В колоннаде Зимнего театра в Сочи в ходе светской, вполне непринужденной беседы перед фильмом из конкурса «Кинотавра» я всерьез получила по мозгам. От одного известного российского режиссера. Я бы даже сказала, самого известного российского режиссера. Досталось мне за то, что в ходе вполне светского и вроде бы непринужденного разговора я упомянула пропасть, которая пролегла между решением жюри недавнего на тот момент Каннского фестиваля и мнением искушенной аудитории (киножурналистов) относительно истинных лидеров кинопроцесса. По мнению специалистов, председательствовавшие братья Коэн отдали призы не тем фильмам, которые того заслуживали. 

У меня на момент разговора с самым известным российским режиссером собственного мнения о поступке Коэнов не было – потому что меня не было в Канне. Так что я считала, что ничего особенно вызывающего не сказала. Ну просто упомянула, что теперь есть «гэп», провал между мнением специалистов из зала и мнением из ложи жюри. Но удар по мозгам вышел значительный – поскольку вышел из себя режиссер. Он обрушился на профанскую прессу, которая мнит себя мыслительной властью, вывел на чистую воду ее стремление к диктатуре мнений, в то время как истинные арбитры уже назначены в жюри и нечего «надувать интеллектуальные щеки» (как выражался Набоков, а режиссер сказал другими словами).

А сразу после Канна коллега в Фейсбуке высказался и насчет решения Коэнов, и насчет практики каннского «жюрения». Он считает, что недоразумение с коэновским выбором объясняется директорской тщедушностью Тьерри Фремо. Жиль Жакоб «работал» с жюри, просвещал аутичных киноавторов насчет новейших тенденций, показывал им правильные фильмы, проводил ненавязчивые просветительские беседы общекультурной направленности. Фремо же просто приглашает заслуженных кинограждан, после чего в «клетку с тигром» не заходит.

Случай с последним Канном важен и показателен, потому что Канн, по-моему, теперь один-одинешенек несет бремя собственно кинофестиваля. Фестиваля как учредителя эстетических ценностей и диктатора киномод. Фестиваля как создателя репутаций. Фестиваля как строителя иерархии кинематографических имен. Только у Канна теперь есть свой личный миф. Тут по часто цитируемому признанию А.Блока о его жизнеопределяющей сердечной привязанности: «У меня женщин не 100–200–300 (или больше?), а всего две: одна – Люба, другая – все остальные». В так называемом фестивальном движении то же: есть Канн и все остальные.

Все остальные – это все другие фестивали. Национальные, международные, «общего профиля» и специализированные на теме или виде кино, до сих пор бравирующие всемирностью и принадлежностью к прошлой «категории А» или скромно существующие для своей аудитории. Все они теперь, их тысячи, – только временно действующие кинотеатры. Я в этом совершенно уверена. Они важны, очень нужны, их не зря поддерживают локальные и общенациональные правительства и корпорации-«бенцы», но они лишь временные события по продвижению – или, скорее, придвижению – к публике в своем ареале распространения того кино, которому нет места в перманентно действующих кинотеатрах с их забубенно-аттракционным репертуаром. И к чему в этих обстоятельствах игра с и в жюри? Что там определят эти уважаемые люди, кроме того, какой фильм был лучшим на этой неделе в данном кинозале?

Подспудно, не признаваясь себе в том всецело, это понимают все фестивальные работники. Я сама из них – мы с режиссером Виталием Манским уже восемь лет делаем «Артдокфест». И это я настаивала, что жюри – не инстанция по определению ценностной иерархии среди фильмов, а инструмент по выведению авторской кинодокументалистики из гетто авторской кинодокументалистики. Это я истребила документалистов в жюри. И я утверждаю: в жюри – уж если это так надо явлению, называющему себя кинофестивалем, – должны входить арбитры из «высших инстанций», люди, уважаемые за свою профессиональную деятельность не в данной сфере искусства. Уважаемые за свой, если хотите, вклад в культуру в целом.

И это еще мой персональный компромисс. Была б моя воля, я бы проводила фестиваль без призов вообще. (Зрительские призы я не обсуждаю, потому что в ходе их присуждения действуют внеположные фильмам факторы вроде времени показа или погоды. Или вот станцию метро «Фрунзенская» закрыли, а значит, зрителям, храни их господь, придется теперь добираться до кинотеатра «Горизонт», главной площадки нашего «Артдокфеста», от «Парка культуры» на троллейбусе. А троллейбусы, они по проводам, а вдруг что с проводами? В декабре-то, когда и с ногами может случиться все? И этой стихии вверять присуждение призов фильмам, кропотливо собиравшимся нами по всему миру? Извините.)

Ну правда. Призы – это, по-моему, приятная, щекочущая авторские самолюбия игра, но она в целом в прошлом. И в прошлое она ушла вместе с самой категорией культурного арбитража. Были когда-то культурные авторитеты, критики, умнейшие люди. Их мнение вело граждан в кинотеатр, в театральный зал, «в концерт». Но их время ушло. В креативной культуре наступила эпоха охлократии: хорошо то, что популярно.

Нет, меня саму передергивало от выражения, повсеместно встречавшегося после смерти популярной певицы: «творчество Жанны Фриске». Я в нем вижу явный внутренний конфликт, очевидный оксюморон. Словом «творчество» в его традиционном демиургическом значении феномен симулякрической деятельности Фриске точно не обозначается. Но в ситуации смерти богов культурных иерархий оно употребляется вполне рутинно.

Это с одной стороны. А с другой – популярным, сверхпопулярным все чаще становится совсем не только охлократически низменное.

Но это качественное по традиции не подвержено «жюрению» ограниченным числом просвещенных лиц, оно не предполагает иного соревнования, кроме как соревнования в количестве просмотров. И при этом именно оно ныне действительно выковывает современную эстетику, новые способы понимания реальности, актуальные методы повествования и владения умами. Конечно, это сериал. Кто вообще способен оценить по какой-либо шкале глубину проникновения в психологию эпохи авторов кристально-чистой period drama «Мастера секса» (Masters of Sex)? Какое жюри рискнет всерьез судить драматургически новаторских «Любовников» (The Affair) или «Игру престолов» (Game of Thrones), эту «Войну и мир», приспособленную к сознанию тинейджера, которое жаждет жестокого приключения? Да даже «Тео­рию Большого взрыва», с его героями, кумирами миллионов таких же аполитичных парадоксалистов, героически расшифровывающими аббревиатуру ФСБ как научный феномен «Фатальный Случай с Барсуком»? Здесь вообще кто-то говорит о том, что данные произведения можно судить до просмотра аудиторией? Это потом возникают «Эмми». Но сначала «искусство идет в массы».

Потому что и для кино, и для сериала самая большая ценность – зритель. Не только культурные арбитры, сами демиурги-художники уважительно уступают ему лучшие места. Зритель с его вниманием и – как следствие – с его деньгами самая важная фигура в ситуации нынешнего экономического бытования кино. Что бы ни делали министерства культуры по всему миру, они не настолько эффективны в деле спасения кинематографа, как рядовой гражданин.

Жюри кинофестиваля умерло. Его наличие где-либо, кроме мифологемообразующего Канна, – легитимация архаики. Попытка утвердить арбитраж там, где его быть уже не может.

Так что бросьте, друзья. Фремо ни в чем не виноват. Он просто работает с отмершим организмом. А мертвое не реагирует на раздражители. Коэны вон даже не особенно оправдывались. Они чувствовали себя в своем праве – праве трупа, который неприкосновенен во всех культурах.