Игорь Толстунов – председатель жюри конкурса короткого метра. Беседу ведут Даниил Дондурей и Нина Зархи.

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. Первый вопрос не как к председателю жюри конкурса короткого метра, а как к кинематографисту со стажем. Нет ли ощущения, что в российский кинематограф приоткрыло двери или чуть засунуло ногу новое поколение?

ИГОРЬ ТОЛСТУНОВ. Образовалась довольно мощная волна работ, которые практически не обращаются к исследованию человеческих отношений. Не то чтобы они демонстративно не хотели этим заниматься. Они делают такие попытки. Просто их работы показывают, что им это органически чуждо, неинтересно.

В нашеФм разговоре давайте пока отодвинем откровенно жанровое кино. Было бы странно делать выводы на основе, например, фильма «Угонщик» Максима Кулагина. Это триллер, технологически сделанный очень правильно. Если превратят его в полный метр и при этом сохранят тот же драйв – отлично. Хотя это, конечно, не так просто. Есть такая обманка с сюжетом на пятнадцать минут, я в своей практике с этим сталкивался. Мы как-то взяли короткометражку – очень смешную, яркую, попробовали сделать из нее полный метр. Но дальше пошли одни повторы, тиражирование. Так вот про конкурс – и шире: есть ощущение какого-то инфантилизма или просто незрелости, при том что авторы все-таки взрослые ребята. Есть несколько человек, которые вполне серьезно хотят заниматься человеком. У нас в жюри кроме меня было три человека – Иван И. Твердовский, молодой критик Иван Кудрявцев и актриса Агния Кузнецова. Кузнецова и Кудрявцев говорили, что им надоели киноисследования на тему «вышел (вышла) из тюрьмы» и т.п. То есть профессионалы не хотят социалки. «Мы же должны работать на то, чтобы наш зритель смотрел наше кино. Если мы будем поддерживать кино типа «Киры» или «Эркина», то кто же будет это смотреть?» – вот их логика. Им нельзя объяснить, что фестивали не для того, чтобы поддерживать «Форсаж 7». Есть такое внутреннее нежелание в этом ковыряться, они отстраняются. Мы в компании активно общаемся с молодыми в процессе производства, причем стараемся выбирать наиболее талантливых из них. Многие реально незрелы. Все это отмечают. Возрастной инфантилизм – скоро это понятие будет распространяться на людей до пятидесяти лет. Понимание ответственности за то, что они делают, отсутствует.

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. Есть какие-то гипотезы, почему так происходит? Более благополучное поколение, потребительское, родители всем обеспечили, детство было без тягот? Или что-то другое?

ИГОРЬ ТОЛСТУНОВ. Думаю, это одна из основных причин.

НИНА ЗАРХИ. Среди прочего – да, инфантилизм. Великая сила гламура. Притягательность комфорта. Внешнего, который легко притворяется внутренним, подавляя беспокойство, тревожность, мучительный поиск. Утешая мнимой гармонией. При этом социального кино боятся именно наши, на Западе его много: актуального, даже злободневного. Мне кажется, что наши молодые авторы боятся прямых гражданских высказываний потому, что они ассоциируются – в их представлении – с эстетической архаикой. Им хочется нового языка, пионерских прорывов. Для них социальное кино закончилось на Абдрашитове, Панфилове, Чухрае. Посмотрите, как вяло они приняли «Дурака».

ИГОРЬ ТОЛСТУНОВ. Может быть. Я понимаю.

НИНА ЗАРХИ. Они другой социальной картины, которая бы при этом была сделана эстетически дерзко, не знают. Фильмы Василия Сигарева, видимо, не воспринимают как социальное кино.

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. Он «прикольный».

ИГОРЬ ТОЛСТУНОВ. Но он все равно социален, там не до смеха. Да, они боятся быть несовременными, может быть, вы правы. В их понимании эстетически современное кино – это, если честно, последние работы Анны Меликян. Когда все такое изящное, красивое, ловко пригнанное. И как им это объяснить… Я разговаривал с одной очень способной молодой режиссершей. Она приносила нам сценарий, мы сказали, что в нем нет драматургии, нет конфликта. Девочка ходит по своим возлюбленным, желая проверить свои чувства, – и больше ничего ни в кадре, ни в подтексте, просто физическое движение. Девушка с нами не согласилась, сняла абсолютно гламурную историю в каких-то специальных костюмах. Визуализация, форма во многих случаях становятся для молодых режиссеров гораздо более важным элементом, чем содержание.

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. Может, в начале пути особенно. Форма понимается как пропуск в искусство.

«Настя», режиссер Кирилл Плетнев

ИГОРЬ ТОЛСТУНОВ. В профессиональном «детстве» хочется, наверное, сделать что-то такое, чтобы все говорили: ох, эта штука смещена. Я не понимаю почему. Все-таки по-прежнему большинство качественных работ выходит из ВГИКа, традиции, условно говоря, Тарковского, никуда не делись. Почему у них эта тяга к «изящному», я не понимаю. Мы сейчас взяли на сериал дебютантку – не знаю, чем это кончится, – девушку, которая сняла фильм «Проверка». Там приходит проверка к алкоголичке, ее дочка их проводит по жуткой квартире, показывает: вот форточку сделали, вот холодильник, бутылка молока. Она маму спасает. И это, с одной стороны, абсолютный мейнстрим, а с другой – конечно, социалка. Или картина Кирилла Плетнева «Настя». Это же тоже мейнстримная история, она к мелодраме во многом тяготеет больше, чем к драме. Но при этом в ней много социально точных вещей. Менты эти, заштатное СИЗО заштатного городка. Девочка-таджичка – без отца, без матери. Это все не полито сиропом. Не так, как мы, грешные, делаем в сериалах, где все жирно, утрированно, чтобы тетеньки сидели и плакали. Меня смутило только одно. Из конкурсной программы можно легко сделать вывод, что в большинстве своем молодые не готовы к исследованию человека. Хотя им кажется, что у них все в порядке.

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. Молодые люди используют свои знаковые слова, которые, видимо, говорят о внедрении особого молодежного сознания. Все эти «круто», «прикольно». И это, среди прочего, оценка отношения к картине Местецкого.

ИГОРЬ ТОЛСТУНОВ. Я не видел этот фильм, у нас было заседание.

НИНА ЗАРХИ. Местецкий сказал, что сегодня он бы делал другую картину, потому что молодежную идеологию сегодня насаждают сверху. Он снимал про конец 1990-х, когда молодым хотелось протестовать против того, что их окружает. Они образовывали какие-то идиотские секты, искали себя, не знали, куда двинуться. Местецкий делал фильм про идеологию в отсутствие идеологии.

ИГОРЬ ТОЛСТУНОВ. И какие к нему претензии в связи с этим?

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. Там множество микросюжетов, связанных со смешными, странными, неординарными ситуациями, которые воспринимаются как свидетельства молодежной свободы. Не кажется ли вам подобная «прикольность» формой компенсации, замены, выстраивания особого пространства, где «не болит»? Прикольно – это же тоже своеобразная форма отдыха.

ИГОРЬ ТОЛСТУНОВ. Да, это комфорт.

НИНА ЗАРХИ. Это форма эскапизма.

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. Да. На экране там драки или что-то другое, звучат смешные слова, нелепые розыгрыши – все это прикольно. Казалось бы, где тут потребительское сознание? Это вроде не гламур – это прикольно.

ИГОРЬ ТОЛСТУНОВ. Это, наверное, не очень осознанный уход в комфортную зону. Прикол ради прикола, ничего за этим не стоит. Приколы были всегда, и тридцать, и пятьдесят лет назад, они просто по-другому назывались. Все находили эти отдушины. Вопрос в том, что из этого вырастает. Например, у Крыжовникова вырос фильм «Горько!».

НИНА ЗАРХИ. Или «Нечаянно», отчаянно смешной и жутковатый, абсурдный и трагически правдивый.

ИГОРЬ ТОЛСТУНОВ. Для меня фильм «Горько!» – это тяжелая драма. Я вышел из зала с ощущением, что меня нагрузили.

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. Да, еще этнокультурная.

ИГОРЬ ТОЛСТУНОВ. Да, но основная масса зрителей восприняла его именно как прикол, считала первый слой. Но мне не хочется брюзжать на авторов. Это ведь вопрос уровня таланта, мы не можем об этом забывать.

Другая тема. Тимур Бекмамбетов с Лео Габриадзе делают эту свою штуку с интернет-кино. С точки зрения коммерческого кинематографа это, безусловно, сильный ход, находка. Драйв, люди пришли, адреналинчика хватанули и пошли дальше. И опять же – «не болит», ничего страшного. Конечно, там есть и моральный слой. Можно пытаться вчитать в фильм серьезные смыслы, которых, на мой взгляд, в самой картине нет.

Все это я свожу к одной очень простой, банальной мысли, которую все прекрасно осознают. Если автор талантливый – значит, будет история. Если посредственный – все отсеется. Настораживает то, что мы имеем дело, конечно, не с посредственностью, но вот «не болит» почему-то заняло довольно большую площадку. Мы же понимаем, что были и наверняка будут фильмы несовершенные, но в них есть какой-то нерв. Человек хотел сделать, но не сумел. Можно ему это простить. Но часто нет даже попытки пройти еще хотя бы на шажок дальше, копнуть чуть глубже.

Что дальше? А ничего. Вот они встретились, и что с ними будет? Например, фильм «Это не я». Финал – никакой. Человек не понимает, кто он, думает, что убийца. А выхода из этого не придумано. Как анекдот это любопытно, а как место приложения разного рода интеллектуальных, душевных, эмоциональных размышлений – нет. Парень так наширялся, что не очень понимает, он убил или не он. При том, что там действительно очень хороший актер – из мастерской Кирилла Серебренникова. Я прочел финал так: герой понял, что это не он убил, и сейчас жизнь наладится. Надо только встретить девушку, и все будет хорошо. Простота решений, предлагаемых выходов очень смущает. Это означает, что авторы, как говорится, «жизни не знают».

«Это не я», режиссер Алексей Камышин

НИНА ЗАРХИ. Бакур Бакурадзе сказал на своем мастер-классе, что все, что вышло из ВГИКа и с Курсов, – это все старое, тухлое, несвежее кино. И ему обидно, что взяли только одну картину из Московской школы нового кино, хотя они делают много. Эта картина – «Как жизнь без любви» – хуже она или лучше, не в этом дело. Но она отличается от прочих. Он считает, что надо искать новый язык, только его, тогда будет свежесть.

ИГОРЬ ТОЛСТУНОВ. Все, что я говорил сейчас, относится, в моем представлении, и к этому фильму. Актриса приходит к режиссеру пробоваться, а у него там что-то не все слава богу… Ничего радикального в картине нет, но она сделана интересно. Начало – длинный план. Дарденнов можно вспомнить. Начинает напрягать через какое-то время, но, к чести режиссера, он из этого элегантно выруливает. Два хороших артиста, все по-сегодняшнему сделано. Картина «дышит», она хорошая. Но сюжет там незамысловатый. Она прибежала на пробу, ему надо быстро эту пробу сделать, ему это вроде тоже не нужно. Она говорит: как же так? Он ей дал один дубль. «Ну проводите меня, или я вас провожу». И вот они идут, слово за слово, выпить кофе, потом она говорит, что играет в театре, приводит его туда и, что называется, соблазняет. Мы этого не видим, все сделано элегантно, за кадром. И следующая сцена – финальная. Они едут в такси: она с жестким лицом, чем-то страшно недовольная, из чего многие сделали вывод, что у него ничего не получилось. А он вроде бы к ней – уже с теплом, голову ей на плечо положил. Она сидит напряженная. Он спрашивает, что с ней. Она просит остановить такси, а ему отвечает: «Я не могу тебе сейчас этого сказать». И все. Это финал картины.

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. Многозначительность…

ИГОРЬ ТОЛСТУНОВ. Просто потому, что авторы не знают, что дальше. Сейчас вот вспомнил нашу прошлогоднюю картину «Как меня зовут» Нигины Сайфуллаевой, которая тоже не додумана. Она свежая, у нее много достоинств. Но мы год пытались придумать, как выйти из рассказанной истории. Потому что в голове у Нигины намешано всего – мама не горюй. Начиналось все с инцеста. Я ей говорил, что не боюсь, пожалуйста, можно сделать про инцест, но тогда надо написать про это. Отчего это случилось? Как они жить будут дальше? В итоге там остались, конечно, какие-то хвосты – как необрезанные нитки. Автор сценария Люба Мульменко немного похожа на Сандрика Родионова. Они схватывают, улавливают что-то. Когда мы «Школу» для Германики писали, начали, естественно, с Сандрика, со всех драматургов из «Практики», «Театра.doc».

НИНА ЗАРХИ. Потом пришла Ворожбит.

ИГОРЬ ТОЛСТУНОВ. Они, может быть, не умеют написать сценарий с экспозицией, развитием, кульминацией, развязкой, но чувствуют время.

НИНА ЗАРХИ. Они считают, что это и не нужно, это ушло.

«Как жизнь без любви», режиссер Светлана Самошина

ИГОРЬ ТОЛСТУНОВ. Но люди-то не смотрят, если не понимают. Думаю, если бы Сигарев ограничился исключительно этими своими штучками и приколами, не закончил бы историю… а что тогда с героиней? Я, честно признаться, подумал, что они ее «грохнули». Вот это была бы трагедия, это было бы лучше.

Была бы реальная трагедия. Она шла-шла за всеми мужиками, а ее какие-то уроды случайно из травматического пистолета убивают, из которого невозможно кого-то застрелить на таком расстоянии. Режиссеры не понимают проблемы законченности истории. Хочется про все напихать, потому что это прикольно. Я абсолютно не впадаю в пессимизм по этому поводу. Как раз считаю, что, если, скажем условно, студентка Бакурадзе попадет в нормальные руки – продюсерские, редакторские, чьи угодно, – все будет хорошо. Пока как бы молоток и гвозди есть, а куда забить, она не знает.

Честно говоря, и Анна Меликян не до конца понимает, что для меня очень странно.

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. Анна – безумно талантливый человек. Но она внутренне чрезмерно благополучна, открыта гламуру, это видно по актрисе, которую она выбирает. Странная красавица.

НИНА ЗАРХИ. Это такое общее место, адажио Баха… культура… и пианино – в мусоровозе.

ИГОРЬ ТОЛСТУНОВ. Почему-то автор называет героиню неудачницей. Она прекрасно живет. Одета «от кутюр», ухожена. Ну нет сейчас мужика… скоро будет.

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. А можно в связи с этим сказать, что это тоже уменьшение зон боли? Ты говоришь о том, что они не испытывают боли, от чего уменьшаются зоны сопереживания человеку. Может быть, выращиваются не совсем чувствительные?

ИГОРЬ ТОЛСТУНОВ. Я не думаю, что они «выращиваются».

НИНА ЗАРХИ. Способность чувствовать боль – или есть, или нет.

«Кира», режиссер Владлена Санду

ИГОРЬ ТОЛСТУНОВ. Я условно и грубо скажу, пример, конечно, некорректный. Пушкин жил хорошо. Толстой жил хорошо. Даже Федору Михайловичу повезло, сняли с эшафота.

НИНА ЗАРХИ. Мне кажется, когда мы говорим, что, если есть талант, все будет хорошо, мы тоже немного лукавим. Нам так хочется думать. Но как раз пример Анны Меликян показывает, что и талант тоже как-то незаметно приспосабливается. К тренду – ментальному, художественному.

ИГОРЬ ТОЛСТУНОВ. Монетизация таланта.

НИНА ЗАРХИ. Так все же приятнее работать. Причем сегодня это делать легче, чем позавчера, еще и потому, что можно играть в то, что ты презираешь и пародируешь.

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. Лучшее здесь слово – гибридный вариант. И еще чисто профессиональный вопрос. Понятно, зачем у них участвуют звезды?

ИГОРЬ ТОЛСТУНОВ. Просто хорошие артисты, это крайне важно.

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. Но можно открывать новых…

ИГОРЬ ТОЛСТУНОВ. У них и новые есть. Девочка в «Кире» – это школьница. Не у всех есть возможность пригласить хорошего артиста. Когда мы все учились, было проще: на работу давался бюджет, можно было позвать народного артиста. Сейчас у ребят нет денег даже на аппаратуру. Так любую историю можно загубить.

Вообще должен сказать, что с точки зрения технологической, профессиональной большинство работ реально сделано хорошо. Ты не можешь сказать, что это дебютанты. Профессионалы делают сегодня намного более удручающие вещи.

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. А как ты отнесся к фильму Portfolio, который отметили критики? Там есть социальная ирония...

ИГОРЬ ТОЛСТУНОВ. Да, она есть. Но в этом смысле гораздо интереснее «Масоны».

НИНА ЗАРХИ. Похожие – и тоже сильные – картины были в прошлом году, помните, например, «Абонент не отвечает»? Только они были более злые.

ИГОРЬ ТОЛСТУНОВ. Именно внятной адресной злости мне в Portfolio и не хватило. А в «Масонах» это есть, автор держит интонацию.

НИНА ЗАРХИ. С другой стороны, есть проваленные истории – изначально изумительные, сегодня необычайно актуальные, как, скажем, в фильме «Размазня». Там есть все для острого, злого и умного высказывания. А сделано неумело и – мимо, ни о чем, просто анекдот. Режиссер сработал робко, по-школьному. Другие разочаровали, напротив, мнимой глубиной и многозначительностью. Некоторым понравилась картина «Никто не умирает по утрам». Про что это?

ИГОРЬ ТОЛСТУНОВ. Вот это я называю анекдотом.

НИНА ЗАРХИ. Белые занавески колышутся на ветру. Что случилось с героем?

ИГОРЬ ТОЛСТУНОВ. Как раз картина «Никто не умирает по утрам» – артовая история, созданная для фестивалей. Вот «Угонщик» – честная работа. Автор не выдает одно за другое.

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. А что сказать о каннской девушке Марии Гуськовой, которой вы дали спецприз – и это очень правильно – за «Возвращение Эркина»?

НИНА ЗАРХИ. Там тоже нет финала.

ИГОРЬ ТОЛСТУНОВ. Безусловно, с одной стороны, это абсолютно традиционное артовое кино, с этнографическим мотивом. Само по себе это уже немного завораживает, и ты чуть-чуть медитируешь, смотря на все это. Фактура дает содержание. Меня тоже немного разочаровал финал. Вроде все складывается, но автор не знает, куда выйти.

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. Отец убитого его простил…

ИГОРЬ ТОЛСТУНОВ. Мы понимаем. Но, что называется, жизнь жестче. Безусловно, это очень хорошая работа. Могу сказать, что у нас шорт-лист превратился в лонг-лист. У нас было 13–14 названий, которые можно обсуждать.

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. Почти 60 процентов собранной коллекции. Можно дать телеграмму Малышеву: ребята, все у вас хорошо. Тем не менее вот это «не болит», о котором ты говоришь, – по-моему, ключевое понятие. Молодые авторы не знают, чем закончить, куда идти, что вообще происходит. И еще: меня поразила невероятная аполитичность.

НИНА ЗАРХИ. Это – оттуда же.

«Мой брат Бэтмен», режиссер Татьяна Рахманова

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. Не обязательно снимать Болотную или рассуждать о Навальном. Но как будто жизнь происходит не в развращенной коррупцией стране…

НИНА ЗАРХИ. Но ведь они на нашем «круглом столе» честно сказали, что не хотят про Россию, про реальность, а хотят – про себя. Должны разобраться в себе...

ИГОРЬ ТОЛСТУНОВ. Знаете, я бы их здесь поддержал. Это крайне важно. Завтра не будет Навального – и что тогда? «Кира», например, абсолютно про российскую реальность.

Это социальная история. По мне, не надо специально никакой политики. «Я сейчас сниму про наше время» – это же бред. Если они будут про себя рассказывать честно и глубоко, они, безусловно, все равно свое ощущение времени выдадут на-гора. Подводя итоги, скажу: способных ребят – много.