Беседу ведет и комментирует Наталья Сиривля.

Если бы спросили: для кого снят фильм Николая Досталя «Монах и бес» по сценарию Юрия Арабова, я первая вскочила бы тянуть руку: «Для меня! Я — целевая аудитория!» Я люблю Досталя, мне безумно интересен Арабов и невероятно актуальным кажется разговор на тему: а что, собственно, хорошего, вечного и нетленного есть в традиции русского православия?

РПЦ сегодня усилиями светских властей (и не без собственного посильного участия) превращена в какое-то пугало для креаклов: «Трулльский собор», «двушечка», «оскорбление религиозных чувств», «часы патриарха» и «нанопыль», храмы на детских площадках, активисты с топором против абортов, ОПК в школах, факультет теологии в МФТИ, святые мощи в космосе... Ни дня без скандала! Понятно, что все это пена, игра, злобный троллинг: «Вот как ща мы вас загоним в средневековье! Ага! Испугались»... Внутри Церкви, если заглянуть под медийную пену, тоже легко обнаружить впечатляющие наносы тьмы. Но при всем этом, как ни крути, православная Церковь — единственный (ну хорошо, не единственный — самый мощный) фермент христианства в квашне русской жизни. Она сохранялась и при татаро-монголах, и при московских царях, пережила раскол, синодальный период, советский погром, переживает нынешнее позорище... Власть вечно старалась ее ограничить и «опустить», поскольку Церковь, исповедующая Христа, просто по природе своей противна устоям «ордынского», самодержавного государства. Невозможно примирить бесконечную ценность личности и принцип: «власть имеет право в любой момент сделать с любым из подданных что угодно». Это главный конфликт внутри российской энтелехии (перехода любой вещи из потенциального состояния к действительному существованию и удержания ее в бытии), определяющий все ее катастрофические разрывы. Церковь — одна из наиболее значимых фигур на доске русской жизни. И хотелось, чтобы ее мистическую, потаенную силу кто-то наконец обнаружил и предъявил — на фоне бесконечной (и справедливой) демонстрации ее позора и слабостей.

Ну а сила Церкви проявляется, как известно, в ее святых.

Сценарий Юрия Арабова «Монах и бес», опубликованный в «Искусстве кино», я прочитала, разумеется, прежде, чем посмотрела фильм. В первую очередь я вычитала оттуда «Арабова» — его излюбленные мотивы последних лет. Это такой анти-«Фауст», если иметь в виду не поэму Гёте, а фильм Сокурова и всю их с Арабовым «человекобожескую» тетралогию («Молох», «Телец», «Солнце», «Фауст») плюс «Орлеан» Арабова — Прошкина-мл., где «фаустовское дерзновение» перенесено в уныло-абсурдистский антураж постсовка. Вот-де там на Западе (или у нас, под «ихним» влиянием) наплевали на Бога и черта и наворотили горы трупов, порушив естественное течение жизни. А в русской традиции святости (это уже про сценарий «Монах и бес») такое смирение, опрощение, самоумаление и великая любовь ко всей твари, что даже и бес в пространстве этой любви способен пре­образиться, покаяться и стать человеком. При этом сам сценарий, действие которого помещено в условный ХIХ век, являет собой мерцающую амальгаму фольклорно-церковных, пушкинско-гоголевско-лесковско-­достоевско-сологубовско-ремизовских и прочих реминисценций, — так что конкретно вычитать из него, кто такой бес и как, собственно, развивается духовная брань, можно десятком различных способов.

Оставалось ждать фильм.

Фильм произвел впечатление. Обескураживающее. Как будто бы смотришь, как «ванна» экранного действия наполняется смыслом, пузырьками юмора, тропами — гиперболами-метафорами, а также аллюзиями и парадоксами... Предвкушаешь, как будешь «купаться» в этом, и вдруг — словно затычку вынули — все куда-то стремительно утекает. Многогранный и многослойный пастиш превращается в сказку Студии Горького образца 50-х годов, а завершается все это «хождение за три моря» неожиданной, как удар палкой по лбу, развязкой: монах нарывается на мученическую смерть, а бес, впечатлившись, решает занять его место. И что? Что это было?

Попробуем разобраться.

«Монах и бес»
Автор сценария Юрий Арабов
Режиссер Николай Досталь
Оператор Леван Капанадзе
Композитор Александр Соколов
В ролях: Тимофей Трибунцев, Георгий Фетисов, Борис Каморзин, Роман Мадянов, Никита Тарасов, Сергей Барковский и другие
Эталон-фильм, ПРОФИТ
Россия
2016

НАТАЛЬЯ СИРИВЛЯ. В «Искусстве кино», где опубликован сценарий «Монах и бес», Арабов пишет, что сочинил его по вашей просьбе... То есть это был ваш замысел?

 НИКОЛАЙ ДОСТАЛЬ. Да. Это так. Как родился замысел? На картине «Раскол» я снимал ряд эпизодов в Кирилло-Белозерском монастыре. Там еще неподалеку Нило-Сорская пустынь. Крест стоит... Нил Сорский, чтобы вы знали, – один из великих русских святых. У него еще спор был с Иосифом Волоцким. Нил Сорский говорил: все отдать! Быть бедным. Жить своим трудом. А Иосиф Волоцкий: нет! Для независимости от царя церковь должна все иметь – деревни, крепостных, богатые монастыри... Потом-то все равно это все отобрали. Петр начал с того, что патриаршество отменил. А Екатерина церковное имущество в казну забрала... Но это так, к слову...

Так вот. Будучи в Кирилло-Белозерском монастыре, я книжечки купил, стал читать о монахах. И был там один такой Иван Семенович Шапошников. Жил и умер в XIX веке. Он был увечный, большой праведник и провидец, лечил собратьев. Жил на кухне, просфорки делал. И вот по ночам из кухни его доносился какой-то шум. Слышали: что-то там происходит. Потом он появлялся с синяками. В общем, чертовщина какая-то. И как-то очень этот персонаж мне в душу запал.

Потом, уже после фильма «Раскол», я поехал по приглашению старо­обрядцев в Великий Новгород. И там в Софийском соборе увидел мощи Ивана Новгородского. Прочитал его житие. Про то, как он поймал беса в рукомойнике. Тот взмолился: «Отпусти!» – «Отпущу. Но ты свози меня в Иерусалим». И бес его за ночь свозил туда и обратно. А потом стал Ивану мстить, вредить, слухи про него распускать, компромат подкидывать. Братия тогда Ивана связала и на плот – в Волхов пустила: плыви куда хочешь. А плот поплыл против течения. Вот такая история... Иван Новгородский – это XII век, а Шапошников Иван – XIX. И как-то у меня в голове все это сомкнулось. Я подумал: кто же такую чертовню мне изложит? Кто, кроме Юры Арабова? Позвонил ему. Рассказал. Он мне тут же: «У меня есть готовый сценарий». – «Какой?» – «Орлеан». Я говорю: «Читал роман, не мое. Давай мое писать». Юра: «Ладно, черт с тобой, давай твое». «Орлеан» в результате снял Андрей Прошкин. А Юра написал для меня вот такой отличный сценарий.

Ну и потом я четыре года с ним маялся.

Сначала Юрий повел меня в «Православную энциклопедию». Это такая кинокомпания, которая снимала «Орду». Мы решили, что раз на «Орду» они дали с учетом других поступлений 14 миллионов долларов, то и на наш проект у них три-четыре миллиона найдется. И мы пошли к Сергею Кравцу. Он взялся. Под это дело Фонд кино выделил нам миллион. Но в «Православной энциклопедии» год наш проект проволынили. Дополнительных денег так и не нашли. Миллион пришлось вернуть фонду. И я стал опять мыкаться, отказываясь от всяких заманчивых телевизионных проектов. Денис Евстигнеев предлагал мне «Яму» снимать по Куприну. Но я сказал: «Нет, не могу, вот-вот запущусь». И так я сидел четыре года. Потом мы с Юрой пошли в Минкульт. Там дали денег, точнее, пообещали, но мало. С этим мы пошли уже к Игорю Толстунову. И он взялся за этот проект. Спасибо ему. Он добрал в общей сложности больше половины бюджета. И в итоге мы сняли картину...

НАТАЛЬЯ СИРИВЛЯ. Но почему? Что заставило вас четыре года упираться рогом в этот проект?

НИКОЛАЙ ДОСТАЛЬ. Это самый главный и самый простой вопрос. Это – моя история. Мой замысел. Ничего подобного в кино не было. Во всяком случае, в российском в обозримые времена. Я, по крайней мере, не припомню. Знаете, на питчингах, когда защищаешь проект, спрашивают: а какой у вас референс? Глупость! Если есть образец, то неинтересно мне это снимать. Зачем повторяться? Поэтому мы с Юрой написали: «Авторы не знают референсов или в силу отсутствия информации, или в силу больших амбиций». Но потом нам уже рассказали, что есть у нас, оказывается, референс! Это Александр Сергеевич Пушкин, незаконченная поэма «Монах», которую он написал в четырнадцать лет. Там бес по имени Молок, пойманный монахом Панкратием, обещает свозить его в Иерусалим. Но, собственно, на сговоре все это там обрывается. Мы это узнали, уже написав сценарий. Я говорю: «Юр, у нас же есть референс – Пушкин! Наше все! Ну как тут не взяться?»

Я вам сейчас расскажу одну притчу. Ее мне рассказал Вадим Виноградов – режиссер-документалист. Он прочитал сценарий, ему понравилось. И рассказал притчу. Монах возвращается после трудов праведных. Устал. Лишь бы до лавки добраться. Заходит в келью, а на лавке у него лежит черт. Монах думает: «Надо же! Ведь тоже небось устал бедолага! И лег под лавку. А бес тут же пулей вылетел вон из кельи. Всё. Фильм о любви. О том, как любовью побеждается даже тайна беззакония. «Не любите и не любимы будете»...

Вот это – мое кино! Не все его так понимают. Некоторые в нем видят комедию. Но какая это комедия? Да, там есть юмор. Юра даже придумал такой слоган: «Может ли черт стать человеком?» Ответ: «А черт его знает». Смешно. Но для меня все это очень серьезно. Более чем...

НАТАЛЬЯ СИРИВЛЯ. И как вы для себя определяете жанр?

НИКОЛАЙ ДОСТАЛЬ. Самый заветный жанр для меня – трагикомедия. Самый сложный. Если я приблизился к этому – хорошо. А как только ни называют: и притчей, и комедией, и фэнтези… Но это вам, критикам, определять жанр. Мы, когда снимали, про это даже не думали. А сейчас, когда повсюду фильм обсуждают, начали думать. Да, наверное, трагикомедия. Как и «Облако-рай». Вообще, все мои картины тяготеют к этому жанру.

НАТАЛЬЯ СИРИВЛЯ. А в чем, по-вашему, трагическая составляющая этой истории?

НИКОЛАЙ ДОСТАЛЬ. Ну как же! В том, что Иван Семенов сын принес себя в жертву, чтобы дать бесу шанс стать человеком. Помните, в финале, в полицейском участке, когда Иван все преступления берет на себя. Так делал только один персонаж в истории. 2000 лет назад. И в том еще, что Иван Семенович ушел из жизни. Это, как говорится, отдал Богу душу. И кому-то его жалко. А кому-то не очень. Он прожил жизнь так, как мог. И как должен был прожить, будучи монахом Иваном – Семеновым сыном. Кто-то сопереживает, кто-то нет.

НАТАЛЬЯ СИРИВЛЯ. То есть победил «врага рода человеческого»... В себе? Или вообще? Я когда читала сценарий, у меня сложилось ощущение, что бес – это какая-то часть или «половинка» Ивана. У вас не было идеи, чтобы их обоих играл один и тот же актер?

НИКОЛАЙ ДОСТАЛЬ. Нет. Это я сразу отмел. Я и Юре сказал: не надо, не надо этого абсолютно! Просто до поры, до времени мы не должны понимать, кто он, Иван Семенов сын. Что за тип? Сумасшедший! Псих! Ненормальный, в котором живут пять человек или двое, трое, – не важно. То есть интрига держится до появления беса. А когда от него отделяется бес, то все понимают, с кем и с чем герой борется. Что вся его жизнь – это такая борьба, война на пути к Богу. Тут не раздвоенность важна, а, наоборот, стойкость, цельность. Так что я сразу сказал: пусть будут два артиста.

«Монах и бес»

НАТАЛЬЯ СИРИВЛЯ. Хорошо. Тогда кто же, по-вашему, бес? У Арабова в сценарии он имеет некие социальные очертания: он то о церковной карьере для Ивана заботится, то бомбу собирается бросить в государя императора, то грезит о швейных машинках и социалистических мастерских... То есть лесковский или такой из «Бесов» Достоевского персонаж – провокатор, революционер-из-охранки. Но в фильме подобной социальной определенности нет. Так кто он для вас?

НИКОЛАЙ ДОСТАЛЬ. Остап Бендер.

НАТАЛЬЯ СИРИВЛЯ. Серьезно?

НИКОЛАЙ ДОСТАЛЬ. Чуть-чуть...

НАТАЛЬЯ СИРИВЛЯ. Понятно. То есть проходимец в широком смысле. Фольклорный персонаж.

НИКОЛАЙ ДОСТАЛЬ. Да. Мне хотелось сделать его более обобщенным. Тут и Остап Бендер, и Адольф Гитлер. Бесовщина – она включает всё. Бес может и сжечь человека на костре, и вылечить ради того, чтобы человек ему поклонился... Ну как у Гёте...

НАТАЛЬЯ СИРИВЛЯ. У Гёте?

НИКОЛАЙ ДОСТАЛЬ. Так и у нас. Бес и бес.

НАТАЛЬЯ СИРИВЛЯ. Ясно: «Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо».

НИКОЛАЙ ДОСТАЛЬ. Да нет... Ну какое благо? Бес отвез Ивана к Гробу Господню, и тот был готов за это ему поклониться. И неизвестно еще, как бы все обернулось... Может, гореть бы Ивану в аду, если б не удалось ему втолкнуть беса в храм Гроба Господня. Кто его знает... Тут война. Поединок...

НАТАЛЬЯ СИРИВЛЯ. И все-таки: бесовщина – что это лично для вас? Откуда этот раскол, этот конфликт?

НИКОЛАЙ ДОСТАЛЬ. Ну, друзья мои! Мы все обуреваемы бесовщиной. Это наша раздвоенность, растроенность, наша множественность. Святой человек – это тот, кто единство какое-то в себе чувствует. Единственность! А наша множественность: хотим и это, и то, и тут ухватить, и там... Вот это и есть бесовщина. Она в нас во всех, по-моему, сидит. Мы даже не понимаем этого. Или мы не называем все это бесовщиной. Наше тщеславие, гордыня, желание сделать карьеру, жажда власти, социального продвижения… Материальные дела. Как-то так...

НАТАЛЬЯ СИРИВЛЯ. То есть это психологический феномен...

НИКОЛАЙ ДОСТАЛЬ. Наверное, да... Но это состояние выражается в каких-то повышенных материальных запросах, желаниях, страстях. Тимофей Трибунцев, мне кажется, очень точно это сыграл – то, как человека буквально разрывает на части. У меня был сначала другой артист на эту роль. Саша Яценко. И мы с ним долго работали. Но потом его агент настоял, чтобы он сыграл маленькую роль в «Дуэлянте». И по срокам мы с ним никак не совпадали. Пришлось искать другого артиста. И мне повезло, что Константин Райкин поставил театр «Сатирикон» на ремонт, так что Трибунцев оказался свободен. Он мог дать мне сорок съемочных дней в экспедиции. Так что нет худа без добра. Тимофей – более точный выбор на эту роль. Мог отрастить усы, бороду, сделал все, что надо... Он замечательно сработал!

НАТАЛЬЯ СИРИВЛЯ. А Фетисов, который играет беса?

НИКОЛАЙ ДОСТАЛЬ. Георгий Фетисов? Я его впервые увидел в театре Васильева. И понял: вот, это тот, кто мне нужен! Во-первых, мне нужен был артист с неизвестным лицом. Чтобы не вызывал никаких ассоциаций. Чтобы непонятно было, откуда этот бес появился. Во-вторых, я его сразу увидел в образе беса – с бородой, с усами. Он так и снимался – со своей, можно сказать, растительностью. Я, знаете, очень не люблю весь этот пастиж – накладные бороды, парики... У меня актеры на 90 процентов «со своим» играют. Все отращивали... Я удовлетворен работой Фетисова. Может быть, он в роли беса кому-то слабее покажется, чем Трибунцев в своей, Ивана Семеновича. Но у Трибунцева роль-то какая – в одной несколько. А Фетисов все-таки одну сыграл.

НАТАЛЬЯ СИРИВЛЯ. А его внешний облик странный: то ли цыганский, то ли богемный. Все эти фраки до пят и жилеты на голое тело... Откуда это?

НИКОЛАЙ ДОСТАЛЬ. Знаете, в съемочной группе шутили: сейчас кино снимают максимум в 3D. А мы – в 4D. Досталь – режиссер-постановщик, Досталь (сын) – второй режиссер. Досталь (второй сын) – исполнительный продюсер, Досталь (жена) – художник по костюмам. И вот мы с Женей, моей женой, и решили придумать артисту что-то такое – эклектичное. Чтобы это было и не из XIX века, и не из XXI. Придумали такую вот богему не богему... Все вместе. Она придумывала. А я утверждал.

НАТАЛЬЯ СИРИВЛЯ. Хорошо. Давайте все же вернемся к вопросу о «референсах». Что-то вас вдохновляло из русской классики? Были какие-то тексты, на которые вы опирались?

НИКОЛАЙ ДОСТАЛЬ. Нет. Я очень люблю Гоголя – «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Ночь перед Рождеством»... Салтыкова-Щедрина... Но чтобы конкретно мы на какое-то произведение опирались – такого не было.

НАТАЛЬЯ СИРИВЛЯ. А сама тема бесовщины? В нашей традиции она ведь касается не только судьбы отдельного человека, но и судеб России. «Русские бесы», определяющие ход нашей истории, – вы это как-то имели в виду?

НИКОЛАЙ ДОСТАЛЬ. Нет. Наш фильм не про беса. И не про «бесов». Фильм про Ивана Семенова сына. Про его любовь к человеку – к любому, к грешнику в первую очередь. Ведь Бога волнуют прежде всего грешники, а не праведники. Так и Иван Семенов сын... Да. Он хочет, чтобы бес от него отстал. Но понимает, что есть относительно него у Бога какой-то замысел! И принимает его. Принимает замысел Божий. Вот помните его молитву на Мертвом море? Я ее слышал из уст Антония Сурожского. Но потом меня поправили, что это молитва Филарета, митрополита Московского: «...Нет у меня желания, кроме желания исполнить волю твою. Научи меня молиться! Сам во мне молись!» И ведь подействовала молитва! Бес после нее даже стоять не мог. Так же и Гроб Господень подействовал. Но только жертва – смерть Ивана Семеныча – толкнула беса пойти на место прежней работы Ивана – в монастырь.

НАТАЛЬЯ СИРИВЛЯ. Понятно...

НИКОЛАЙ ДОСТАЛЬ. Так и в сценарии было. А я текст еще дописал немного. В сценарии, если помните, финал: «Писарь ты писарь! Латынь разумеешь, а Христа понять не можешь. Что же мне королей французских сюда звать? Если я эту голь не приму, то зачем я здесь? Зачем все это? Тогда останутся тут только камни да снег». А в фильме он добавляет: «Не все свято, что в книгу вмято». Когда Борис Каморзин почитал, он сказал: «Ну ради финала – это уже роль... Того стоит».

«Монах и бес»

НАТАЛЬЯ СИРИВЛЯ. Да. Каморзин в финале сыграл замечательно. А вот скажите: вставить в эту историю Николая I – это ваша идея или Арабова?

НИКОЛАЙ ДОСТАЛЬ. Я сейчас уже не помню. По-моему, Арабова. Только у него поначалу с царем приезжала императрица. Но я сказал: «Юра! Помилуй! Ну что бабе делать в мужском монастыре? Что она у нас будет играть? Массовку изображать? Давай лучше туда личность какую-нибудь впишем. Бенкендорфа, например». И он замечательно вписал Бенкендорфа. Вообще, сценарий отличный! Когда Юрий его написал, я сказал: «Ты – молодец. Ты победил». Ну а дальше я по тексту, конечно, прошелся. Что-то выкинул, что-то добавил... Шутки-прибаутки... Сократил сценарий. Он же был часа на два с половиной. А я уложился в один час пятьдесят четыре минуты.

НАТАЛЬЯ СИРИВЛЯ. По поводу Арабова. Для меня в его фильмографии этот сценарий очень четко рифмуется с фильмом «Фауст» Сокурова. Там, если вы помните, в финале Фауст жестоко забивает черта камнями. А у вас герой прямо на ручках беса носит. Спасает. Вы это противопоставление как-то имели в виду?

НИКОЛАЙ ДОСТАЛЬ. Нет. Мне очень нравится «Фауст». На мой вкус, лучшая картина Сокурова за последнее время. Одна из лучших. Я еще выделяю «Солнце». Но у меня совсем не было мыслей о «Фаусте». Может, Юрий что-то там в мозжечке и держал, но мне тот фильм был не полезен. И у нас, как видите, нет ничего от «Фауста». Арабов просто написал оригинальный сценарий. По моей просьбе. Про Ивана Семенова сына. XII век, XIX. «Юра, давай, соединяй!» Он и соединил. Всё.

НАТАЛЬЯ СИРИВЛЯ. Значит, что получается? Для вас эта история – просто квинтэссенция русской святости. XII век, XIX – все едино...

НИКОЛАЙ ДОСТАЛЬ. Ну я не могу так про свое кино говорить! Квинтэссенция святости! Это звучит как-то... Критикам можно, а я не могу.

НАТАЛЬЯ СИРИВЛЯ. Но как вы объясняете для себя, что вот вы сняли кино о самом ценном, самом важном и святом в русской истории, а резонанса – ноль. Просто как в вату...

НИКОЛАЙ ДОСТАЛЬ. Вы про Московский фестиваль? Ну жюри тоже может ошибаться, скажу я нагло. А если по-настоящему... Наверное, иностранцам эта картина не очень понятна. Да и русским зрителям. Они как видят? Ржут на первых кадрах. Потом вдруг перестают ржать: а что это было-то? А что такое? Что Досталь снял? Комедию? Нет. А что тогда? Непонятно... Тут думать надо. Сострадать. А кому охота? Но куда деваться? Зритель какой есть – такой есть. И вообще, искусство в целом и кино в частности не имеют объективной оценки. Это ж не спорт, где дальше, выше прыгнул – и ты герой. А тут все субъективно.

Была надежда на какой-то прокат. Но какой прокат? У нас рекламы – ноль. Вроде есть комедийная составляющая, я думал, она привлечет зрителя. Игорь Толстунов тоже надеялся. Но прокат, по-моему, был очень слабый. Однако же тем не менее на фестивале «Киношок» Арабов получил приз за лучший сценарий, а Трибунцев – за лучшую мужскую роль. И я очень рад за них. Да, меня с этим фильмом не позвали ни в Венецию, ни в Локарно. Но я показал его в Вологде, съездил в Киев – мать городов русских, где на фестивале «Покров» картина получила практически все призы, включая Гран-при. Поеду в Великий Новгород на фестиваль «Вече». Фильм показали на фестивале «Вера и слово». И «Лучезарный ангел» меня пригласил, правда, потом передумал. Так что есть резонанс. Есть те, кому это важно и интересно. А я удовлетворен просто тем, что я снял картину. Смог снять на эти деньги, по этому сценарию, в эти сроки.

НАТАЛЬЯ СИРИВЛЯ. Что касается денег… Были какие-то досадные ограничения, связанные с финансами?

НИКОЛАЙ ДОСТАЛЬ. Ну небольшие... Мы Израиль весь снимали в Крыму. С нашим бюджетом экспедицию в Израиль было не потянуть. Но это, я считаю, небольшая потеря. Зато сняли Петру в Иордании. И Мертвое море. Это была самая дорогостоящая экспедиция за рубеж. В общем, выкрутились, я считаю...

НАТАЛЬЯ СИРИВЛЯ. По поводу зрительской реакции. Я читала отзывы в Интернете...

НИКОЛАЙ ДОСТАЛЬ. Да? И что пишут? Я не слежу за этим. Я вообще не очень компьютерный человек.

НАТАЛЬЯ СИРИВЛЯ. Отзывов много. И в основном положительные: «понравилась игра актеров», «фильм заставляет задуматься»... Правда, в некоторых встречается такое наивное, детское разочарование, что все чудеса-де от беса. Это ж так клево, чтобы прямо в реке стиральная машинка работала! И рыбы ловились величиной с бревно. А тут вдруг выясняется, что это все бес выделывает.

НИКОЛАЙ ДОСТАЛЬ. Ну, друзья мои, ну мы же не снимали фильм о реальном святом, о Серафиме Саровском к примеру, который кого-то там исцелял! У нас не было такой задачи! И вообще, я бы о реальном святом не стал делать кино. И Юрий не стал бы. Это очень сложно! Кино – это все-таки вымысел. Арабов в первом варианте сценария дал герою фамилию Шапошников. Я говорю: убери! Нет никакого Шапошникова. Это собирательный образ. Точка!

НАТАЛЬЯ СИРИВЛЯ. Я к чему заговорила о чудесах... Вот если вспомнить фильм «Остров»... Там, конечно, у Мамонова исключительно сильная роль. Но помимо Мамонова людей в этом фильме привлекает именно чудо. Возможность исцеления, возможность получить что-то, недоступное в обыденной жизни. А вы это дело дезавуируете. Это сознательная такая позиция?

НИКОЛАЙ ДОСТАЛЬ. Мне «Остров» не близок. У Арабова тоже был фильм под названием «Чудо», Александр Прошкин его снял. Но это все не мое. Не мое... Впрочем, у нас есть одно чудо: когда Иван выходит с чертом из храма Гроба Господня. Он, если помните, после этого заикаться и хромать перестал, а бес зато совсем обезбесился...

НАТАЛЬЯ СИРИВЛЯ. Понятно. Но если продолжить разговор о наивном, буквальном восприятии этой истории, то меня лично тут смущает один момент...

НИКОЛАЙ ДОСТАЛЬ. Какой?

НАТАЛЬЯ СИРИВЛЯ. Ну, предположим, на одной чаше весов – жертвенная гибель Ивана Семеновича, преображение беса, преображение настоятеля. А на другой? Добродушный пристав, отдавший человека на смерть. И этот казачок с пустыми глазами, который героя запарывает. Они же это не по злобе. А потому что Иван обоих их провоцирует. Получается, святой у вас беса спасает, а людей вводит походя в грех и в соблазн...

НИКОЛАЙ ДОСТАЛЬ. Нет. Меня это не смутило. И у меня не было никаких сомнений в правильности того, как эта сцена написана у Арабова. Потому что мы же знаем эту власть, которая во все времена у нас была жесткой. Власть – она и есть власть. А мне важен был Иван Семенов сын. То, что он взял на себя чужие грехи. Это подвиг. А уж власть отреагировала так, как отреагировала.

«Монах и бес»

НАТАЛЬЯ СИРИВЛЯ. То есть «проблемы индейцев – не проблемы шерифа». За власть мы не отвечаем.

НИКОЛАЙ ДОСТАЛЬ. Пусть власть сама за себя отвечает! И у пристава, и у Федота был выбор. Пристав же мог сказать Ивану: «Да хватит врать-то? Никого ты не насиловал! И почту не грабил. Вон твой напарник говорит, что ты «два рубля отродясь вместе не видел», – и отпустить. А пристав за вранье, за наговор на себя, за неуважение к властям велел героя выпороть. У власти всегда есть возможность проявить милосердие. Но не всегда она ею пользуется. Почему? Это уже вопрос к власти.

НАТАЛЬЯ СИРИВЛЯ. Да. Но мне кажется, что этот наш идеал святости, всепрощения, это «я за всех виноват» другим концом имеет вот эту самую беспредельную власть. Это сообщающиеся сосуды.

НИКОЛАЙ ДОСТАЛЬ. Да почему же?! Власть должна знать, что такое милость, сострадание, снисхождение. А она не знает. И знать не хочет. Нет у нее таких чувств. У нас-то у самих они не всегда проявляются. А вот у Ивана Семенова сына появилось желание и готовность взять чужие грехи на себя...

НАТАЛЬЯ СИРИВЛЯ. И что дальше? Вам не кажется, что вот эта наша подлинная, чудесная, замечательная модель русской святости во многом вынужденная? Способ сохранения живой души в условиях безысходного гнета. Что мы видим в картине? Человек добровольно идет на смерть, чтобы в итоге отправить беса в натоптанную колею своей жизни – раздвоенности, нищеты, неприкаянности, вечной борьбы со своими страстями... Жизни в условиях, когда ты – никто; серое небо, картошка, морковка, выжить... И никуда все это не движется. Бесконечное хождение по кругу. Вам так не кажется?

НИКОЛАЙ ДОСТАЛЬ. Вы так говорите, как будто у нас весь народ такой! А ведь таких, как Иван Семенов сын, единицы! И эти единицы по-другому не могут. Они обречены на праведность. Это их выбор. Так они выбрали! Слава богу, что такие единички среди нас есть. Которых в Красную книгу надо записывать. Значит, не все еще потеряно для россиян. Так я думаю. Может, наши пра-пра-правнуки будут жить в России праведной или, по крайней мере, правильной жизнью. Но сейчас пока вот все так, как есть...

НАТАЛЬЯ СИРИВЛЯ. То есть ценой подвига и страдания можно превратить беса в человека, а Россию...

НИКОЛАЙ ДОСТАЛЬ. Погодите! Что значит «превратить»? Я, когда Арабов только-только закончил сценарий, дал его почитать игумену Кирилло-Белозерского монастыря. И он мне сказал: «Николай Николаевич! Вообще, по церковным канонам бес не может стать человеком. Имейте в виду. Тут у вас могут быть неприятности». И дал мне житие св. Антония. Там бес пришел к Антонию и, искушая его, спросил: может ли Бог от нечистого принять покаяние? И Антоний ему сказал: стань лицом к востоку и, не сходя с места три года, повторяй: «Господи, помилуй меня, злобу древнюю! Боже, помилуй меня, мерзость запустения! Господи, помилуй меня, мрачное заблуждение!» «Вы это вставьте. Чтобы понятно было, что Иван Семенов сын всего лишь дает бесу шанс». И мы это вставили в сценарий. Там-то, у св. Антония, бес его, конечно, послал! Не стал молиться и не пошел к престолу с покаянием. Но у нас, в нашей истории, мы даем Легиону шанс. Только шанс. И неизвестно еще, как он им распорядится. Что там в монастыре натворит? И что там будет с этим монастырем? И с настоятелем? Может, у настоятеля у самого рога вырастут от соседства с таким работничком...

НАТАЛЬЯ СИРИВЛЯ. То есть финал открытый?

НИКОЛАЙ ДОСТАЛЬ. Ну конечно! Легион в финале пошел, прихрамывая и заикаясь, как Иван Семенов сын. Он пытается в его обличье влезть. Ему дали шанс. И всё. Не более. Поэтому, конечно, финал открытый. Для всех нас! Может, что-то у нас получится. Рога отбросим, хвосты отрубим. Покаемся, стоя лицом к востоку, – и примут нас...

НАТАЛЬЯ СИРИВЛЯ. «На этой оптимистической ноте» давайте заканчивать нашу беседу. Спасибо.

«Монах и бес»

P.S. Ну что ж... Кажется, что-то для меня прояснилось.

Арабов в сценарии, как всегда, воюет с собственной сложностью, с интеллигентскими претензиями и заморочками, проповедуя этакий нравственный «дауншифтинг»: смириться, опроститься, раствориться в серенькой национальной стихии. Это было у него и в «Юрьевом дне», и в «Орлеане»... Досталь же честно снимает совершенно другое кино — про святого русского чудика Ивана Семенова сына, вынужденного сосуществовать с чертом, как со скандальным, неприличным соседом. Тот его соблазняет, подставляет, компрометирует, гонит с места на место... Иван устал. Ситуация патовая. И тут подворачивается перспектива слетать в Иерусалим. Иван решает: пан или пропал. Или черт победит, или он-таки справится с бесом, что на Святой земле проще. Так и выходит. У Гроба Господня черт свою силу теряет, а Иван, наоборот, обретает. Он призывает Бога на Мертвом море: «Сам молись во мне!» И дальше — «как честный человек», — «приняв Христа внутрь», обязан уже пройти Его путь до конца. Иван как бы «входит в обличье» Христа, ну а бес соответственно в обличье Ивана... Такая вот «симпатическая святость»... Трогательно, искренне, наивно и чисто — так ребенок надевает папины туфли, шляпу и галстук, чтобы «быть папой». Возразить нечего. Он в этот момент действительно испытывает к папе большую любовь и что-то такое про папу изнутри понимает. Так что подобный путь к Богу возможен, и не хуже разных прочих путей.

Вопрос в другом: почему в случае с фильмом «Монах и бес» этот путь утыкается в стену всеобщего равнодушия?

Первый ответ лежит на поверхности. Популярность бродячего сюжета о «спасении беса» (он характерен вовсе не только для Руси) обусловлена средневековым невротическим страхом перед адскими сковородками. И народное сознание, в отличие от церковного, склонно было увенчивать этот сюжет «хорошим концом», поскольку это давало огромное утешение: если там — на Небесах — и беса могут простить, то меня-то уж точно помилуют.

Нынче в массовом сознании этого страха, слава Тебе, Господи, нет. Тут, что называется, «не бо-бо». А «бо-бо» зато совсем в другом месте. Нынешний российский человек невротически боится ада не за гробом, а на земле: что кирпич на голову упадет, что с работы уволят, что заболеешь или кто-то заболеет, а лечиться не на что, что муж запьет, что квартиру отберут за долги, что война вот-вот начнется... Что твое ненадежное житейское благополучие в одночасье рухнет. И от Бога, церкви, святых и разных потусторонних сил человек ждет защиты, поддержки и спасения этого с трудом достигнутого благополучия.

И что же он видит в фильме? Бес, который так ловко из воздуха извлекает всякие ништяки, теряет свои способности, становится в финале хромым, убогим, косноязычным нищим, которого из милости берут в монастырь чистить сортиры. А главный герой — тот и вовсе погибает от побоев в полиции. Значит, вся святость с житейской точки зрения направлена на то, чтобы стало «хуже». Поэтому зритель не то чтобы протестует, нет, он еще помнит про самопожертвование, самоотречение, идеалы и прочее... Но он просто не понимает: зачем? Во имя чего? И, пожав плечами, равнодушно проходит мимо.

Но это, так сказать, ответ житейски-психологический. Второй же ответ для меня мистический. Ведь если человек со всей чистотой и искренностью приносит жертву (а «Монах и бес» для Досталя, в общем, жертва, учитывая четыре года мытарств), а Господь ее «не принимает» (то есть результат почти нулевой), то что-то Бог этим нам хочет сказать. И на мой взгляд (это, повторяю, исключительно моя интуиция), Он хочет сказать, что тот прежний, великий, подлинный, единый, что для XII века, что для XIX, что для XX, путь русской святости-как-отказа, святости-как-побега, святости-как-ухода от мира пройден. До конца. И нам не надо на него возвращаться. Он был способом «обожения», обретения абсолютной духовной свободы в условиях абсолютного социального порабощения. А если путь этот больше не актуален, то, получается, и порабощения того, «ордынского», «моносубъектного», больше нет. Где-то там, на мистическом уровне, российская, восьмисотлетняя тюрьма рухнула. Все изменилось. И спасибо Николаю Досталю, что он снял свой замечательно неудачный фильм, чтобы мы всё это наконец осознали, почувствовали.

P.P.S. И тут для меня занятная рифма с картиной «Дуэлянт» Алексея Мизгирева. Святость и честь — два главных «клапана» субъектности в российской моносубъектной системе. Высшему сословию в ограниченных пределах позволен был этот способ защиты «я». Царя, как и членов царской фамилии, на дуэль никто, конечно, вызвать не мог; но и совсем уж рабом, о которого можно вытереть ноги, российский дворянин не был. И великая путаница дуэльных понятий, которую мы наблюдаем в картине Мизгирева, — все та же попытка влезть в «папин кафтан»: трогательно, но абсолютно нелепо. Не совпадает прежняя система сословной чести с нынешними привычками, установками и настройками русской души. Потому что нет уже сословий. Нет барства — но нет и рабства. Не должно быть! И честь, святость, субъектность и прочие важные для человека материи нам придется выдумывать, выстраивать и как-то «выстрадывать» заново.