Окончание. Начало см.: «Искусство кино», 2013, № 12

Глава третья. Настоящее чудо

В темном еловом лесу стоял низенький скит. Он представлял собою рубленую избу вышиной в малый человеческий рост, с окошком, затянутым бычьим пузырем. Еле видимая тропка, ведущая к нему, была завалена сухими иголками.

Повозкой управлял одноглазый монах, в ней сидели Иван Семенович и настоятель. Монах остановил лошадь, та начала мотать гривой и фырчать. Шапошников посмотрел в вышину. Кругом стояли высокие черные ели, и было темно, как поздним вечером.

Настоятель. Здесь и жить будешь. Раз в неделю тебе будут привозить хлеб и жмых.

Иван Семенович. А воду?

Настоятель. Здесь недалеко есть болотце. Из него и пить будешь. Но ты человек искушенный, бывалый, справишься… А ты будто и не рад, загрустил…

Иван Семенович. Грущу, что есть болотце… Надо вообще без него. Собирать дождевую воду и пить.

Настоятель. Это тебе виднее… И вот тебе послушание, коли заскучаешь… (Он нахмурился, почесывая подбородок и тяжело соображая.) Видишь, как много здесь сухих дерев? Непорядок. От сухостоя и здоровый лес гниет. Выпилишь мне все сухие деревья, а здоровые пронумеруешь.

Иван Семенович. Римским колонтитулом или как?

Настоятель. Это на твое усмотрение. У нас главное – титул. А колонтитул приложится. Это вообще дело десятое. (Он не смог скрыть своего злорадства и посмотрел Шапошникову прямо в глаза.) Колонтитул ты мой дорогой… Пропал ты… Совсем пропал. (Вознице громко.) Трогай давай!..

Одноглазый монах хлестнул лошадь кнутом, та нехотя развернулась и пошла обратно, озираясь и дрожа.

Настоятель обернулся. Он увидел, что Иван Семенович лежит на лесной дороге ничком – то ли плачет, то ли смеется…

Игумен перекрестился. Вверху зашумели высокие деревья, заговорили бессвязно, как хмельные на пиру. Начал падать первый снег.

…Крупные хлопья ложились на тощую спину Ивана Семеновича, который по-прежнему лежал ничком в иголках, не шевелясь. Он услышал мягкие шаги рядом с собой и препротивный, чуть картавящий голос, который так надоел ему за много лет…

Легион. Конечно, не «Савой», не «Славянский базар», но жить можно. Отсюда мы начнем свой стремительный взлет. Цари земные тебе поклонятся, а мне платочек поднесут...

Иван Семенович сел на земле. Он увидел, что около скита бродит вертлявый молодой человек в перепачканных лосинах и с немытыми длинными волосами, слегка напоминавший студента-семинариста. Он также походил и на самого Ивана Семеновича, но из какой-то другой, университетской прохладной жизни. Длинноволосый носил небольшие круглые очки с перебитым правым стеклом, и на пальце его блестел перстень, подаренный государем. Посмотревшись в него, как в зеркало, он наскоро причесал ладонью свалявшиеся вихры…

И здесь Иван Семенович напал на него сзади. Повалил на землю. Начал избивать ногами, руками… и очки упали на землю...

Некоторое время они тяжело боролись, но силы были явно не равны. Пыл Ивана Семеновича быстро иссяк. Незнакомец толкнул его в грудь ногой. Шапошников опрокинулся в иголки и затих. Длинноволосый сел рядом, тяжело дыша. Начал близоруко щупать вокруг себя руками и наконец отыскал очки. Водрузил их на длинный нос. Они оказались теперь еще и погнутыми…

Он подышал на перстень. Оттер его о сюртук и посмотрелся в него. Поправил очки и волосы.

Иван Семенович лежал поодаль и плакал. Бесшумно падал снег…

Иван Семенович. Б-боже, б-боже ты мой!.. З-за что? З-за что такие муки? О-ой! Не могу!..

Он сидел на земле, схватившись за голову, и, раскачиваясь, плакал и причитал. В железной печурке трещал огонь. Скит топился по-черному, и внутри было довольно дымно. В углу стояла корзина с гнилыми яблоками, прикрытая грубой рогожей, больше в скиту не было ничего.

Длинноволосый подсел к Шапошникову и протянул ему кусочек еловой коры.

Легион. Для зубов хорошо и от запоров помогает.

Иван Семенович. Б-боже, б-боже ты мой! Ну до чего т-ты мне н-надоел. Уйди, с-сгинь и расточись! В-видеть тебя б-больше не могу!

Он выплюнул предложенную ему кору.

Легион. Ничего. Все идет отлично. Перед стремительным взлетом часто следует небольшое падение.

Иван Семенович. З-знаю я т-твой взлет и з-знаю, что б-будет дальше! Этот с-скит сгорит, и м-мне нужно б-будет искать н-новый монастырь.

Легион. Такова судьба настоящих подвижников. Все гонят, все клянут… – мучителей толпа… Но мы не сдадимся. Организуем независимый профсоюз и отправим настоятеля к чертовой матери.

Иван Семенович. С-слушай, м-мил ч-человек, ты же видишь, ч-что у т-тебя н-ничего не получится! Т-ты б отстал от меня… Н-ну есть же н-настоящие с-святые отцы… Ты бы к н-ним и шел.

Легион. Подле них место уже занято. Не пустят меня.

Иван Семенович. И н-никак не пролезть?

Легион. Никак. Такие зубры, нам не чета…

Он махнул рукой.

Иван Семенович. Н-но мне же до с-святости далеко, т-ты сам видишь.

Легион. Вижу. А знаешь почему? Смирения в тебе нету. Любовь есть, а смирения ни-ни… Мне противишься и в грош меня не ставишь.

Иван Семенович. З-значит, подчиниться с-сатане – это и есть смирение?

Легион (горячо). Конечно! Я старше тебя и опытней. И бунт твой смешон, а безумное противление пагубно. Сказал тебе – будешь настоятелем здешнего монастыря, значит, будешь… И не перечь! Заведешь новые порядки, организуешь коммуну, город солнца… суфражистки, швейные мастерские. Эмансипация женщин от мужчин и мужчин от женщин. Ты способный. Справишься.

Иван Семенович. Н-накось, в-выкуси!..

Он сложил пальцы в фигу и поднес к морде Легиона. Тот поморщился. Достал из кармана сюртука два камушка и вложил в руку Шапошникова.

Легион. Раскачивай свой язык, тренируйся… А то заикающийся настоятель… Еще и без смирения… Жалкое, я тебе доложу, зрелище!..

Они лежали рядом, укрывшись мешковиной. Дрова в печи почти прогорели. Иван Семенович запихнул камушки, которые дал ему Легион, себе в рот.

Иван Семенович. И что за имя у тебя странное – Легион… Это что-то армейское, разве не так?

С камнями во рту Шапошников почти не заикался.

Легион. Забыл разве, как он про нас говорил? Имя им – легион…

Иван Семенович. Так ты и Христа знал?

Легион (неохотно). Не я. Бабка знала.

Иван Семенович. И что рассказывала?

Легион. Да нравился он ей.

Иван Семенович. Ну врун… Вот врун! Одно слово – отец лжи и всякого безобразия!

Легион. А почему нет? Мы единственные знали, что он не мессия, а…

Он запнулся и главного слова произнести не сумел.

Иван Семенович. Говори: Бог – и губы не криви!

Легион. Пошел к черту!

Иван Семенович. Я и так при нем. Как же Он вам нравился, когда Он вас всех, подлецов, загнал в стадо свиней и сбросил со скалы!

Легион. Ну и что? Искупались в жару, и только. Свиней, конечно, жалко. Не выплыли.

Иван Семенович. Ну подлец! Ну врун!.. Слова правды от тебя не добьешься!

Легион. А мне правду говорить совсем не обязательно. Не хочешь, не слушай.

Иван Семенович. Ладно. Ври дальше. Что там у вас вышло? Две тыщи лет назад…

Легион. Апостолы попались без университетского образования. Народ дикий, неразумный. Думали, что человек, и требовали всякой чепухи. Иуда вообще хотел восстания против Рима, а Иисус послал его куда подальше…

Иван Семенович. Иуда – ваш человек.

Легион (страстно). Да в гробу я его видел в белой плащанице!..

Иван Семенович. Но если вы такие хорошие, так почему погубили Христа и распяли?

Легион (шепотом). Это не мы… Это вот он!

Он стукнул тихонько копытом о землю, и в глазах его стал заметен ужас.

Иван Семенович (также переходя на шепот). Начальство, что ли?

Легион. Можно и так сказать.

Иван Семенович. Ну и совесть не гложет?

Легион. У черта нет совести.

Иван Семенович. А что есть?

Легион. Ум. И субординация.

Иван Семенович. То есть если прикажут распять, то и распнете?

Легион. Слушай, ты чего ко мне пристал? Я тогда еще не родился, напоминаю! А бабка моя в ту весну вообще была в Риме на мартовских идах.

Иван Семенович задумался и выплюнул камушки на ладонь.

Иван Семенович. Н-не п-пойму я тебя, Л-легион. К-когда врешь, к-когда нет.. С-странный ты т-тип, ч-чудной.

Легион. Будешь тут чудным, когда с тобой столько лет.

Иван Семенович. Так ушел бы. Чего м-мучиться?

Легион. А профессиональная гордость? Я уйду, а ты совсем в святого превратишься?

Иван Семенович. С-с тобой и не дерзаю.

Легион. Вот именно. Настоятеля скрутим в бараний рог. Я такое ему чудо подсуну, пожалеет, что родился.

Иван Семенович. Д-дурак. Я н-настоятелем быть не хочу.

Легион. А придется. В одном только я оплошал… Нужно было государю под ноги бомбу кинуть и республику уже в этом году учредить.

Иван Семенович. З-замолчи, бес!.. В помазанника Божьего и бомбу?

Легион. Именно. Да пожалел его ради твоей карьеры. Тебя продвинуть хотел…

Иван Семенович. Ой, Иудово с-семя! Ой, в-выродок! Каин п-проклятый!

Застонал и даже заткнул уши ладонями, лег ничком.

Легион (после паузы). Ты спишь, что ли, Ваня?

Шапошников промычал нечто невразумительное. Легион достал из кармана сюртука черную повязку на специальных резинках. Укрылся рогожкой, надвинул на глаза повязку и начал глубоко дышать, стараясь заснуть. Некоторое время оба молчали. Потом Иван Семенович не выдержал…

Иван Семенович. А с-сатана, п-прости Господи, он к-как?..

Легион. В каком смысле?

Иван Семенович. Ну... к-как человек?..

Легион (после паузы). Очень эффективный руководитель.

Иван Семенович. А ведь ты его не л-любишь, Легион.

Легион. А я и не скрываю. Я его ненавижу. У нас так принято. Сильно надоел. Но заменить пока некем.

Иван Семенович. А с-самому встать на его м-место, не думал?

Легион. Опыта мало. Да у него такая охрана, не подберешься.

Иван Семенович. Как у г-государя?

Легион. Государю вашему до него далеко.

Иван Семенович. С-странное это м-место… Пекло. Все д-друг друга ненавидят, а в-вместе живут… Почему?

Легион. У вас в миру еще хуже.

Иван Семенович. Ой ли?

Легион. Конечно. Вон и снег пошел… Теперь на восемь месяцев зима. А у нас всегда тепло. У меня есть чудные воспоминания детства… Лежу в своей кроватке, только глаза разлепил. А маменька моя ласковая уже рога себе накрутила…

Иван Семенович. К-как это р-рога? К-как волосы, что ли?

Легион. Ну да, как волосы. Накрутила себе рога и мне так вкрадчиво: «Легиоша, нужно сковородку подогреть, а то она за ночь совсем холодная стала…» Ну, поднимаюсь, подкину уголька, чтобы грешники мучились, и за уроки… учу наизусть тайну беззакония. У нас учитель был строгий… Гог Магогович. Каждую неделю контрольные устраивал.

Иван Семенович. И к-какова эта т-тайна б-беззакония? Открыть можешь?

Легион. Не сейчас, Ваня, не сейчас. Спи давай… Завтра будем думать, как мир погубить.

Он глубоко вздохнул, сложил руки на груди и начал тихонько храпеть…

Иван Семенович проснулся от сладковатого запаха. Открыл глаза. Легион сидел за накрытым столом, подвязав на грудь белую салфетку. Черт знает, откуда этот стол взялся. Длинные волосы беса были зачесаны назад и смазаны бриолином. Перед ним на столе стояла заплесневелая бутылка вина, рядом с ней находились различные яства, разложенные на тарелках.

Легион. Вставай, Ваня, вставай. А то горячее стынет.

Иван Семенович. Богородица Дева, р-радуйся!.. Благодатная Мария, Г-господь с тобой…

Легион. Паштет фуа-гра будешь? Из печени гусей, раскормленных грецкими орехами... Очень советую. А барашек, фаршированный африканскими апельсинами? Копченый угорь, пойманный в Тивериадском озере? Десерт – крем-брюле, пирожное бланманже?

Иван Семенович (продолжая молиться). …благословенна Ты в ж-женах и благословен п-плод чрева Твоего, яко Спаса родила душ н-наших…

Легион. Потом помолишься, потом. Молитва ждет, а горячее – нет. Так у нас в пекле говорят. (Он налил красного вина в фужер, отпил глоток и чмокнул…) Превосходно! У нас старики предпочитают портвейн, но молодежь пьет только сухое. Из погребов маркиза де Сада. Слышал о таком маркизе?

Иван Семенович. Не с-слышал и слышать не х-хочу.

Легион. И зря. Постник был великий. Сам себя кнутами стегал. И многого на этой стезе достиг… Ой как вкусно! Не меньше пятнадцати градусов! Вот это настоящее сухое! Если тебе предлагают сухое одиннадцати или двенадцати градусов, плюнь этим людям в лицо. Настоящая сухость начинается с трина­дцати. И никакого спирта, заметь!

Иван Семенович. Д-да воскреснет Б-бог, да расточатся в-врази Его…

Он вытащил из кармана рубища несколько сухих пшеничных зерен и отправил себе в рот.

Легион. Вкусно?

Иван Семенович. Не в-вкусно, но п-питательно.

Легион. А печень будешь?

Иван Семенович. П-печень не буду.

Легион. И кишки не будешь?

Иван Семенович отрицательно покачал головой.

Легион. Ладно.

Он махнул своей лапой, и яства растворились в воздухе. Зато на столе образовались чернильница, перо и листок бумаги, исписанный наполовину. Стол из трактирного превратился в казенный, бюрократический и насупленный, как лицо человека в чинах.

Легион. На вот подпиши.

Он обмакнул перо в чернильницу и подал Шапошникову.

Иван Семенович. Ч-чего это?

Легион. Донос на настоятеля. В Священный Синод. Я такой-то такой-то свидетельствую перед святыми иконами, что игумен здешнего монастыря пьет, как баварская бочка, принимает пухлых дам в своей келье и распускает руки, как мамврийский дуб… Предлагаю вовремя предать анафеме, исторгнув из уст святой православной церкви, аки ветошь и тлен, не способствующий духовному оздоровлению и общему движению вперед.

Иван Семенович. Н-не п-правильно составлено. Об-бразы странные. Д-дви­­жение вперед… К-какое может быть д-движение вперед?

Легион. Сам не знаю.

Иван Семенович. И про д-дуб зачем-то…

Легион. Я сравнил руки с ветками дуба. Библейский образ.

Иван Семенович. Т-ты что, п-поэт?

Легион (смутившись). Да так… Баловался в юности.

Иван Семенович. Здесь анонимка н-нужна. П-подлый навет и подлог. С-сог­ласен?

Легион. Пожалуй.

Иван Семенович. Ан-нонимки подписывают к-крестом.

Он быстро опустил перо в чернильницу и вывел под документом размашистый крест. Бумага затрепетала, вздрогнула, как осиновый лист в безветренный день, и начала обугливаться по краям…

Легион. (меланхолически глядя на то, во что превращается его труд). Как хочешь. Твое дело. Но есть еще пара любопытных документов. Подпишешь – и дело с концом. (Он дунул на стол, и пепел от анонимки закружился в воздухе.) Один – с предложением передать Московский Кремль римскому папе. В бессрочное пользование. Это поможет долгожданному воссоединению церквей.

Иван Семенович. А д-другой?

Легион. Чтобы священники брились наголо и носили бы шотландские юбки. Подмахнешь?

Иван Семенович. Д-дрянь оба.

Легион. Не нравятся?

Иван Семенович. Ни к-капельки.

Легион (со вздохом). Эх, Ваня, Ваня… Нет в тебе либерализма. И интуиции нет. Пеняй, как говорится, на себя.

Иван Семенович висел вниз головой, привязанный веревкой к верхушке высохшей ели. Он слегка не доставал головой до земли. Легион тихонько раскачивал его и давал дельные советы.

Легион. Твоя задача – стать маятником. Понимаешь, Ваня? Это очень оригинально – человек-маятник. (Он качнул Ивана от себя. Кровь прилила к голове Шапошникова, но он терпеливо сносил пытку, не проронив ни звука.) Будешь считать про себя. Когда дойдешь до 1800 – это уже полчаса. Тогда кричи: «Бом! Бом!» Ты чего, не понял? «Бом, бом!» – я тебе говорю!

Он закачал Ивана Семеновича туда-сюда…

Иван Семенович. Б-бом… Бом!

Легион. Правильно. Умеешь. Я всегда знал, что человек – это самые точные в мире часы. (Он присел под Шапошниковым на корточки и вытащил из кармана сигару.) Курить будешь?

Висящий вниз головой Иван Семенович не ответил.

Легион. А я закурю. Не обессудь.

Он чиркнул шведской спичкой, раскурил сигару и выпустил в лицо Шапошникова облако колючего дыма. Иван Семенович закашлялся.

Легион. Можешь не считать, отдохни пока. Скоро у нас новая игра. На историческую тему. «Жанна д’Арк» называется…

Иван Семенович был привязан к стволу того же дерева. Но теперь привязан за туловище, точнее, спеленат, как ребенок. Ноги его упирались в огромную кучу сухого валежника.

Легион. Значит, так, Ванек. Будешь славить сейчас Мамону, царя Ирода, Симона-волхва и Лукрецию Борджию.

Иван Семенович. Лукрецию не б-буду.

Легион. А кого будешь?

Иван Семенович. Б-богородицу могу.

Легион. Богородицу не надо, Ваня. Ее и без тебя славят. А за бедную Лукрецию и сказать некому. Знаешь, как она мучается там... в нашем департаменте?

Иван Семенович. Все равно н-не хочу.

Легион. Ладно, Ваня, ладно. Уговорил. Дед бабу любил и ее же доил…

Он чиркнул шведской спичкой и поднес ее к валежнику. Где-то далеко прогремел гром. Хворост затрещал и полыхнул пламенем, будто был облит ламповым маслом.

Легион. Как тебе, Ванек? Не холодно?

Шапошников не сказал ничего. Через огонь было видно, что он возвел кроткие глаза к небу и что-то зашептал под нос, наверное, молитву.

Легион. Прощай, Ванек-Макарек! На том свете встретимся!

Опять ударил гром. Неожиданно пролился сильный холодный дождь. Пламя, сбитое водой, задымило, и небо заволокло едким дымом. Легион в сердцах погрозил вверх кулаком.

Легион (в небо). Ты опять вмешиваешься не в свое дело? Ну что за старик такой занудный! Когда его просят, он ни гу-гу, а когда не надо, он тут как тут, во всей своей славе… (Посмотрел на валежник, который был совершенно мокрым и неготовым к употреблению. Сокрушенно покачал головой и цокнул языком. Заботливо.) Не обгорел ли ты, Ваня?

Иван Семенович. Н-не успел.

Легион. И хорошо. Давай я тебя развяжу. (Ослабил веревки и помог Шапошникову освободиться.) А ведь старик, пожалуй, прав. (И показал глазами на небо.) Если бы я тебя сейчас зажарил, то стал бы ты чистый святой. Эко я мог опростаться. А так еще не все потеряно, еще можно тебя совратить... поймать на какой-нибудь слабости. Ведь правда, Ваня, правда?

Шапошников кивнул.

Легион. Ладно. Передохни пока. Игры кончились. Начинаются серые трудовые будни.

Дождь прошел, было холодно и зябко. Иван Семенович дрожал. Он пошел на опушку леса темной еловой дорогой.

Лес упирался в мшистое болото, заросшее низкорослыми березками, между которыми попадались набухшие влагой осенние грибы. Но преимущество этого места было в том, что здесь можно было увидеть небо. Оно казалось низким, насупленным и грозным.

Иван Семенович встал на колени, поворотившись спиной к лесу. Обратив свой взор на восток, он скорбно начал шептать себе под нос…

Иван Семенович. Почто м-мучаешь меня, Господи? Почто с-своим гневом сжигаешь? Я г-готов все вынести, в-все пережить, нести к-крест во славу Т-вою, кабы з-знал… з-зачем этот к-крест несу? В чем с-смысл страдания м-моего? П-почему одержим б-бесом?.. Изгнать его не м-могу и уйти от н-него не получается… Тогда в чем мудрость Т-твоя, в ч-чем замысел, куда в-ведешь меня, Провидец и Человеколюбец? Н-не понимаю. А в-ведь должен быть с-смысл, должна б-быть разгадка… Намекни, п-подай знак, не п-позволь с-стать орудием в руках отца лжи и н-наставника всякого беззакония…

Он зашептал еще что-то, совсем уже неслышно и тихо.

Закричала болотная птица. Иван Семенович вздрогнул, поднялся с колен, прервав молитву… Обернулся…

Леса не было. Вместо него появилась обширная пустошь с иголками под ногами, но без самих деревьев.

Чувствуя, что сходит с ума, Шапошников бросился к своему скиту.

От костра, на котором его хотели спалить, осталось обширное пепелище.

Возле скита стояла одна-единственная ель. Около нее находился Легион с ведерком масляной краски в руках. На стволе оставшегося дерева он рисовал кисточкой жирную цифру: «1».

Настоятель изо всех сил гнал монастырскую лошадь, хлестая ее по впалым бокам. Повозка под ним подпрыгивала на ухабах и гремела колесами. Волосы его развевались по ветру, вид его был неопрятным, диким. Глаза блуждали, как у помешанного. И было отчего помешаться. Лес, в который он определил Ивана Семеновича, таинственным образом исчез. Единственным преимуществом было то, что скит теперь был виден издали и мимо него никак нельзя было промахнуться.

Настоятель подъехал поближе и бросил кнут. Возле скита стояла высокая ель, на стволе которой была выведена жирная единица. Шапошников сидел под нею на корточках. Увидев настоятеля, встал…

Иван Семенович (голосом Легиона). Здоровые деревья пронумерованы, занесены в реестр и кадастр. Старые утилизированы. Ни комаров, ни клещей. Животные пущены на воротники. Будет ли еще послушание?

Настоятель (неистово крестясь). С нами Крестная сила, с нами Крестная сила!..

Иван Семенович. Давай послушание, дед! Давай послушание! Чего ты там шепчешь? С работою дружим, а без работы не тужим… Лес – он как интерес. Нету леса, нет и интереса…

Настоятель. С нами Крестная сила, с нами Крестная сила!..

Иван Семенович. (заикаясь). Это не я, в-владыка! Это в-второй говорит!..

Настоятель. С нами Крестная сила!..

Он стеганул лошадь кнутом, повозка развернулась и понеслась обратно в монастырь.

Шапошников обессиленно лег на землю.

Легион (склонившись над Шапошниковым). Ну как? Концерт прошел, а дирижер не пришел… Я ему обещал чудо, и он чудо получил. А ты чего на землю-то лег? Простудишься…

Иван Семенович не ответил.

Легион. Вставай давай, вечерять пора. На ужин у нас сегодня копченый хвост быка. Ну и закуска мелкая – ветчинка, сыр лимбургский с питательной плесенью, всякая соленая мелочь…

Иван Семенович. Из-зыди, б-бес!

Легион. Ты чего обзываешься, обиделся, что ли?

Иван Семенович. Да.

Легион. А за что?

Иван Семенович. За л-лес. К-каждое спиленное д-деревце Богу жалуется.

Легион. Да ладно тебе. Не сейчас спилят, так потом. Думаешь, человек по жадности и подлости своей разрешит дереву просто так стоять? Никогда. Эта тварь не прощает красоты без выгоды. А выгоду свою ставит превыше всего. Вспомни, как евреи смеялись над Моисеем, когда он сидел на своей горе.

Иван Семенович. А они р-разве смеялись?

Легион. Гомерически.

Иван Семенович. Чем д-докажешь?

Легион. Прабабка рассказывала… Воздвигли Золотого тельца. А когда он его разрушил, они же Моисея и того… Камушком по голове. Старик долго не мучился. Сразу отошел.

Иван Семенович. Не в-верю.

Легион. Ну и не верь. (Задумчиво, самому себе.) В здешний монастырь нас, конечно, больше не пустят. Ну и ладно. Занюханный он, противный. Монахи без чувства юмора. Да и бедноват, не разгуляешься. Мы в столицу пойдем, в Лавру…

Иван Семенович. Без м-меня.

Легион. Прострация. Понял. Но учти. Образ, который создан под моим руководством, не может предаваться унынию. У тебя всегда есть пословица, поговорка, случай из жизни, исторический оптимизм…

Иван Семенович (возвышая голос). Изыди, я т-тебе сказал!

Легион. Я, кстати, вывел духовную формулу из твоего жалкого существования… Подвижник без беса – это всего лишь подвижник. Но подвижник с бесом – это уже юродивый!

Иван Семенович. Д-да воскреснет Бог и да р-расточатся в-врази Его!..

Легион (примирительно). Ладно, ладно… Не ворчи. Хочешь быть слизью, будь ей.

Иван Семенович лег на правый бок, повернувшись к бесу спиной. Тот потянулся, зевнул и направился в скит.

В скиту горел камин. Легион в расшитом золотом халате сидел в мягком кресле. На голове его красовалась турецкая феска, в уголке рта была зажата сигара. Он играл сам с собою в шахматы. Играл быстро, почти не обдумывая ходов. Шахматная доска была поставлена на стол среди грязных тарелок с остатками плотного ужина.

Быстро доиграв партию и сделав сам себе мат, Легион открыл дверь и выглянул на улицу. В зябком воздухе опять кружились снежинки. Иван Семенович по-прежнему лежал на боку под единственным деревом, которое оставил ему бес.

Легион. Иван Семенов сын!

Ответом ему было глубокое молчание.

Легион (другим тоном). Иван Семенович Шапошников, подвижник земли русской, отзовись!

Шапошников опять смолчал.

Легион. Вставай с земли, слышишь? Если простудишься, то я пас. В медицине не в зуб ногой. Надо будет звать Гиппократа. А он пользует нашего Самого. К нему и не подступишься, такая шишка…

Иван Семенович лежал не шевелясь. Легион запахнул покрепче халат на груди и вышел на улицу.

Он присел на пенек, оставшийся от спиленного дерева. Глубоко затянулся сигарой, выпустил из себя облако дыма и стряхнул пепел на лежащего Ивана Семеновича.

Легион. Читал, Ваня, трактат Гиппократа «О природе вещей»? Он говорит, что основа жизни всякого человека – кровь, желчь и слизь. Кровь доминирует весной и летом, и приходится ее отворять. Желчь – осенью, а зимой – слизь. Вот ты, например, чихаешь, когда простудишься, а это значит, что опорожняешься от слизи… И сам себя лечишь. Ты живой, что ли, или не живой? (Он ткнул Шапошникова копытом, и Иван Семенович издал легкий стон.) Не знаю даже, как тебя развлечь… (Задумался, придумывая очередное чудо.) Видишь, кругом камни лежат? Могу превратить их в хлеба. Если, конечно, ты меня об этом попросишь. А что? Хлеб – великопостная пища. С тебя не взыщется, Ваня. И ангелам слава, и бесу уважение. Так в какой их превращать – в ситный, подовый? А хочешь, в пеклеванный с изюмом?

Иван Семенович тяжело застонал.

Легион. Брезгуешь? Ты не смотри, что камни в земле. Я перед чудом их помою.

Иван Семенович. Да п-пошел ты в б-баню!

Легион. Ладно. Тогда другое темное чудо. (Он задумался и пустил лоб складками. Даже феска сползла и коснулась кисточкой его длинного носа.) Так и быть. Сделаю тебя царем царей земных. Если поклонишься мне.

Иван Семенович. Это к-как?

Легион. Ну, скажем, управляющим горными разработками или среброплавильным заводом. Годится?

Иван Семенович. Не г-годится.

Легион. А что так?

Иван Семенович. С-скучно.

Легион. А ты хочешь президентом республики? Ты же иностранных языков не знаешь, Ваня, а в России республика еще не скоро будет.

Иван Семенович. Не б-буду.

Легион. Ну тогда даже и не знаю, что тебе предложить. (Задумчиво затушил о Шапошникова окурок сигары. Рассеянно посмотрел на нее и почему-то съел. Говорит, хрустя сигарой.) Есть еще один вариант… Хочешь поглядеть на Вечный город? Ты поди и за границей ни разу не был?

Иван Семенович. На Рим, ч-что ли?

Легион. Дурак. На Иерусалим.

Он ожидал, что Шапошников поднимет его на смех. Но Иван Семенович как-то подозрительно затих.

Иван Семенович (после паузы). На Святую землю?

Легион. Так говорят люди, но мы считаем, что это сильное преувеличение.

Шапошников неожиданно сел, изменив позу мертвеца.

Иван Семенович (истово). Вези!

Легион. А ты хорошо подумал?

Чувствовалось, что он сам не рад своему необдуманному предложению.

Иван Семенович. В Иерусалим! В Храм Гроба Господня!..

Кровь бросилась ему в голову, щеки порозовели.

Легион. А ты тогда поклонишься мне?

Иван Семенович. П-поклонюсь!

Легион. И душу отдашь?

Иван Семенович. Ч-черт с тобой! Забирай всё!

Легион (с испугом). Но это ведь лететь придется. По суше-то далековато будет.

Иван Семенович. По н-небу лететь, не ч-человеком вертеть… Так?

Легион. Ладно. Завянь! Научился ты у меня прибауткам, слушать противно. (Задумчиво ходит взад-вперед по поляне, запахнув на груди халат. Говорит самому себе.) Давно не летал, все мантры забыл… Тра гуру диева оум. Эта, что ли? Да нет, вроде не эта. Оум бавакава пассе, пассе…

Внезапно он тяжело поднялся в воздух метра на полтора. Завис, повисел несколько секунд и упал на землю, словно мешок картошки.

Иван Семенович (подозрительно). Ты ч-чего?

Легион. Чего, чего… Из формы вышел, вот чего. Ходишь тут с вами, двуногими, великие тайны забываешь...

Он сосредоточился, повернулся мордой на запад и начал твердить последнюю мантру, прикрыв глаза.

Иван Семенович видел, как ступни лап Легиона оторвались от земли и медленно поползли вверх. Это было страшноватое зрелище, и Иван Семенович прикрыл глаза…

Открыв их, увидел, что перед ним болтается лапа Легиона, вся поросшая рыжеватой шерстью.

Голос Легиона (сверху). Цепляйся, давай.

Иван Семенович. Не уд-держусь!

Голос Легиона. Двумя руками бери. А то свалишься с неба, как Денница, и никто тебя не воскресит.

Иван Семенович перекрестился. Схватился за лапу, висящую перед ним, обеими руками и резко пошел вверх.

Лететь под куполом цирка, схватившись за руку гимнаста, – это ощущение так себе. А лететь, держась за чью-то лапу, под небесным сводом – это вообще зрелище не для слабых и ощущение достаточно острое. Сколько может так продержаться обычный человек? Несколько секунд, не более. С Иваном Семеновичем так и вышло. Хорошо, что по бесовскому времени этих нескольких секунд было достаточно, чтобы покрыть расстояние в тысячи верст.

Лапа Легиона разжалась, и Иван Семенович упал в фонтан. Поднялся на ноги, заметив, что кругом цветут розы. В высоком кипарисе пела какая-то незнакомая птица. Несколько монашек возились с мотыгами в саду. Увидев выходящего из фонтана мокрого мужчину, закричали и бросились врассыпную.

Иван Семенович (подняв очи в небо). Т-ты куда меня з-завез, бес?

Голос Легиона (сверху). В женский монастырь. А что?

Иван Семенович. Я т-так и думал.

Голос Легиона. Небольшой недолет, Ваня, извини. Мы уже близко.

Шапошников увидел, как монашки в белоснежных головных уборах, словно курочки, крутятся вокруг крепкой дамы, показывая на него, Ивана Семеновича, пальцем. Крепкая дама, опираясь на посох, двинулась решительным шагом к ­фонтану.

Иван Семенович. Ун-носи меня отсюда, в-врун проклятый! Иначе н-не сносить мне г-головы.

Голос Легиона. Жаль. А я думал, переночуем здесь… Ну ладно, держись…

Перед Иваном Семеновичем свесилась с неба огромная лапа. Шапошников схватился за нее и пошел резко вверх…

Он упал с небольшой высоты на каменистую почву. Закашлялся от набившегося в рот и ноздри песка. Поднял голову.

Ему показалось, что он спит. Перед ним находился античный храм, выбитый непосредственно в камне, то есть храм являлся частью большой горы, выходил из нее, как призрак, и снова растворялся в пейзаже, то ли человек его сделал, то ли неизвестные боги, неведомо… Высокие колонны упирались в желтое небо. На портике были видны изваяния античных героев. Кругом не было ни души.

Иван Семенович (потрясенно). Л-легиоша… Это что за к-красота адская?

Легион. В аду много хороших архитекторов.

Он оказался рядом. Халат его был истерт и пропылен, феску он потерял где-то по дороге. Отведя грязные волосы от высокого лба, он расстелил на камне географическую карту и начал мерить расстояние на ней, отведя большой палец от указательного и растопырив лапу.

Иван Семенович (рассматривая портик храма и прикрываясь от солнца рукой). Б-боги какие-то не н-наши…

Легион (не отрываясь от карты). Все боги похожи друг на друга. Только Единый ни на какого не похож.

Иван Семенович. А где же Г-гроб?

Легион. Под нами, должно быть. (Он стукнул копытом о камень.) Кирку организуем, не проблема.

Иван Семенович. А в-ведь ты с-сам не знаешь, куда нам л-лететь.

Легион (оправдываясь). Видишь ли, Ваня… Я лично на Святой земле не бывал, не полагается нашему брату из рядовых здесь бывать, ты ж понимаешь… И если б не твое обещание поклониться мне, в жизни сюда бы не залетел… А так приходится действовать вслепую…

Неожиданно из глубокой расселины в скалах, которая находилась за их спинами, выехали всадники в белых тюрбанах и с ружьями в руках.

Легион. Это бедуины, ложись!

Иван Семенович (с испугом). Кто?

Легион. Так себе народец… Креста на них нет.

Бедуины приблизились к храму. Переговариваясь между собой, нацелили ружья и стали палить по портику. Звук выстрелов многократно усиливался от скал. Иван Семенович, чувствуя, что глохнет, зажал уши руками.

Кто-то из бедуинов засмеялся и что-то сказал товарищу. Засмеялись и другие. Перестав стрелять, они поскакали дальше и скоро пропали из виду.

Шапошников вопросительно взглянул на Легиона.

Легион. Я все понял, Ваня. Мы маленько перелетели. Нужно назад вертаться.

Иван Семенович. А Гроб Господен?

Легион. Здесь его нет… Этот храм построил один из Рамзесов. Фараон такой был. Очень любил Элладу и не нашел ничего лучшего, как изваять в пустыне ее маленький кусочек. А стреляли они в тайник… Видишь на портике вазу? В ней, по преданию, фараон спрятал свои сокровища. Уже много лет стреляют, а разбить не могут.

Иван Семенович. Там д-деньги?

Легион. Нет. Только камень. Я ведь насквозь вижу, Ваня. Меня провести трудно.

Иван Семенович. Д-давай с-скорей в Иерусалим!

Легион. А передохнуть не хочешь?

Иван Семенович. Не надо! Л-летим.

Легион крякнул. Закрыл глаза и начал твердить мантру. Поднялся в воздух, протянул лапу сверху Ивану Семеновичу. Шапошников схватился за нее и полетел…

…Лапа разжалась, и Иван Семенович упал в самый центр шумного базара. Торговцы наперебой кричали что-то покупателям, соревнуясь в громкости голоса, и товар был у них какой-то странный – исключительно религиозной тематики.

Продавалось много икон, много аляповатой вышивки с изображением Богородицы, свечи, масло, кресты разной величины – от деревянных до золотых… Все это кричало, пело и смеялось.

Иван Семенович сидел в пыли и смотрел на этот бедлам детскими глазами ребенка.

Иван Семенович. Н-неужели Иерусалим?

Бес в сомнении пожал плечами. Спросил что-то по-арабски у одного из торговцев. В это время к Ивану Семеновичу подбежали несколько мальчишек и начали предлагать ему какие-то гвозди. Языка их Шапошников не понимал, поэтому решил обратиться к бесу за разъяснением.

Легион. Тебе предлагают купить гвозди, которыми Иисус был прибит к кресту.

Иван Семенович. П-почему их т-так много?

Легион. Значит, было несколько Иисусов…

Иван Семенович. А эт-то что?

Он имел в виду деревяшку, которую совал ему в руку расторопный торговец. Легион спросил у него по-арабски и тут же получил ответ…

Легион. Это обломок креста, на котором был распят Спаситель.

Иван Семенович. Д-дерево-то свежее…

Легион. Просто его хорошо хранили. И не удивительно – величайшая святыня… (Он пошел по рядам торговцев в меланхолически-расслабленном настроении.) Терновый венец с Голгофы покупать будешь? Настоящий. С колючками.

Иван Семенович. Н-нет.

Легион. Гребенка жены Понтия Пилата… Подойдет?

Иван Семенович. А саму ж-жену не продают?

Легион. Ее еще не отрыли. Камень от пещеры святого Иосифа… Кусочек древней плащаницы… Надо?

Иван Семенович (взмолясь). Эт-то не Иерусалим, Легиончик! Это т-торжище!

Бес бросил на него недоуменный взгляд. Так его Шапошников называл впервые.

Легион. Хочу тебя огорчить, Ваня. Это действительно святой город Иерусалим…

У прямоугольного храма, напоминавшего чем-то святилище в Петре, но без языческих статуй, бесновалась огромная толпа людей. Люди кричали, жестикулировали и пихали друг друга с остервенением. Ухо Ивана Семеновича уловило множество языков, которые он не знал. Шапошников вопросительно посмотрел на беса.

Легион. Кто-то хотел влезть без очереди… Сейчас такое будет, только держись!

Из храма выбежали несколько крепких арабов с плетками. Не разбирая, кто перед ними, они начали лупить толпу паломников. Иван Семенович видел, как какой-то женщине, по-видимому, из Старого Света, выбили глаз.

Тут подоспела конница. Лошади ржали и вставали на дыбы. Арабы били плетками толпу. Иван Семенович обессиленно сел на мостовую.

Иван Семенович. В-вези меня об-братно домой.

Легион. Не понял. Ты что, Ваня, хочешь изменить слову?

Иван Семенович. Я п-передумал.

Легион. Для святого сие непозволительно. А для юродивого странно. Я свое слово сдержал – доставил тебя в этот бедлам. Сдержи и ты свое.

Иван Семенович. А оч-чередь? Ты же в-видишь, что мы никогда с-сюда не попадем.

Легион. Любую очередь можно обойти с тыла. Встречаемся через полчаса здесь же. Пока.

И бес, глотнув горячего воздуха, кинулся в беснующуюся толпу и пропал в ней, как брошенный камень в бурной воде.

Шапошников в ужасе смотрел на то, что происходит вокруг. На толпу паломников, которая спорила из-за очереди. На жестокую охрану, не знающую милости и снисхождения. На менял и торгашей, заполнивших все улицы, которые прилегали к храму.

Он закрыл глаза и постарался сосредоточиться. Постепенно улицы и площадь затихли, настала звенящая тишина.

Шапошников открыл глаза. Он стоял один на один с древним храмом, кругом не было ни души. Это не значило, что люди и животные вдруг исчезли. Это значило, что Иван Семенович вошел в молитвенное состояние, когда свидетели, стоявшие вокруг, совсем не обязательны, а важно лишь твое личное усилие и сосредоточенность на главном.

Площадь была пуста. Храм возвышался прямо перед ним и занимал все небо.

Иван Семенович. Теперь Ты все видишь сам. Я слаб и порочен. Вера моя ничтожна. Я ничего не хочу. Я достоин пещи огненной и легиона бесов. Я побежден. Я не хочу идти в Твой храм, не хочу быть в Иерусалиме, потому что меня искусили суетой. Я не вижу смысла, не вижу разгадки своей ничтожной жизни. Меня все раздражает, и я ни с чем не согласен. Я даже в Тебя не верю, хотя знаю, что Ты есть. Открой мне тайну моего предназначения. Покажи Себя во всей полноте Своей. Яви настоящее чудо. А если нет, то хочу лишь одного – скорейшей смерти, забвения, беспамятства, тишины…

Сейчас Шапошников не заикался, потому что говорил не языком, а душой.

Внезапно горячий воздух подул в его лицо, волосы встали дыбом. Иван Семенович открыл глаза…

Сначала на площади возникли звуки – многоголосье разных языков, топот копыт лошадей, звук плеток и крики… Потом появились люди, много людей – европейцы, семиты, арабы…

Молитвенное состояние прошло. Иван Семенович снова оказался в толпе беснующихся людей.

Махнув на все рукой и ни на что больше не надеясь, он пошел назад от храма в гущу торговцев святостью, в бездну ристалища, во тьму искушения и греха…

…Он сбросил на мостовую лоток с гвоздями, которыми якобы был прибит Спаситель к кресту. Перевернул его и долбанул ногой лежащий на земле хлам. За ним побежал торговец, что-то возмущенно крича.

Иван Семенович тем временем подошел ко второму лотку. Не обращая внимания на орущего позади человека, опрокинул и этот лоток. По-деловому подошел к третьему…

И здесь его начали бить. Били в основном торговцы. Сначала руками, пыхтя и с ненавистью, а когда Иван Семенович упал на мостовую, то приложили в дело и ноги… С особым удовольствием приложили, от всей души.

Шапошников закрыл глаза, блаженно улыбаясь. Страдание ему было привычно и даже приятно, а вот исполнение своих желаний стало тяжелым крестом…

Постепенно торговцы устали и разошлись. На земле лежал маленький окровавленный человек в грязном подряснике. Улыбка застыла на его опухшем лице. Ему было хорошо.

Легион выглядел озабоченным. Хотя одет он был теперь, как бедуин, с иголочки и с вызывающей белизной, но лицо нервически дергалось, губы кривились, а длинный нос загибался к подбородку более, чем обычно.

Он зашел за плетеную изгородь, за которой располагался постоялый двор. По двору ходили куры, ища в пыли зерна, а черный петух, увидев Легиона, распустил свои крылья и тревожно закричал.

Легион (на иврите). Сюда не приносили избитого русского?

Бородатый хозяин пожал плечами и закачал головой, показывая, что не понимает ни единого слова.

Легион (на арабском). Избитый русский… Странный такой, не из этого мира.

Хозяин так же, как в первый раз, выразил мимикой полное недоумение.

Легион (на русском, потеряв терпение). Русский… Бездомный бродяга?

Хозяин (на чистом русском языке). А ты кто, еврей?

Легион. Можно и так сказать. Товарищ мой у тебя?

Хозяин. Кому и шакал товарищ. А этот – собака… У него всю печенку отбили. Вот там лежит.

И он указал рукой на деревянный навес, расположенный в глубине двора.

Легион. Если печенку отбили, значит, мой. (Душевно.) Коли помрет, то ты лично пойдешь в глубину трансфизических магм. Там ответишь за все.

Хозяин (пораженный научной терминологией). Куда, куда?

Легион. К ядреной фене, вот куда. (Ласково улыбаясь, сунул в руку хозяина несколько золотых монет. Прошел под навес. Увидел на деревянной лавке лежащего навзничь Ивана Семеновича. Присел рядом. Пощупал лапой лоб. Горестно цокнул языком.) Ой, ой… Непорядок, Ваня, непорядок. Но ничего, сейчас поправим. (Волнообразным движением провел лапой по лицу, как будто отирал с него воду. Снова пощупал лоб.) Вот, теперь лучше... А здесь что? (Он огладил лапой туловище, остановившись особо на области ребер. Что-то пару раз вправил. Тряханул за плечи, и они жалобно щелкнули.) Сидеть можешь?

Иван Семенович сел на лавке и глубоко вздохнул.

Легион. Теперь-то лучше. Старик знал свое дело и учил неплохо, хотя и занудно.

Иван Семенович. Это т-ты о ком?

Легион. О Парацельсе. Он преподавал у нас анатомию. Больше так не делай, Ваня. Это Иерусалим, святой город, и ваши русские штучки здесь не проходят.

Иван Семенович (обиженно). А ч-что они Христом т-торгуют?

Легион. Это мне и нравится. А чем еще им торговать, Ваня? Песком или смоквами? Правда, в их землях течет черная кровь. Через сотню лет она станет на вес золота, но они пока этого не знают.

Иван Семенович. С-слушай, п-полетели домой, а?

Легион. Об этом и не думай. Я уже обо всем договорился. Подкупил здешнего ключника, и он пустит тебя ко Гробу в эту ночь. Так сказать, частным образом, приватно.

Иван Семенович. К-как же я п-пойду в т-таком виде?

И он показал рукой на свое разбитое лицо.

Легион. А ты рассматривай это как аскезу. Постом тебя не проймешь, ты и так ничего не ешь. А побои как раз кстати. Все-таки не к попадье в гости идешь в Великий Четверг, а к самому Гробу Господню подойти дерзаешь… Отчаянная голова. Горжусь. (Игриво похлопал Ивана Семеновича по плечу. Посмотрел на заходящее красное солнце, прикинув в уме течение времени.) Умойся и будь готов через два часа. А я сейчас отойду, нужно привести себя в порядок. Все-таки великий город. Когда я в нем еще буду?.. По своей воле никогда.

Хозяин уже хотел закрывать свой глиняный дом, помыл ножницы и гребенку в блюде с водой, вышел на улицу и хотел было запереть дверь, но в цирюльню без спроса прошмыгнул моложавый бедуин и положил на стол перед зеркалом золотую монету.

Цирюльник (сдержанно, на арабском). Я уже не работаю. Мне нужно идти на намаз.

Легион (на арабском). Если хорошо сделаешь, я сам тебя намажу.

Он сел на стул и размотал свой тюрбан. Хозяин скептически окинул взглядом его длинноволосую немытую голову.

Цирюльник. Как стричь?

Легион. Не стричь, а подпилить.

Отодвинул волосы с макушки, и под ними открылись два твердых нароста, заостренные к вершине.

Цирюльник (не слишком удивившись). Пирамидкой или гвоздем?

Легион. А как носят в этом сезоне?

Цирюльник. Я бы советовал пирамидкой.

Легион. Валяй. Тебе виднее.

Цирюльник вздохнул, взял в руки ножницы, но, подумав, отложил их в сторону. Выбрал металлический напильник для ногтей, но и он показался ему неуместным. Пошел в подсобное помещение и вынес из него большую пилу.

Начал пилить правый рог, вытирая платком пот со лба.

Легион. А ты будто и не удивился?

Цирюльник. А чего удивляться? Всякие здесь ходят в Иерусалиме, кого только не увидишь… То ли люди, то ли козлы…

Отложил в сторону пилу, взял легкий напильник и начал бережно обрабатывать правый рог…

Легион явился свежим и благоухающим. На щеках играл молодой румянец. Брови и ресницы были подведены краской. Отерев государев перстень о плащ бедуина, он посмотрелся в него и нашел, что недурен собой, то есть привлекателен во всех смыслах.

Иван Семенович стирал портянки в медном тазе. Посередине неба стоя­ла огромная красная луна, слегка искаженная по краям и в очень странной пропорции по сравнению с землей – кто был в Иерусалиме в полнолуние, тот знает, о чем идет речь.

Легион (оценивающе поглядев на луну). Нам уже пора, а ты еще не готов.

Иван Семенович. Я р-раздумал. Никуда н-не пойду.

Легион. Опять ты за свое нытье…

Иван Семенович. М-мир кончается… Г-гляди, какая странная л-луна.

Легион. Ты же не волк, чтоб на нее выть...

Иван Семенович. Сказал тебе н-нет. И всё…

Легион (строго). Послушай, пропащая душа. Это для тебя единственный шанс прикоснуться к тому, о чем мечтает каждый христианин. Мне это вообще не важно, мы камням не покланяемся, у нас других забот по горло. А вы – другое дело. Может, и срок твой за это слегка скостят…

Иван Семенович. Какой с-срок… Чего ты п-плетешь?

Легион. Адский, Ваня, адский.

Иван Семенович. А я разве в ад п-пойду?

Легион. Конечно.

Иван Семенович. З-зачем?

Легион. За воздаянием. Потому что обтирался со мной большую часть жизни.

Иван Семенович. Так не по с-своей же в-воле…

Легион. Это примут во внимание, и просидишь ты у нас лет восемьсот, не больше.

Иван Семенович. В-восемьсот лет в т-такой мерзости… Страшно.

Легион. И мне страшно. Я своего пекла вообще не переношу. Слишком душно. Толкотня большая, на всех сковородок не хватает. И потом… Держи человеческое слово. Даже я держу слово бесовское, хотя мне здесь трудно, Ваня. Очень трудно. Чувствую, как он здесь ходил… И его еще помнят. Зависть берет.

Иван Семенович оценивающе посмотрел на Легиона. Перевел взгляд на луну.

Иван Семенович. Она какая-то т-треугольная…

Легион. Это же Иерусалим, боль подлунного мира. И все пропорции здесь сильно искажены…

…Он постучался в запертую дверь три раза. На площади, кроме него и Ивана Семеновича, не было ни души.

Загремели ключи, и тяжелая дверь медленно отворилась. В проеме появилась фигура в черной одежде монаха.

Ключник (на армянском). Проходите, но только не очень долго…

Легион (на армянском). Я не иду. Он идет один.

Иван Семенович (решительно). Нет уж. Ид-дем вместе.

Легион. У тебя что, гангрена гипоталамуса? С головой не в порядке?

Иван Семенович. Вместе, я т-тебе сказал! Иначе не поклонюсь т-тебе.

Кажется, он принял в душé какое-то важное решение и от этого весь был исполнен незнакомой для Легиона энергией. Эта энергия и подкосила беса.

Легион (позорно залепетав). Ваня, пощади… Ведь я тебе друг… Даже лучше: я тебе заклятый враг. Ну не могу я, не положено мне по чину…

Иван Семенович. В-вместе! Вместе!..

Он схватил Легиона за лапу и изо всей силы втолкнул в пределы храма.

…Тяжелая дверь отворилась и вытолкнула на площадь двух паломников. Иван Семенович шел на своих ногах и плакал от одолевшей его радости. На руках его, как малый ребенок, лежал поверженный Легион. Он был без чувств.

…Над сокрушенным Легионом склонились хозяин постоялого двора, Иван Семенович и несколько постояльцев. Шапошников был ужасно взволнован, он дергал хозяина за руку и быстро лепетал…

Иван Семенович. Послушай, мил человек… Лекаря к нему надо, где здесь лекарь-то?

Он почему-то не заикался. Хозяин тем временем приставил к губам Легиона маленькое зеркало, подержал несколько секунд… Амальгама была совершенно чистой и даже не запотела.

Хозяин. Это случай для гробовщика.

Иван Семенович. Зеркало врет. Кто дышит, кто слышит, а кто с невесткой живет… Он и при жизни не сильно дышал.

Хозяин. Он ведь еврей… В синагогу нужно послать. Пусть ребе решает, что с ним делать. (Мальчишке на арабском.) Беги в синагогу, скажи, что Василий послал… Труп у нас.

Мальчишка побежал с постоялого двора. Хозяин тяжело вздохнул, вытащил из кармана маленькую монетку и положил на левый глаз Легиона. Другую монетку положил на правый…

Хозяин. Прочти молитву, какую знаешь, пока ребе идет.

Иван Семенович (машинально). Господи, прими в Царствие Свое новопреставленного… (Спохватившись.) Не могу. Он не нашей веры.

Хозяин. А в кого он верил?

Иван Семенович. В себя.

Хозяин. Завидую. Мне бы так…

В это время левая монетка на глазе Легиона дрогнула, упала на щеку. Изо рта мертвеца вылез, словно змея, зеленый язык, слизнул монетку и юркнул вместе с ней обратно в рот.

Хозяин (пораженно.) Ты видел?!

Правая монетка тут же упала на другую щетку, язык слизнул ее и отправил в чрево.

Хозяин. Как это понимать?

Иван Семенович. Даже мертвые деньги любят.

На дворе появился ребе. Придерживая фалды длиннополого пальто, чтобы оно не испачкалось в пыли, он подошел к собравшимся вокруг Легиона зевакам.

Ребе (сняв шляпу и вытирая пот со лба). И сказал великий Рамбаль Саре: «Благочестивая Сара, приготовь лучшее кресло для грядущего Мошиаха и поставь его под сень цветущей смоковницы, дабы Мошиах мог передохнуть перед началом своих великих дел…» И ответила благочестивая Сара: «Иди отсюда, нечестивый старик. Мне и самой сидеть не на чем…»

Хозяин (уважительно). Правильно говорите, ребе, правильно…

Ребе (на русском). Кто здесь труп?

Иван Семенович. Все.

Хозяин. Вот этот.

И он показал рукой на лежащего в пыли Легиона. Ребе склонился над ним и понюхал воздух, хищно раздувая большие ноздри.

Ребе. Обрезанный?

Хозяин вопросительно посмотрел на Ивана Семеновича. Тот в сомнении пожал плечами.

Иван Семенович. Не проверял.

Ребе. И сказал великий Рамбаль Баруху: «Благочестивый Барух, ты поставишь кресло для грядущего Мошиаха, сатана тебя забери?..» «Нет, – ответил Барух, – у меня ноги больные, а твой Мошиах может и постоять…»

Хозяин сокрушенно зацокал языком.

Ребе. Дайте мне плодоносную курицу.

Хозяин вместо этого дал подзатыльник мальчишке, и тот побежал выполнять указание ребе.

Хозяин. А курица зачем?

Ребе. За работу.

Хозяин. За два анекдота и целую курицу?

Ребе. Не волнуйся. Я сейчас третий расскажу.

Прибежал мальчишка с курицей. Ребе взял ее в руки, внимательно посмот­рел в глаза и опустил на грудь мертвого Легиона.

Курица сделала несколько шагов. Внезапно заволновалась, распустила короткие крылья и, гортанно закричав, снесла яйцо.

Ребе (с ужасом). Дибук! (Он указал пальцем на Легиона.) Дибук это! Дибук!

Побежал прочь со двора, придерживая фалды пальто и ничего не потребовав за труды.

Хозяин вопросительно посмотрел на Шапошникова. Тот не смог ничего сказать, потому что не знал, кто такой дибук, и проницательности ребе не оценил.

Легион к тому времени уже сидел в пыли и поводил вокруг сонными очами.

Иван Семенович. Легиоша, милый, ты жив?!

Он был искренне рад внезапному пробуждению заклятого врага.

Легион. Я ум-мер…

Чувствовалось, что он ворочает языком с большим трудом.

Хозяин. Встать можешь?

Легион пощупал свои ноги и сокрушенно покачал головой.

Хозяин. У него паралик… Я сейчас коляску привезу…

Иван Семенович. А руку поднять?

Бес сжал и разжал пальцы на своей лапе, но поднять ее вверх не сумел.

Иван Семенович. Но если ты умер, как со мной говоришь?

Легион. Тихо. Как и подобает м-мертвецу.

В это время хозяин вытолкнул из-под навеса небольшую тележку, похожую на современную тачку, и подкатил ее к Легиону.

Хозяин. Давай поможем ему сесть…

Вдвоем они подняли Легиона на руки и усадили в импровизированную коляску.

Иван Семенович. Как его исцелить?

Хозяин. Идите по святым местам. В Гефсиманский сад.

Легион (в ужасе). Н-нет!

Хозяин. Ну тогда на Мертвое море. Его грязи для костей полезны.

Иван Семенович. А далеко это?

Хозяин. За углом налево, а потом – направо. Верст двести с гаком.

Иван Семенович. Двести не триста. Верста не киста, на живот не давит. Дойдем, Легиоша? На Мертвое море хочешь?

Бес утвердительно закачал головой.

Иван Семенович. А интересно знать, куда попадает умерший черт?

Легион. В р-рай.

Иван Семенович. В вечное блаженство? За что так?

Легион. Это д-для вас б-блаженство… а для н-нас… ужас страшный.

Солнце было белым от зноя. Налетевший горячий ветер поднимал вверх крутящийся штопор песка. Шапошников, обливаясь потом, толкал вперед тележку с Легионом. Рот и глаза были забиты песком. Колеса вязли, проваливались в барханы, и продвижение давалось с величайшим трудом. Но Иван Семенович не терял оптимизма и чувствовал небывалый для себя подъем после посещения Иерусалима. Легион же, наоборот, был похож на скрюченный и высохший от жары гриб.

Иван Семенович. А я всегда думал, что Христос по снегам ходил, а не по песку. Может быть, оттого, что родился Он зимой?

Легион. Д-двадцатого мая он р-родился, Ваня.

Иван Семенович. Опять врешь! Даже в болезни слова правды от тебя не дождешься!

Легион. Почитай К-клемента Александрийского. Он говорит, что д-двад­ца­того.

Иван Семенович. А Клемент – это ваш?

Легион. Н-никогда.

Иван Семенович. Почему же справляют зимой?

Легион. Из-за р-римских сатурналиев. П-праздники такие… Там наши черти г-гуляли и пили, а церковь в-ваша решила ч-чертей того… вытеснить и п-перенесла день р-рождения Иисуса на декабрь… как раз на с-сатурналии.

Иван Семенович. Опять врешь!

Легион. Не х-хочешь – не верь.

Иван Семенович. Ну… если ты такой правдивый, так открой мне тайну беззакония. Ты ведь обещал.

Легион. Я бы рад, да язык не п-поворачивается. С-страшно очень.

Он свесил голову на грудь и, казалось, задремал.

Иван Семенович (себе под нос). Никогда не поверю, что Иисус родился весной… Никогда!

По пустыне шел караван верблюдов. На одном из них сидел Легион, рядом ехал Иван Семенович.

Иван Семенович. А Мертвое море… оно какое?

Легион. Не живое.

Иван Семенович. А рыба?

Легион. Вместо рыбы – мои р-родственники. На дне лежат.

Иван Семенович. Да ну? По какой же линии?

Легион. По отцовской. В Содоме м-много наших было.

Иван Семенович. Так мы чего, к содомитам, что ли, едем?

Легион. К их праху. Они мертвы, но д-дело их живет.

Иван Семенович. А ты сам, Легиоша, не того… Никогда этим не баловался?

Легион. Никогда. Я же п-постник.

Иван Семенович. Да ну? А паштет-то жрал…

Легион. Это чтобы тебя п-позлить. Я же из в-высшей касты бесов. Мы н-ничего не едим и не пьем. Женщин не касаемся. М-мужчин презираем. А гермафродитов…

Иван Семенович. Про этих не надо.

Легион. Как хочешь. Н-не не буду.

Иван Семенович. Тогда чем же ты отличаешься от подвижника?

Легион. Такой же вопрос задал м-мой дедушка Макарию Египетскому: «Ты вот съешь к-кузнечика, а я одно пшеничное зерно. Ты вот в-выпьешь воды, а я вообще ничего не пью. Тогда п-почему я не святее тебя?..» И сам же на него ответил: «П-потому что смирения во мне н-нету, Макарий. Этим одним ты меня превзошел».

Иван Семенович. Не дурак был дедушка.

Легион. Большой м-мудрец. Все п-понимал, но против системы не п-пошел.

Иван Семенович. Вот оно как… (Просветленно.) Значит, только смирением человек отличается от демонов зла?.. Чудны дела твои, Господи!.. Чудны!..

Впереди блеснула ослепительная полоска воды.

Шапошников с трудом дотащил Легиона к воде Мертвого моря и бросил его в прибрежный ил. Легион вздохнул полной грудью, стянул с себя одежду и начал натираться грязью, крякая и причмокивая от удовольствия. Тело его напоминало тушу волка, на лопатках были видны короткие отростки неразвившихся крыльев, тело было покрыто рыжей шерстью. Был ли у него хвост, Шапошников не заметил.

Иван Семенович (отвернувшись от его наготы). В этой воде есть что-то зловещее.

Легион. Т-точно. В ней нельзя утонуть.

Иван Семенович. Да ну?

Легион. А ты п-попробуй.

Иван Семенович. Не смотри на меня.

Он разделся до исподнего и вступил в твердую воду. Хотел сделать несколько гребков, но дались они с величайшим трудом, и в итоге Шапошников просто лег на море, сложив руки на груди.

Легион. Т-теперь понимаешь, как Христос по в-воде ходил?

Иван Семенович. А вот здесь я тебя поймал! Не по Мертвому морю Он ходил, по Тивериадскому озеру! Опять врешь!

Легион. Не в-вру, а подвираю.

Иван Семенович подплыл к берегу, гребя руками, словно веслами, и вступил в прибрежный ил.

Иван Семенович. Как себя чувствуешь?

Легион. Как в п-пекле.

Иван Семенович. Летать можешь?

Легион. Сейчас п-попробую. (Закрыл глаза и зашептал знакомую мантру.) Оум бавакава пассе, пассе…

Ступни лап его чмокнули, оторвались на вершок от земли и тут же грохнулись обратно.

Иван Семенович. Стоп-машина?

Бес тяжело вздохнул.

Иван Семенович. Тогда давай лучше молитву. Она-то посильнее будет твоих заклятий. Мне ее в первопрестольной дали. Чудная молитва, странная…

Легион. М-молиться не буду.

Иван Семенович. А ты хотя бы послушай. (Он повернулся на восток, сосредоточился и начал читать вполголоса.) «Господи, не знаю, чего просить у Тебя. Ты один ведаешь, что мне потребно. Ты любишь меня больше, нежели я умею любить даже самого себя. Даждь рабу Твоему, чего и сам просить не смею. Не смею просить ни креста, ни утешения, только предстаю пред Тобою. Сердце мое открыто, Ты зришь нужды, которых я не знаю. Зри и сотвори по милости Твоей. Низложи и подыми меня…»

Легион. Вот это правильно!

Иван Семенович (продолжая). «Безмолвствую пред святою Твоею волей, пред непостижимыми для меня Твоими судьбами. Приношу себя в жертву Тебе. Научи меня молиться, Сам во мне молись! Аминь».

Шапошников замолчал. И море было неподвижно, как студень. Великая тишина настала по всей Святой земле.

Иван Семенович. Теперь пробуй.

Бес сосредоточился, взмахнул лапами и упал. Ленивая мелкая волна накрыла его до пояса.

Иван Семенович. И что?

Легион. М-молитва подействовала. Даже стоять не м-могу.

Иван Семенович. М-да… (Он в раздумье потер рукой подбородок.) Что же нам теперь делать, Легиоша?

Легион. А к-как люди делают. К-кораблем плыть.

Иван Семенович. Плыть не бить, убегать не надо… Но для корабля деньги нужны. Осталось ли чего в твоей мошне?

Легион. Мошна ушла. Осталась в-вша.

Иван Семенович. Коль вша нашла, мошна хороша. Может, и нам что-нибудь перепадет. Будем зарабатывать черным трудом. Умеешь трудиться?

Легион сморщился, как от зубной боли.

Иван Семенович. Значит, белым трудом. Хотя это и не положено среди арабов…

На местном базаре, расположенном недалеко от лазурных вод Средиземного моря, сидел на земле человек странного вида. Длинные волосы его, наполовину седые, были заплетены в косу. На затемненных круглых очках сохранилось лишь одно целое стекло, другое было разбито. Одна половинка лица была выкрашена в синий цвет, другая – в розовый. В руках его находилась металлическая миска, наполненная водой. Этим человеком был Легион.

Иван Семенович ходил рядом в качестве ярмарочного зазывалы и кричал на весь рынок…

Иван Семенович. Извольте посмотреть и полюбопытствовать! Афрыканский колдун, людоед и мясоед. Пойман в джунглях на мясо молодой антилопы! Может делать настоящие чудеса по требованию почтенной публики! Колдун-ведун, проживает в аду, Господу на славу, челевецам во вразумление!

Поскольку он кричал на русском, то арабы на рынке мало что понимали, но все-таки подходили к Легиону полюбопытствовать и вразумиться.

Когда вокруг собралась небольшая толпа, Шапошников шепнул…

Иван Семенович. Легиоша, действуй…

И положил в миску куриное яйцо. Бес посмотрел на воду, сосредоточиваясь. В ней начали возникать небольшие пузыри. Вверх пошел пар, пузыри делались все крупнее, миска в руках Легиона затряслась, и яйцо в ней начало вращаться и подпрыгивать…

Иван Семенович. Можешь сливать!

Легион вылил воду на землю. Шапошников присел над яйцом и стал на него дуть. Потом взял в руки, перекатывая с ладони на ладонь.

Иван Семенович. Люди добрые! Что же это делается? Яйцо-то сварилось!

Он содрал с макушки скорлупу и дал яйцо молодому арабу. Тот недоверчиво приблизил к глазами и проткнул белок длинным ногтем. Из яйца вытекла густая желтая жижа.

Иван Семенович. Всмятку! Колдун-ведун сделал свое адское дело!

Арабы кругом стали оживленно переговариваться. В кружку на земле полетели монеты…

По морю плыл небольшой фрегат. Погода портилась, и дул сильный ветер.

На палубе находились Иван Семенович и Легион. Легион сидел на табуретке, накрытый шерстяным пледом. Шапошников стоял за его спиной и наслаждался вольной стихией.

Иван Семенович. Хочешь ли ты в Россию, Легиоша?

Легион. Н-нет.

Иван Семенович. А почему?

Легион. П-предчувствие у меня… Скверное.

Иван Семенович. Предчувствие – суеверие и вздор. Вера – вот чем человек жив.

Легион. Человек, может, и жив. А бес живет безверием, так нас учили.

Иван Семенович. У твоего брата все вверх тормашками. А трудно у вас диплом получить?..

Легион. Мне не д-дали.

Иван Семенович. И как же ты выкрутился?

Легион. К-купил.

Иван Семенович. За деньги?

Легион. За чужую д-душу. Успокойся. Не за т-твою.

Иван Семенович. А я спокоен. Потому что и так знаю: моя душа хоть нехороша, зато не стоит ни гроша. Потому всегда при мне.

Легион решил не спорить о стоимости души подельника и товарища. Некоторое время оба молчали.

Легион (внезапно). Значит, хочешь з-знать т-тайну беззакония, Ваня?

Иван Семенович. Теперь – не очень.

Легион. А я все-таки с-скажу…

Иван Семенович. Я и уши заткну!

Легион. Нет, ты послушай! (Громко и раздельно.) «Не любите и нелюбимы будете!..»

Иван Семенович. И только? Или есть еще что?

Легион. Этим все сказано.

Шапошников некоторое время думал над словами беса. Потом вынул из кармана подрясника два небольших камушка.

Иван Семенович. На вот. Раскачивай язык. А то заикаешься сильно, как я раньше…

Море неожиданно начало твердеть. Освещение изменилось, перейдя от желтого к холодно-белому. Пошел сильный снег. Вода покрылась сугробами и исчезла.

Кругом была ледяная пустыня, на горизонте виднелась колокольня с горст­кой черных домов. Под ногами белел лишь санный путь.

Иван Семенович. А снег-то сладкий!

Он с удовольствием лизнул снежок, находившийся в его руке, и запустил им в Легиона, который шел впереди.

Бес вздрогнул и поежился.

Легион. Мне х-холодно!

Иван Семенович. Это тебе не пекло. Но не бойся, коли здесь нет монастыря, остановимся в любом доме. Нас везде пустят.

Закашлялся. Оба были одеты не слишком подходяще для русской зимы. Легиона в грязном плаще бедуина вообще трясло крупной дрожью. Иван Семенович же в залатанном подряснике крепился и отчаяния своего не показывал.

Деревянные дома были похожи на крепости. Мостовая в центре была каменной, и на ней теплился один-единственный масляный фонарь. Лабазы и дома были погружены во мрак, окна закрыты ставнями.

Шапошников встал на цыпочки, дотянулся рукой до ближнего окна и постучал. Во дворе истошно залаяла собака. Морда ее мелькнула над забором, потому что собака подпрыгнула. Даже в темноте были видны ее огромные клыки.

Легион испуганно потянул Ивана за рукав и оттащил от опасного дома.

Иван Семенович. Благодатный дом, благодатная собака!..

Они пошли дальше. У следующего дома Иван Семенович повторил операцию – встал на цыпочки и постучался в темное окно, на котором не было ставен.

За окном зажглись медовые блики – кто-то запалил свечу, и из света возникла большая красивая дама, по виду купчиха, в накинутом на голые плечи шерстяном платке.

Иван Семенович. Мир тебе, благодатная жена! Не пустишь ли переночевать двух усталых путников, идущих по милости Божьей со Святой земли?..

За окном возникла томительная пауза. Потом окно отворилось, и под ноги Шапошникову вылились помои. Правда, его не задев.

Иван Семенович. А все равно… Благодатный город!

Легион. Благодатные п-помои!

Иван Семенович. Не бойся. Ночлежка для нас всегда найдется.

Легион. Н-ночлежка требует денег.

Иван Семенович (не теряя оптимизма). Как Господь распорядится, так и будет.

Каменная улица вывела их к местному храму.

Бил колокол, указывающий на окончание службы. Из церкви шли нарядно одетые прихожане. Они, как тени, выходили из золотого свечения храма и во дворе сливались с тенями, темной оградой, темной улицей, лишь из-под ног подсвеченной белым снегом.

Легион не хотел входить через церковные ворота, стушевался, но Иван Семенович его пристыдил.

Иван Семенович. Стыдно, бес, ох как стыдно! После святого города христианской церкви пугаться? Нехорошо.

Он оглушительно чихнул.

Легион. П-простудился?

Иван Семенович. Чепуха. Чувствую себя отлично. (Громко.) Люди добрые, не злые… Подайте двум странникам на пропитание и на ночлег в сем благословенном городе. Не гоните, не хулите, а помогайте – копеечку давайте!

Прихожане отшатнулись от него, но кое-кто сбавил шаг и заинтересовался.

Иван Семенович. Люди добрые, не злые! Вот перед вами стоит враг рода человеческого, некрещеный, но смиренный силой Божьей во святом граде Иерусалиме! (Он указал на Легиона.) Помогите чем можете, а за врагом дело не станет, будет он вам служить не верой, но правдой, как мне служит, и без попущения Божьего вас не тронет… (Он вдруг поймал на себе укоризненные взгляды и понял, что на него смотрят несколько нищих с паперти, у которых он отбивал деньги.) Дай-ка, матушка, свою кружку… Все равно в ней ничего нет. (Взял у нищенки кружку, сунул ее Легиону.) Давай, Легиоша, работай!

Легион набрал в кружку снега. Сжал ее между рук. Снег быстро растаял, и из образовавшейся воды повалил горячий пар. В толпе раздались удивленные возгласы, кто-то, как в цирке, захлопал в ладоши.

Голос неизвестного. Откель вы такие взялись?

Перед ними стоял околоточный в зимней шинели и с шашкой на боку. Усы его заиндевели от холода и отливали серебром.

Иван Семенович. С Палестины, ваше благородие!

Околоточный (с веселым удивлением). С Палестины? А пачпорт у тебя есть?

Шапошников посмотрел на Легиона. Тот сокрушенно пожал бескрылыми плечами. Усы околоточного встали дыбом. В очах зажегся пытливый интерес.

Околоточный. Так у вас еще и пачпорта нет?!

Околоточный. Кузьма Лексеевич, по-моему, я их того…

Он перекрестился на висевшие в комнате иконы. А может, на портрет государя императора, который был рядом. Частный пристав сидел за столом и пил чай с сушками. Тут же стоял самовар с сапогом, у которого колдовал казак с поседевшим чубом.

Кузьма Алексеевич. Чего «того»?

Околоточный. А того, что пачпорта нет. Подозрительны и неблагонадежны во всех смыслах.

Кузьма Алексеевич. Чем промышляли?

Околоточный. Побирались.

Кузьма Алексеевич. Сушек хочешь?

Околоточный. Не откажусь.

Он взял одну в твердую руку, переломил надвое и отправил в рот.

Кузьма Алексеевич. Коли они почту взяли… Зачем им побираться?

Околоточный. Сие нам неведомо.

Кузьма Алексеевич. Сочиняешь, Потапыч. Как всегда.

Околоточный. Ни Боже мой.

Кузьма Алексеевич. Чтож. Зови.

Околоточный вышел в коридор, и через секунду в казенной комнате оказался Легион вместе с Иваном Семеновичем. Бес был сильно бледен и нервен. Взглянул на иконы в киоте, плечи его передернуло. Иван Семенович же радостно перекрестился на икону Спаса и поклонился портрету государя-императора.

Кузьма Алексеевич. Откуда?

Иван Семенович. Божьи люди.

Кузьма Алексеевич. А ты почему не крестишься?

Он обращался к Легиону.

Иван Семенович. Ему не положено.

Кузьма Алексеевич. Из евреев, что ли?

Легион. Почти. Но не с-совсем.

Околоточный. Он у них за главного.

Кузьма Алексеевич. Что еврей, ладно… Но чтоб вообще в Бога не веровал, это как?! (Он был ленив и недоволен. Чувствовалось, что дознание ему в тягость.) Когда родился, откуда идешь?

Легион. Из далекого д-далека сорок пятого ч-числа.

Иван Семенович. Ваше благородие… мил человек, да шутит он. Не видите, что он поведенный?

Кузьма Алексеевич (доверительно). Почту на станции вы взяли?

Здесь Иван Семенович задумался и почему-то не ответил. Легион же сильно струхнул.

Легион. Да и мне и б-брать нечем. Руки застыли.

Кузьма Алексеевич. Поклянись, что не ты.

Легион. Ч-чем?

Кузьма Алексеевич. Иисусом Христом.

Околоточный. Да они это, Кузьма Лексеевич. Люди пришлые, на цыган похожи… Кому ж еще быть? Пачпорта нет. Одеты, как черти… Нужно их к капитану-исправнику везти.

Легион (почему-то испугавшись). Не х-хочу к капитану-исправнику.

Кузьма Алексеевич. А куда хочешь?

Легион. Д-домой. В пекло.

Пристав посмотрел на околоточного, и тот в недоумении пожал плечами.

Кузьма Алексеевич. Тогда побожись.

Легион (дав слабину). Ну… коли вы настаиваете… Л-ладно.

Он неуверенно перекрестился, мелко и еле-еле, открытой ладонью.

Пристав налил ему за это кипятку из самовара в стакан.

Кузьма Алексеевич. На вот. А то замерз совсем. А ты?

Он имел в виду Шапошникова.

Иван Семенович (неожиданно). Было.

Околоточный (с облегчением). Говорил же! Я мазуриков всех за версту чую.

Кузьма Алексеевич. Ты чего, белены объелся?

Иван Семенович. Так точно, ваше благородие. Я виноват.

Кузьма Алексеевич. В разбое с топорами?

Иван Семенович. Должно быть…

Легион в это время поперхнулся кипятком и пролил его на пол.

Кузьма Алексеевич. Как зовут?

Иван Семенович. Шапошниковя. Иван Семенович. Из мещан. Родился в славном граде Торжке.

Кузьма Алексеевич. Если из мещан, то врать можно?

Иван Семенович. Не вру. Я первый за все в ответе.

Кузьма Алексеевич. А кобылу у крестьянина Захаркина в Крещение не ты ли умыкнул?

Иван Семенович. Виноват…

Кузьма Алексеевич. А девицу Смольянинову снасиловал под Рождество?

Иван Семенович (подумав). Виноват.

Легион. А вы его про г-гибель Помпеи спросите, н-не он ли?

Кузьма Алексеевич. Кто такая?

Легион. Италийка. Благородных к-кровей.

Кузьма Алексеевич (Шапошникову). Ты Помпею завалил, душегубец?

Иван Семенович. Виноват…

Легион (объясняя). Да вера у него такая – все на себя б-брать… Глупая, н-надо сказать, вера!

Кузьма Алексеевич. Всё. Дознание окончено. (Он смахнул ладонью крошки со стола и отправил их в рот.) Выпороть обоих. За бродяжничество. А вот этого пороть особо. (Он указал пальцем на Ивана Семеновича.) За наговор на себя и неуважение к властям.

Околоточный (заметно поскучнев). Кто пороть будет?

Кузьма Алексеевич. А ты что, не хочешь?

Околоточный (шепотом). На дворе шибко холодно, руки стынут.

Кузьма Алексеевич. Значит, попробуют казацкой нагайки. Тебе пороть, Михалыч. (Он обратился к казаку, который колдовал у самовара, подкачивая воздух сапогом.) И пусть посидят в остроге до утра. А то еще околеют с холода, хоронить придется…

Казак. Пошли, что ли…

Он толкнул в грудь Ивана Семеновича. С ленцой вышел с задержанными в коридор.

Околоточный. Не слишком ли легкая экзекуция?

Кузьма Алексеевич. Не экзекуция, а вразумление. А ты чего бы хотел, смертоубийства?

Он приложил руки к самовару и начал греть их. Увидел искаженное отражение своего лица в начищенной меди. На него смотрел какой-то потешный монстр: лоб маленький, узкий, а подбородок большой, длинный, до самого стола…

Казак накинул на себя овчинный тулуп. Шапошников и Легион были, как пришли, почти раздетые. Изо рта каждого выходил пар. С неба глядели мелкие февральские звезды.

Михалыч лениво отодвинул ногою длинную деревянную скамейку, стоявшую у стены казенного дома. Поставил ее на середину двора.

Казак. (Легиону). Рубаху заголи…

Легион поднял вверх свое бедуинское платье. Михалыч толкнул его на ­скамью, бес лег на нее животом и зажмурился.

Иван Семенович. Его поменьше, а меня побольше!

Казак. До тебя опосля дело дойдеть!

Опустил нагайку в снег. Ударил Легиона по спине, потом по ляжкам. Бес застонал…

Казак. Это полицмейстер проехал… А это генерал-губернатор идеть! (Снова опустил в снег нагайку и снова ударил по заднице Легиона.) А это сам государь-император Николай Павлович!

Он ударил с особой силой, и Легион свалился со скамьи в снег.

Казак. Готов. Теперь тебя, что ли…

Сбросил с себя овчину, потому что разогрелся, даже на щеках его заиграл здоровый румянец.

Иван Семенович (заголяя живот и спину). Мне побольше.

Казак. А ты мне не приказывай, вша, не приказывай! Я тебе тут и поп, и приход, и Священный Синод!

Нагайка со свистом рассекла воздух. Опустилась с силой на икры Шапошникова так, что из них брызнула кровь…

Казак. Хорошо тебе? Или трошки прибавить?

Иван Семенович промолчал. Михалыч ударил еще, еще и еще раз. Опустил нагайку в сугроб и снова бил со свистом и увлечением…

Околоточный вместе с Михалычем внесли в острог выпоротого Ивана Семеновича. Легион сидел на деревянном настиле и, увидав поверженного Шапошникова, вскочил с нее.

Околоточный. Что-то у тебя подельник слабый… Или прикидывается? Вода – вот в этом баке, коли пить захотите. А по нужде – в бадью.

Они положили Шапошникова на нары и вышли. Железная дверь закрылась, лязгнул запор.

Легион. Ваня, ты к-как?

На нары была набросана солома. Бадья стояла в углу. Они оказались в камере одни. Стены были покрыты легкой изморозью, изо рта шел пар.

Легион подошел к баку, в котором была вода, открыл кран, но изнутри не пролилось ни капли. По-видимому, вода в баке замерзла.

Легион. Вань, ты слышишь, не ум-мирай. Я ведь тебе наврал про тайну б-беззакония. Я эту лекцию пропустил и до сих пор д-думаю, в чем она, эта тайна? Всю свою бесовскую жизнь ищу и п-постигнуть пытаюсь, а не могу. И в-виноват в этом ты, Ваня. Если кто умереть должен, то только я. В-видишь, у меня даже хвост отвалился от казацкой п-порки. (И он показал Ивану Семеновичу какой-то обрубок, напоминающий кисточку для бритья.) Хорошо порет, до п-печенок достает. Так даже бесы не могут… А п-помнишь, как мы познакомились, Ваня? Ты шел после утренней с-службы, ребенком еще, и плакал. И каждая слезиночка твоя б-была драгоценней алмаза. И я подумал: «Да это ж новый русский с-святой, лет через десять-двадцать п-просияет, коли так службу чувствует...» И не п-просиял ты, Ваня, из-за меня. Это ж и тебе лучше. А то б р-распяли или живьем сожгли, как я т-тебя жег… Я тебя от с-святости сохранил. И от м-мучительной кончины оберегал. И тебе лучше, и мне п-прибыток – обещали повышение. Но переиграл ты меня со Святой землей, Ваня… Сильно п-переиграл. И деться мне теперь некуда. Только здесь с тобою в-век коротать… Доля незавидная, но все же д-доля. То ли твой погубитель, то ли х-хранитель, сам не разберу…

Иван Семенович. Ангелы поют…

Легион дернулся и начал дико озираться.

Легион. Какие ангелы, где?! Ты меня не п-пугай, Ваня! Меня итак с души воротит, а тут еще эти… с в-венчиком на башке.

Иван Семенович. Они, как птицы. Лучезарные. Голуби мои…

Бывший бес замахал руками, будто ловил комаров.

Иван Семенович. А вот и она… Матушка.

Кажется, он начал задыхаться. Легион заметил, что Шапошников плачет.

Легион. Т-ты это брось. Тебя всего-то выпороли, пусть и сильно. А ты уже п-покойную матушку видишь?

Иван Семенович. Матушку Пресвятую Богородицу…

Он смотрел куда-то в угол. Легион проследил его взгляд, но нашел лишь бадью с нечистотами и бак с замерзшей водой.

Легион (потрясенно). Да ты п-помираешь, Ваня… (Сам себе.) Он отойдет… Он сейчас отойдет! (Бросился к железной двери, стал колотить в нее ногами и руками…) Святой уходит!.. П-помогите, сволочи! Люди!..

Обернулся. Иван Семенович лежал с открытыми глазами. Из его отверстого рта вдруг выскочило туманное облако с крыльями. Бывший бес захотел это облако поймать, прыгнул, распростер руки… Но облако, просочившись сквозь него, поднялось к потолку, радостно помахало крылом и пропало...

Легион сидел рядом с нарами и беззвучно плакал. Потом прикрыл глаза Ивану Семеновичу и схватился руками за свою непутевую голову...

Эпилог

Чья-то рука постучала в деревянные ворота. Мальчишка-инок открыл и увидал фигуру, напоминающую пленного француза, – голова замотана каким-то шарфом, лапти на ногах прохудились, а сам опирается на костыль.

Легион. Н-настоятеля позови!

Мальчишка–инок. А ты кто?

Легион. Он меня з-знает.

Мальчишка-инок побежал к каменному корпусу. Легион подул на замерзшие руки, осмотрелся и отметил про себя, что в монастыре ничего не изменилось за время его отсутствия. Вороны каркали и кружились над куполами. Колокольня смот­рела из-под облупленной штукатурки красным кирпичом.

Он увидел, что к нему неторопливо идет настоятель, впереди бежит мальчишка, позади на почтительном расстоянии семенит писарь.

Настоятель подошел ближе и внимательно всмотрелся в согбенную фигуру.

Настоятель. Кто таков?

Легион. Ч-человек. Вы меня знаете.

Настоятель. Не знаю и знать не хочу.

Легион. Люди в м-монастыре нужны?

Настоятель. Нет.

Легион. А р-работники?

Настоятель. Это другое дело. Что умеешь?

Легион. В-все.

Настоятель. И нужник чистить?

Бывший бес молчаливо кивнул.

Настоятель. А зачем к нам пришел?

Легион. Потому что м-монастырь. В России, я д-думаю, можно жить только при м-монастыре.

Настоятель важно посмотрел на писаря, тот в сомнении пожал плечами.

Настоятель. Не та каденция?

Писарь. Весьма сомнительная.

Настоятель (Легиону). А зовут как?

Легион (подумав). Отчество Ив-ванович. А имя странное – Л-легион.

Писарь. Латинские дела.

Настоятель. Будешь у меня Леонидом. Леонид сын Ивана, понял?

Бывший бес кивнул.

Настоятель. Место есть при портомойне. Был у нас тут один, стирал славно, но убег, Бог ему судья… А пока иди сам помойся. (Мальчишке-иноку.) Проводи его.

Мальчишка–инок. Пойдем, дядя!

Он взял странника за рукав и повел его в баню.

Настоятель. А мне говор его в самом деле кого-то напоминает.

Писарь. Я все-таки вас не пойму… Принимаете в монастырь кого ни попадя… Всякую шваль да голь. Зачем?

Настоятель (укоризненно). Писарь ты, писарь… Латынь разумеешь, а Хрис­та понять не можешь. Что же мне, королей французских сюда звать? Если я эту голь не приму, то зачем я здесь? Зачем все это? (Он обвел руками пространство монастыря.) Тогда останутся тут только камни да снег.

Повернулся и пошел в свою келью.

Вдалеке лаяли собаки. Солнце, как горчичник, припекало спину, и снег обугливался по краям.

Дело шло к весне.