Безусловно, это кинодокумент эпохи. «Эпоха», с одной стороны, здесь слово, возможно, произнесенное довольно громко. В соотношении с определенной деликатностью повествования понятия «время», «момент нашей жизни» показались бы более уместны. Но все-таки нет – от «эпохи» не отвертишься. Документ фиксирует фрагменты жизни Фарруха Гафурова, актера по образованию и рабочего-мигранта по статусу бытия. В их хаотичности, запутанности, эфемерности.

Как обрывки чужих писем – мотивы действий полуизвестных лиц частично утеряны, причинно-следственные связи остались на выброшенных страницах. Все, так сказать, едва транскрибируемо (ой, как гадко использовать этот сытый эпитет в данном контексте). Впрочем, едва ли и персонажам понятно, что именно с ними происходит. Если можно величать персонажем участника кинодокумента.

Почти полтора года Денис Шабаев снимал течение жизни Фарруха. Красавец физкультурник – сошедший с полотен о дружба-народных парадах ренессансных времен СССР: в пертурбациях Времени наш герой покинул строй декоративных альфа-самцов в натянутых на торс майках и отглаженных трениках. Тогда – когда шагали дружно в ряд, радуя кинооператора и зрителя белыми зубами, – экраном правил чуть ли не Рубенс, назови его именем любого знаменитого документалиста. Теперь, когда плетемся – уж даже и без непременной музыки Вивальди и без стереотипа стужи за окном, – видеокамера предпочитает тона тающих чернил, осыпающегося гербария, рассохшегося карандаша. И характеры изначально нечеткие, и мотивы лишены частностей, а сводятся к объяснимым шаблонам. И эмоциям подрезаны крылья – монтажом ли или случайностью съемки (что вижу, то снимаю). Аналитик-структуралист найдет свою прелесть и нужность в этой параллели фактуры, характерной для текущего момента и визуального стиля – и хорошо, что кому-то радость. А информационная наполненность «Чужой работы» заслуживает того, чтобы крепко пожать режиссеру руку.

«Чужая работа»

Что в кадре? Самодельный барак на периферии мегаполиса. Закоулки города. Силуэты злобной съемочной группы некоего криминального сериала. Некая тень роли Фарруху там перепадает. Он пристраивается с заработком где может – всюду опаздывает, мечется. Насильственный энтузиазм, который держит его в городе, подразумевается, но неуловим. Как, впрочем, неуловимы и все векторы действий.

Но, вероятно, задача создать полноценную реальность не предполагается. С аурой киногении, многоракурсностью, деталями и прочими составляющими – о каком бы типе киноязыка ни шла речь. Кинодокумент традиционно работает иначе: это совокупность съемок. Их смысл и ценность – в подлинности (как пишут ученые: тут важно, что «подлинность – антипод подложности»).

…Фаррух и его друзья смотрят домашнюю кинохронику периода его детства в СССР, комментируют. Фаррух собирается за пределы барачного поселения по делам – и моет свои выходные туфли. Представление о стиле классик есть (обсуждается персонажами), а аксессуаров для чистки обуви нет, скажет аналитик бытового толка. Есть водопроводный кран на улице и руки. Цивилизация – фантом.

…Беседа Фарруха с мамой. Мама формулирует тезис о том, что нельзя работать в жанре «копытцем туда, копытцем сюда»: «Надо работать семь часов и жить. Как было в СССР – жизнь». Фаррух спорит и пытается доказать, что он хочет добиться здесь… Чего? «Чего-то».

…Молниеносный разгон событий: Фаррух уже в зале суда. В результате автомобильной аварии, в которой он виноват, погиб человек. Три года лишения свободы. Уводят из зала суда. Дальше отрывок скандала мамы с младшим братом Фарруха – тот отказывается учиться: «Буду зарабатывать, как все!» А потом мама идет по дороге в заснеженной деревне – чужеродной ей каждой снежинкой, – и за ней влачится ее тень: женская фигура с лопатой. Читай антипод «даме с косой». Не без сюрреализма позитивный образ. Через каждый четвертый кадр на пятый – некрасота нищеты. Нечто тусклое. Нечто покосившееся. Минимализм Моранди не будет к ночи помянут нами, циниками. Дальше в утлом пространстве каморки папа меланхолично рассматривает чью-то 8-мм кинокамеру. И говорит: «Теперь я режиссер». Квадрат грязного окна – как кстати примонтирован аналог экрана. Вся мизансцена – авторская ссылка об авторском методе? Унижение паче гордости?..

…Фаррух возвращается – по амнистии. Эффектная ситуация в кадре: Фаррух предполагает разбить пианино (выкинутое дачниками), чтобы сдать детали на металлолом. Мама умоляет этого не делать: «Оно же в пригодном состоянии. Пусть государство его забирает…» Пианино остается живо.

…Фаррух решает уехать домой. Дни растягиваются в поезде. Вместе с поездом – хотя дело идет к финалу – разгоняется киноязык. Воздух, свет, животы восточных мафиози, их оплывшие плечи раздвигают квадрат купе… Разговор: «Деньги дашь – имя поменяешь в Таджикистане». Спонтанные гигиенические радости – мытье под струей воды из шланга на остановке, между вагонами. И – объятия с женой в полутемной родной комнате, ее голос: «Останемся жить в Таджикистане, пусть будет много детей...»

«Чужая работа»

По поводу «Чужой работы» много и справедливо писалось о том, что мы, зрители, наконец увидели неприглядную… в самой гуще… близко к герою… и вообще «прямое кино». И об ответственности рухнувшей империи, о последствиях советской национальной политики и двойном стандарте, о великорусской ксенофобии и ностальгии по искреннему интернационализму, о брошенных согражданах. О них, правда, в фильме сквозит тихая, нежная забота. Очень расстраивает монтаж – больше, чем съемка. Чувство сопереживания и одновременно ощущение реальности происходящего на экране возникает, когда эпизоды соединяются по таинственному принципу вопросов «почему?», «зачем?». Здесь скорее метод натюрморта – одно поставлено рядом с другим – и это ведет к совершенно разным нарративным эффектам.

Впрочем, в визуальном документе драматургия действительно не предполагается. И в этом, собственно, начало и конец размышлений о фильме. Можно его оправдывать или, наоборот, придумывать изысканные названия стилю. Можно, вместе с Моранди, искать какую-нибудь «пустоту вместо гуманности между отстраненными объектами» или «густоту антигуманности». А на этой вязкой дорожке можно договориться до «лихорадки монохромности» бытия. Причем упущенной возможностью представляется не столько то, что сам автор не использует энергию вопросов (это действительно принцип стиля, в конце концов), сколько то, что вне съемочного и смонтированного пространства остается сам процесс мышления, саморефлексии персонажей. Их отношений с самими собой, с жизнью, с прошлым и будущим – каждодневным и тающим в ретроспективе и перспективе. Они практически немы – про неартикулированность всего и вся в фильме мы говорили выше. И эта немота вообще-то на совести режиссера.

Но прекрасно название – именно что монохромно и трагически сюрреально.

«Чужая работа»
Автор сценария, режиссер, оператор Денис Шабаев
Мастерская Марины Разбежкиной
Россия
2015