают, что творят.

НИКИТА КАРЦЕВ. Это что касается майора Колесникова. В остальном же вы сталкиваете два мира: бандитов и КГБ, и, что интересно, обнаруживаете между ними много общего. И те и другие ради собственного интереса с легкостью лишают жизни ни в чем не повинных людей.

КОНСТАНТИН ХУДЯКОВ. Это еще один ответ на ваш вопрос про мои ощущения от того, что картину показали именно сегодня. Слабое государство испугалось бы прямых ассоциаций и никогда бы не допустило подобный фильм в эфир. Сильное в такой ситуации говорит: вот как было, но мы от этого избавились. И у меня абсолютное ощущение, что то, о чем мы рассказали, – уходящая, даже ушедшая натура. Наличие государственной организации, которая по разнарядке убивает людей, – это, я убежден, уже в прошлом. Как и тюремный срок за прослушивание Галича и Окуджавы. Я думаю, что молодое поколение, глядя на подобное, думает, что это художественная фантазия, а не наше близкое прошлое. Эти времена прошли. По крайней мере, мне хочется в это верить, на это надеяться. И доказательство этому не какие-то постановления, а то, что картину на эту тему смогли посмотреть миллионы людей.

НИКИТА КАРЦЕВ. Ваш фильм рассказывает о трагических событиях, которые случились в самый разгар оттепели. Время, которое сегодня беспощадно романтизируется.

КОНСТАНТИН ХУДЯКОВ. Наступление весны – это факт, которого нельзя избежать. Пускай оттепель была неполноценной, пусть она переживала многие инфлюенции минувшего времени. И потом, если маятник истории качнулся в одну сторону, его нельзя просто взять рукой и привести в нулевое состояние. Он сперва по инерции все равно должен пройти обратное движение, причем на это уйдет практически столько же времени, сколько ему понадобилось, чтобы уйти так далеко вбок. И тем не менее: любая попытка изменить ситуацию, найти пути выхода из самого тяжелого положения должна приветствоваться. Так что уже одному только призыву – начать толкать маятник в сторону оттепели – я кричу «ура!». Но в том, что такие вещи происходят медленно, тоже есть свой смысл. Любая попытка в два прыжка преодолеть пропасть чревата.

НИКИТА КАРЦЕВ. Сегодня, конечно, не расстреливают без суда и следствия, как не дают срок за прослушивание Галича. При этом арестов за лозунги, песни и пляски, сами попытки не согласиться с чем-то, все равно хватает. Может, это и есть результат раскачивания того же маятника? Мы живем уже не во вчера, но еще пока не в завтра.

КОНСТАНТИН ХУДЯКОВ. Я к этому отношусь точно так же. Но повторюсь: когда каждый случай несправедливости вызывает в обществе дискуссию и она действительно может происходить, возможна – это уже другая эпоха. Даже если кто-то поступает неверно, плохо – мы это откровенно и бесстрашно обсуждаем. Проговариваем эту проблему, что еще недавно было вещью абсолютно за гранью. Поэтому я вижу в современных процессах все-таки прогресс, движение в правильную сторону. При этом точка отсчета нового времени – момент, когда маятник вернется в нулевое положение, – может случиться в любой момент. А дальше он пойдет в ту сторону, в которую мы его толкнем. И если все пройдет хорошо, мы даже наше время будем воспринимать как кошмар, а то, что произошло в Новочеркасске – и вовсе как гиньоль. Научную фантастику. Оруэлла. Антиутопию.

НИКИТА КАРЦЕВ. Одно дело сегодня, в условиях, когда можно развязать целую революцию с помощью Твиттера. А как так вышло, что при официальной цензуре о случившемся в Новочеркасске узнали буквально все от Ростова до Москвы?

КОНСТАНТИН ХУДЯКОВ. Не все! Это была крайне дозированная публика, которая слушала вражеские голоса – радио «Свобода», в частности. Знаете, какая была выдвинута официальная версия, которая держалась до тех пор, пока все не вскрылось? Что на площадь вышли уголовники, а не рабочие, их и постреляли. И это был совершенно не социальный бунт. Тогда все становилось очень понятным.

А в основе случившегося лежит элементарная вещь – неумение разговаривать со своим народом. Когда герой Ступки говорит милиционеру: «Сынок, пусти, мне только поговорить». А тот ему отвечает: «Иди отсюда!» За что? По какому праву? Люди, менеджеры, нанятые этим народом, чтобы они распоряжались его благами – хлебом, молоком, мясом, зарплатой. Почему они имеют право так разговаривать? Я считаю, что первая пуля была выпущена именно тогда. Не во время расстрела, а вот на этой фразе: «Иди отсюда».

Константин Худяков

НИКИТА КАРЦЕВ. Один из центров напряжения фильма – кинотеатр «Октябрь». Точнее контраст между происходящим в Ростове и отчетами советского Информбюро.

КОНСТАНТИН ХУДЯКОВ. Так это и задумывалось. Мы, значит, тут рисуем фальшивые деньги, деремся, воруем, убиваем, а на экране: хлеборобы, Никита Сергеевич Хрущев и да здравствует коммунизм!

НИКИТА КАРЦЕВ. Да и фильмы, которые крутит киномеханик Владимир Толстопятов (Виктор Раков), далеки от реальной жизни.

КОНСТАНТИН ХУДЯКОВ. Фильмы тех лет не пытались пойти в глубь. Придумывали некую схему и вписывали в нее свою придуманную жизнь. Никак не иначе. У кого-то получалось это изящно. И действительно, какая милая картина «Девчата»! Но никто не пытался рассказать, что когда люди приезжали в такие леспромхозы, то у них порой не было даже жилья. Первые поселенцы жили в палатках, замерзая насмерть. Такой задачи перед режиссером не ставилось. Наоборот, у него все хорошо одеты в теплые рукавицы и варежки. Вокруг нафталином посыпанные деревья. Это формат, востребованный тем временем.

НИКИТА КАРЦЕВ. Он и сегодня вполне в ходу.

КОНСТАНТИН ХУДЯКОВ. Мы же проходили это: борьба хорошего с лучшим – вот и вся драматургия. Если критиковать начальство, то не выше управдома. Огромное количество ошибок сделано с подачи недальновидного убеждения, что культура – это такая обслуживающая сфера, сфера специальных услуг. Как официантка или повар, домработница, подметальщик.

НИКИТА КАРЦЕВ. Еще одна примета времени – эстрадные шлягеры, которые поет перед сеансами героиня Алены Бабенко, Тамара. Они тоже не отличаются большой глубиной, несмотря на прилипчивый мотив.

КОНСТАНТИН ХУДЯКОВ. В этом жанре не было ни одной песенки, ни одной композиции, в которой говорилось бы о том, как тяжела жизнь. В это же время восхищались Эрни Теннесси Фордом, который сделал вещь под названием Sixteen Tons, про тяжелую жизнь шахтеров. Или я помню, как первый раз услышал Нэта Кинга Коула, когда он поет: если ты войдешь в кафе, увидишь за дальним столиком грустного парня, заглянешь в его глаза и увидишь, что его сердце разбито ложью, знай, этот парень – я. Я был потрясен! Вдруг понял, что даже в таком простом музыкальном жанре можно рассказать про свои невзгоды, тревоги. А у нас в это время раздавалось только: «Мы по палубе бегали – целовались с тобой». И писали эти песенки совсем не бездарные люди, тот же Гена Шпаликов.

НИКИТА КАРЦЕВ. У Шпаликова есть разные стихи.

КОНСТАНТИН ХУДЯКОВ. Но запели на эти! Я говорю о том, что подхватывалось именно тем временем. Не было такого певца, который бы сидел, грустил и пел баллады про то, как сегодня он плохо поел, и что он не знает, как будет жить завтра. Это была эпоха, когда все было легко и бездумно. Поэтому появление Майи Кристалинской, которая пела чуть тяжелее, уже стало явлением: бог ты мой, какая певица!

НИКИТА КАРЦЕВ. За противостояние советского и западного образа жизни в фильме отвечает не только история диссидентов, но и линия между финской студенткой Айнике (Екатерина Вилкова) и секретарем комсомольской организации Вороном (Денис Васильев). Заправский стукач, поддавшись воле чувств, убегает от советского прошлого на одном велосипеде с любимой. И обратный пример: история жены профессора Калюжного (Ксения Лаврова-Глинка), которая, наоборот, отказывается остаться за границей и возвращается домой, к мужу.

КОНСТАНТИН ХУДЯКОВ. Это про то, как любовь окрыляет. Мы не хотели рассказывать о ней, как о чем-то эфемерном. Настоящие чувства всегда пытаются тебя изменить, сделать лучше, талантливее. А уже когда они заставляют человека заменить неверный поступок на верный – это высшее проявление любви.

НИКИТА КАРЦЕВ. И все-таки самые большая метаморфоза из-за любви случилась в финале с майором Колесниковым.

КОНСТАНТИН ХУДЯКОВ. Мы долго обсуждали финал, он был другой, гораздо жестче. Но мне казался неправильным. В итоге я оставил по большому счету хэппи энд. В последнее время мне снова начали напоминать о картине «Успех», и я вспомнил, как мне было принципиально важно, чтобы этот режиссер, Фетисов, в конце уехал из того города обратно в Москву. Я знал, что он так должен был поступить. Это бы вызвало огромное количество разрушений. Вопросов: да кто он такой? Имел ли вообще право? Не только на то, чтобы уехать, а на все, что здесь натворил? Но, с другой стороны, я понимал, что его категорический отъезд – это страшный удар по зрителю, который вместе с этими артистами областного театра обрел надежду на другую жизнь. Ощущение своей нужности в искусстве. И вдруг такое фиаско. Я мучился с финалом, пока не заставил своего любимого Леню Филатова в последнем кадре долго идти по перрону и в конце остановиться и замереть. Если вы посмотрите, то это не стоп-кадр, там на фоне идут люди, а он стоит. Это открытый финал, который давал маленькую надежду: сейчас он повернется и пойдет. Ну вдруг? В итоге я и свою режиссерскую гордыню потешил, ведь Фетисов все-таки уезжает. И в то же время в этой гордыне оставил место лучику света, надежды. Мне казалось это очень важным.

НИКИТА КАРЦЕВ. Финал «Однажды в Ростове» тоже открытый. Можно довольно легко домыслить, что ждет майора КГБ, который вот так оставил свою службу.

КОНСТАНТИН ХУДЯКОВ. Я на эту тему всегда вспоминаю судьбу академика Сахарова. Ведь что такое был статус академика в то время? Тем более такого ученого, который занимался водородной бомбой. Это машина у подъезда, госдача, спецпаек, книги в специальном магазине. И отказ от всего этого, от целого жизненного уклада – это был поступок. Все, что я перечислил, казалось бы – обычная «бытовка». Но альтернатива такому быту – такси, на которое на третий день не хватает денег, и сардельки, которые не всегда есть в магазине. Это очень мощный выбор. Но я думаю, что Сахаров даже в городе Горьком ни одной секунды не был несчастлив оттого, что сделал этот выбор.

«Однажды в Ростове»

НИКИТА КАРЦЕВ. А что, если маятник истории качнется все-таки не в ту сторону. Вы допускаете, что время расстрелов к нам может когда-нибудь вернуться?

КОНСТАНТИН ХУДЯКОВ. Я не розовощекий оптимист, которому все нравится, но и мне даже в самые черные минуты размышления о неприглядности жизни не хотелось бы верить в подобное. Мне кажется, что человечество идет к совсем другим вершинам. Человечество делает все, чтобы как можно дольше насладиться своим пребыванием на земле. В этой логике было бы странно, если бы оно вдруг заявило: хорошо бы вернуться к расстрелам!

НИКИТА КАРЦЕВ. Это в разумном мире. А в мире, управляемом эмоциями, раз за разом развязываются все те же войны и конфликты.

КОНСТАНТИН ХУДЯКОВ. Мы опять возвращаемся к тому, с чего начали: есть места на планете, где существуют некие эмоциональные доктрины, которые, что называется, застят свет. Опережают человеческий коллективный разум, который и есть содержание жизни. Отсутствие каких-то других контраргументов – философской мысли, которая успокаивает твои эмоции и указывает дорогу или хотя бы заставляет сперва задуматься, а потом делать, – приводит к тому, что ситуация локализуется и взрывается.

История сама по себе вообще ничему не учит. Только история, пропущенная через сердце, через эмоции и судьбы конкретных людей. Так, чтобы ты смог идентифицировать себя с персонажами на экране. Мне один человек со сложной судьбой сказал после просмотра: «Ты знаешь, я задумался: а во время моей службы в армии, окажись я в той шеренге автоматчиков, нажал бы на курок или нет? С одной стороны – общность армейская, это единение: вот с этим человеком я вместе ем, мытарствую, бегаю кроссы – и если он нажмет на курок, то и я нажму. С другой – разве можно такое допустить?» Я не знаю, к какому выводу пришел мой знакомый. Но уже только ради того, чтобы он просто задумался на эту тему, и стоило снимать наше кино.