«Инсайт» (по-русски – «прозрение») предполагает, что до сих пор кто-то что-то не видел. Вопрос, конечно, интересный. «Слепые» Брейгеля, слепой скрипач у Пушкина, слепая цветочница у Чаплина, «Слепота» Мейреллиша, даже бесконечные сериалы про Вангу уже тысячу лет фиксируют метафизический смысл одного из органов чувств. Другие органы тоже неоднократно служили поводом для гневных культурных инвектив. Морально-нравственные слепота и глухота, потеря нюха или вкуса – признанные симптомы заката Европы и конца цивилизации.

Жесткое жанровое кино на эту тему было, насколько хватает образования, лишь у Филлипа Нойса в 1989 году – «Слепая ярость» с Рутгером Хауэром (столь же культовым в свое время, как Александр Яценко здесь и сейчас). Александр Котт снял тоже жанровое кино, просто само понятие несколько изменилось. Жанры, смыслы, чувства теперь вообще не могут быть ничем, кроме метафизики. Яценко спокойно доигрывает то, что не доиграл пять лет назад в фильме «Сердца бумеранг» у Хомерики. Рыжая медсестра Агриппины Стекловой перенимает эстафету у рыжей же Маргариты Тереховой из двадцатипятилетней давности фильма со схожим сюжетом «Только для сумасшедших» Арво Ихо. Дмитрий Муляр, сыгравший уже в тридцати пяти похожих один на другой сериалах, придает всему происходящему эффект обыденности. Карикатурист Андрей Бильжо, психиатр по первой профессии, в роли врача – тот самый «художник», который в согласии с Ортегой-и-Гасетом на любое происходящее смотрит со стороны, стоит в дверях. Но и сам он – внутри картины, поскольку смотрение-со-стороны, «посторонность», – непременное условие самоощущения человека в виртуальную эпоху.

На экране нет компьютеров, но пластиковый шарик для пинг-понга, с которого все начинается и которым все заканчивается, – символ двоичной, компьютерной системы счисления жизни. Отбил – не отбил, отбил – не отбил: жизнь состоит в постоянном отбивании шариков, пока не надоест. Так и фабула «Инсайта» легко может надоесть, если следить за ней непосредственно, как за психодрамой. Ведь все уже было. Люди заболевали, теряли профессию, переучивались и влюблялись в своих врачей («Дуэт для солистки» Андрея Кончаловского). Большая потеря могла быть пережита или не пережита («Три цвета. Синий» Кшиштофа Кесьлёвского). Даже если зачислить в героини сестру Надежду, ее двоемужие неудивительно («Дона Флор и два ее мужа» Бруно Баррету). Но непосредственно все это воспринималось лишь в прошлом тысячелетии, сегодня так больше нельзя. Сегодня кино «состоялось», лишь если заведомо опосредовано. Например, Джиму Джармушу, чтобы просто поговорить о сексе, приходится делать своих персонажей из «Выживут только любовники» вампирами с тысячелетним стажем. Иначе вместо секса будет пустое место.

«Инсайт»

Зуев теряет зрение без причин, «с неясной этиологией». Сначала он абстрактен, заводской работяга без всякой индивидуальности, без прошлого и семьи. Стандартные джинсы, а в джинсах – стандартные купюры и ключи. Надежда, которую он так никогда и не увидит, тоже настолько «без особых примет», что, пока в середине фабулы не покажут ее мужа, вполне можно считать ее старой девушкой. И муж типовой, зарабатывает на Турцию, как все. Будь инсайт – прозрение – уделом Надежды, пошлые пробежки между бесплодным мужем и любовником-инвалидом, которого обманула, забеременела и бросила, были бы типичной болтовней на лавочке про соседей по подъезду. Так что, если кино досматривать и чтобы оно не надоедало, приходится вглядеться в слепоту как символ инсайта. Тогда сюжет вовсе не психологический, а символический целиком. Прозрение дано Зуеву, чтобы попытка самоубийства тоже была не бесплодной, как в первый раз. Зуев сумел полюбить невидимую Надежду так сильно, как только и можно любить по-настоящему. Когда именно без нее жизни нет, а вовсе не без одного из пяти или шести чувств.

Он не видит – поэтому большинство планов фильма фронтальны и статичны. Но ведь именно так в людей и впечатываются воспоминания (о зрении). Нет ни «ручной камеры», ни какой-либо суетливой нарезки – глаза не бегают, как обычно бывает у врущих, фальшивых «зрячих». А Зуев больше не врет, ему незачем. И легкий жанр (натюрморт, рондо, басня) тогда проявляется именно в бытовом, приземленном, рассеянном в мелочах характере символов. Фантазии (свадьба с фатой, два голых мужика вокруг одной голой жены) лишь чуть ускорены через наплывы, прищепки для заработка означают зацепки за жизнь, включенный телевизор – отрешение от нее. Символичны и рифмы: муж смотрит неинтересный телевизор, будучи зрячим, Зуев – столь же неинтересный, но будучи незрячим. Ему только нужно сохранять статус-кво «обыденности», чтобы Надежда сидела рядом. Внутреннее зрение расставляет акценты на важном и неважном легко, как нечего делать. Все равно, где стоит памятник вождю – в московском Кремле или в Бологом. Они везде стоят. Все равно, что картинно несет процессия мимо памятника вождю – гроб, или шифоньер, или мешок со смехом. Она его сто лет носит и все никак не вынесет. Не важно, где пить водку без закуски – в глухой подворотне или в сквере Большого театра.

«Инсайт»

Лишь ослепнув, Зуев стал самим собой, душой и телом узнал значение слова «ценность». Для него тогда стало прекрасно неразличимое другими. Ведь опять же наличие у Надежды законного мужа – лишь рифма к тому, какая любовь – настоящая, какая – нет. Надежда действительно думает, что любит мужа, ее Зуев честно укладывается в формат «проблемного пациента». Но она не различает «ложь во спасение» и «преступную халатность». Ее лживая затея с мнимой поездкой в Москву была по отношению к пациенту чистой халатностью, спасением не его, а самой себя, распиской за обманным путем добытую беременность. Настоящая «ложь во спасение» – вера Зуева в то, что они были в Москве, в сквере Большого театра, они были там, и это точно, потому что ценно. Вот этого Надежде не понять. А версия о путешествии в Москву, между прочим, косвенно подтверждается докто­ром-посторонним. Доктор – он тоже настоящий, знает толк «во спасении» (потому и сыгран неактером). Доктор, хоть и не может вылечить, но способен догадаться, как заметно по немногим его репликам, что Зуев – подлинный муж Надежды, в отличие от проштампованного.

Подлинно все, что любишь больше себя, то есть практически весь мир. Трагическая вина Зуева – что он научился любить, только когда ослеп, и не успел на этот мир распространиться. В сущности, фильм представляет собой вариацию Прометея Прикованного, занесенного в нашу провинцию в наши дни. Серость – в головах, когда зрячие не рискуют любить ни бабок на лавочке, ни соседей, ни подружек (Елена Махова), ни патронажных медбратьев (Филипп Авдеев), ни случайных безымянных таксистов. Зрячеслепые культурно стараются и не могут, их непосредственность делает глаза потухшими. Восприятие мира посредством слепоты дало Зуеву возможность загореться. Не дается любовь культурой – только природой. И серое пламя в его голове способно оживить стенку. Было бы лучше, если бы до катастрофы. Но, увы, Зуев не читал роман Лайоша Мештерхази, написанный тоже в прошлом тысячелетии, о Прометее Освобожденном. Там ему выклевали глаза, печень, отпечатки пальцев, язык, нос, уши. Ему нечем больше любить. После этого Прометей начинает ковать железо, дарует человечеству ремесла, помимо огня любви.

«Инсайт»

Но есть и еще одно трагическое «увы». Будь «инсайт» шведским или норвежским, наподобие снятого с ним в параллель фильма примерно той же степени отстраненности от быта и нравов при как бы полной включенности в них – «Голубь сидел на ветке, размышляя о бытии» Роя Андерссона, – он был бы хотя бы адекватно понят своими современниками. Теми, кто все еще не считает прозрение неприличием. Однако Александр Котт – российский режиссер, и за то время, пока он снимал кино, заработок на Турцию, «как у всех», превратился в редчайшее исключение. Это кем же работает муж (Дмитрий Муляр), что прямо сегодня может побрезговать зарплатой медсестры и вывезти жену в Турцию, как в Малаховку? Есть ли сегодня здесь хоть у кого-то право на метафизику? На бытовой символизм? Если на фестивале «Кинотавр», где фильм был представлен, говорили о чем угодно, только не о том, что «Инсайт» – идеальный образчик любовной драмы третьего тысячелетия в ряду «Леди Гамильтон» и «Эльвиры Мадиган». Слишком глубоко падение цивилизации, чтобы роскошь метафизики хоть совсем ненадолго отрывалась от текущего момента.

«Инсайт»
Автор сценария, режиссер Александр Котт
Оператор Петр Духовской
Художник Сергей Австриевских
В ролях: Александр Яценко, Агриппина Стеклова, Филипп Авдеев, Андрей Бильжо, Елена Махова, Дмитрий Куличков и другие
Кинокомпания «Атлантик»
Россия
2015