Этот сценарий написан по просьбе режиссера Николая Досталя и для него. В нем мы пытались приспособить гоголевскую эстетику смешного-страшного для нужд сегодняшнего российского кино. Результат оказался предсказуемым: для финансирования картины не хватает денег.

Остальное содержится в тексте. 

Ю.Арабов 

Глава первая. Не та каденция

В деревянные ворота кто-то постучал. Мальчишка-инок отодвинул тяжелый засов, и перед ним открылась странная картина. Шел мелкий изматывающий дождик, серое небо было близким, таким, что до него можно было дотронуться рукой, а тут стоит на пороге святого места тщедушный человечек средних лет в заляпанном подряснике и, несмотря на непогоду, дымится. Мальчишка даже рот открыл от удивления, тем более что незнакомец вид имел закопченный, скуфья на голове съехала набок, ни благолепия, ни даже опрятности в пришедшем не наблюдалось.

Ступил на территорию монастыря, ойкнул и упал на землю.

М а л ь ч и ш к а - и н о к. Чего тебе, дядя? Зачем?..

И в а н С е м е н о в и ч. Горю!..

Голос его был совсем слабым, умирающим. Мальчишка понял, что ничего в одиночку решить не сможет. Перекрестившись, он побежал к каменным постройкам, где находилась келья настоятеля.

Вокруг же пришедшего стали собираться монахи, оторванные от повседневных дел сим странным появлением. У одного была корзина со свеклой, у другого – коромысло с ведрами, наполненными водой. Столпились, сгрудились вокруг незнакомца, что лежал на земле, а тот лишь стонал и смотрел в низкое небо.

Появился настоятель. В подряснике с широкими рукавами, сделанными из толстой шерстяной ткани, он отличался от остальных разве что опрятностью да дородностью во всей своей фигуре. Впереди него бежал мальчишка-инок, показывая на пришельца пальцем. Опираясь на тяжелую палку, настоятель подошел к незнакомцу и склонился над ним. Принюхался к гари, которая шла от странника.

Н а с т о я т е л ь (монаху). Чего застыл, как истукан? Воду давай!

Досадуя на нерасторопность насельника, сам снял с коромысла ведро с водой и опрокинул его на незнакомца.

Внезапно в кустах громко запела незнакомая птица. Мальчишка-инок, услышав это пение, еще шире открыл рот.

Н а с т о я т е л ь. Разоблачите его.

Монахи принялись исполнять приказ настоятеля, сорвали со странника подрясник, рубаху и оставили его в исподних портках, голым по пояс и с тяжелым железным крестом на впалой груди.

Н а с т о я т е л ь. Ты кто ж такой будешь и чей?

И в а н С е м е н о в и ч. Шапошниковы мы. Иван. Семенов сын.

От холодной воды его била дрожь.

Н а с т о я т е л ь. И много вас таких?

И в а н С е м е н о в и ч. Два брата и три сестры. Наш род известен со времен государя Иоанна Васильевича.

Н а с т о я т е л ь. Это меня и тревожит. С сестрами пришел?

И в а н С е м е н о в и ч. А надо было сестер позвать? Подождите, придут.

Н а с т о я т е л ь. Ждали. Да все жданики съели. Теперь давай о приятном. Горишь почему?

И в а н С е м е н о в и ч. По грехам.

Н а с т о я т е л ь. Так велики?

И в а н С е м е н о в и ч. Больше кузнечика и меньше воловья носка.

Н а с т о я т е л ь. Значит, почти святой. Для таких у меня места нет. Все переполнено грешниками, как церковь в воскресный день.

И в а н С е м е н о в и ч. А пришел генерал-губернатор, место нашлось…

О д и н и з м о н а х о в. Так у него же в портах головешка!

Действительно, из портков Ивана Семеновича сзади высовывалась головешка – черная, как эфиоп. Монах вынул ее из штанов и бросил в лужу. Она испустила предсмертный дым и опочила.

И в а н С е м е н о в и ч (просительно). Из Нило-Сорской пустоши иду. Скит сгорел.

Н а с т о я т е л ь. Вместе с пустошью?

И в а н С е м е н о в и ч (сварливо). Как может пустошь сгореть? Пустота – это ничего, нигил. Еще писатель Шекспир заметил: «Из ничего и выйдет ничего». Подумай своей головой, владыка!

Н а с т о я т е л ь. А знаешь, что синица море зажгла?

И в а н С е м е н о в и ч. Как это?

Н а с т о я т е л ь. Хвостом махнула и всем прочирикала: «Море горит!»

И в а н С е м е н о в и ч. Не понял намека.

Н а с т о я т е л ь. А намек в том, что ты меня все равно не переговоришь. И Шекспиром своим мне в нос не тычь. Иди в баню. Помойся. И вот тебе первое послушание: молчи хотя бы изредка! Со старшим по чину.

Пришедший хотел что-то возразить, но спохватился, опомнился и только замычал. Настоятель поймал себя на мысли, что как будто разговаривает с двумя людьми. Один сварливый и заносчивый. Другой – сирый и стеснительный.

Н а с т о я т е л ь (мальчишке-иноку). Проводи его.

М а л ь ч и ш к а - и н о к А ведь это соловей, владыка!

Он имел в виду пение птицы, которое не прекращалось. Настоятель бросил недовольный взгляд на куст жимолости. Подумав, отвесил мальчишке ленивый подзатыльник.

Н а с т о я т е л ь. В октябре месяце, дурья твоя башка?!

Соловей, будто обидевшись, всхлипнул пару раз и испустил дух. Настоятель величественно, опираясь на посох и выставив живот вперед, пошел в свои каменные покои. А Иван Семенович в противоположную сторону – в деревянную баню, стоявшую на берегу реки.

В железной печи горел ленивый синий огонь. А это означало, что вода подошла и мыться одно удовольствие.

М а л ь ч и ш к а - и н о к Здесь дегтярное мыло и полотенце.

Он показал на полки.

И в а н С е м е н о в и ч. Мыло черно, да моет бело. Так ведь у нас говорится?

М а л ь ч и ш к а - и н о к Не знаю…

И в а н С е м е н о в и ч. Икос вприкось, а кондак и так… Верно? Мыло не мило, коли лицо загнило?

На это несчастный инок вообще не мог ничего ответить.

И в а н С е м е н о в и ч. А знаешь, что ты скоро про меня подумаешь? Мил гость, что душа, избывают его, как ежа.

Он тихонько засмеялся, потирая сухонькие ладошки. Мальчишка опять смолчал.

И в а н С е м е н о в и ч (неожиданно вздорным голосом). А вода лавандовая, кап­ризная для полного одуласьона после горячительного омовения? А втирания масляные душистые? Омела, имбирь и афрыканский лимон? Эфиопские девственницы и принцесса Пальмиры?

Мальчишка замотал головой и что-то невразумительно замычал.

И в а н С е м е н о в и ч (раздраженно). Значит, нету? Тогда иди отсюда и помалкивай.

Инок выкатился в прихожую и прикрыл за собою дверь. Отдышался. Приложил ухо к двери. Он услышал, как льется вода на пол. Почувствовал запах горячего пара, который, казалось, протискивался сквозь стены.

П р и г л у ш е н н ы й г о л о с И в а н а С е м е н о в и ч а. Т-ты что же это делаешь, ирод? Зажарить х-хочешь? К-кипяточек врозь, а т-теплецо западлецо, с-слыхал про такое?

Т о т ж е г о л о с, н о с д р у г о й и н т о н а ц и е й. Да хоть и теплая… А все равно провинция. Никакого респекта. Дворянство по-французски ни бельмеса. Фурье не читают. А в народе мрак, дичь и отупение.

П р и г л у ш е н н ы й  г о л о с  И в а н а С е м е н о в и ч а. Т-так уходи отсюда, ч-чего мучиться и скучать?

Т о т ж е г о л о с, н о с д р у г о й и н т о н а ц и е й. Поп кобылу бранит, а она же его и хранит. Это уже я сам решу. Без твоего совета.

Некоторое время было тихо. Инок только слышал, как льется на пол вода. Он уже хотел уходить, но внезапно его ушей коснулись странные, непонятные звуки. Будто кто-то мычит иль протяжно стонет высоким голосом, но делает это гармонично и музыкально.

Г о л о с  И в а н а С е м е н о в и ч а. З-замолкни! Слышать ее не могу.

Т о т ж е г о л о с, н о с д р у г о й и н т о н а ц и е й. А я все равно буду.

Музыкальные стоны возобновились и стали особенно громкими. Инок не знал, что это играла шотландская волынка.

Деревянные стены монастыря омывала могучая холодная река. На высокой колокольне протяжно звонил колокол.

Монахи и послушники шли в каменный корпус на вечернюю совместную трапезу.

Н а с т о я т е л ь. Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении, отверзаеши Ты щедрую руку Твою, исполняеши всяко животна благоволения. Аминь.

Широким жестом перекрестил длинный стол и сел в центре его. В конце стола стоял монах-чтец и читал вслух житие святого Варлаама Хутынского.

М о н а х - ч т е ц. «…Преподобный Варлаам, чудотворец, родился от богатых родителей в славном городе Новгороде с именем Алексий, но не захотел пользоваться их достоянием…»

Ели пареную репу, вареный горох и полбяную кашу. Настоятель ел, как все, исподтишка присматривая за новым послушником. Шапошников сделался от бани румян, волосы его были чисто вымыты, и ел он жадно, громко жуя и чавкая.

М о н а х - ч т е ц. «…По кончине родителей, раздав все свое имение бедным, Алексий принял иноческий постриг от наставника своего священноинока Порфирия и стал носить имя Варлаам…»

Настоятель оторвался от каши, заметив, что Иван Семенович накладывает себе уже вторую порцию и остановиться, пожалуй, не может.

Н а с т о я т е л ь. Иван Семенов сын!

Иван Семенович оторвал взгляд от тарелки, но жевать не перестал.

Н а с т о я т е л ь. Хороша каша?

И в а н С е м е н о в и ч. Мертвец сказал: «Хороша!» и заснул не дыша.

Н а с т о я т е л ь. Заберите у него тарелку и больше не давайте. (Обращаясь к монаху-чтецу.) Ты читай, читай… Чего замолчал?

Монахи отодвинули от Ивана Семеновича тарелку. Он в последний раз расторопно промокнул ее коркой ржаного хлеба и засунул корку в рот.

М о н а х - ч т е ц. «…Искал он место для уединенных подвигов, и понравился ему на берегу Волхова холм, называемый Хутынь…»

И в а н С е м е н о в и ч. Я н-не то хотел с-сказать… К-каша действительно представительная. Г-генеральская каша. В трактирах и то х-хуже подают.

Н а с т о я т е л ь (с интересом). А ты что, бывал в трактирах?

И в а н С е м е н о в и ч. П-приходилось.

Н а с т о я т е л ь. И горькую поди пил?

И в а н С е м е н о в и ч. Н-ни разу. Жизнь и так г-горька. А был я там в услужении… м-мальчишкой-половым с год, к-когда родителей лишился. П-пока не позвал меня Господь с-странствовать по святым местам…

Н а с т о я т е л ь. Откуда родом?

И в а н С е м е н о в и ч. Из с-славного града Торжка.

Н а с т о я т е л ь (снисходительно). Из Торжка… И чем же живет славный град Торжок – столица христианского мира?

В глазах его зажглись пытливые искорки. Чувствовалось, что настоятелю хотелось узнать что-нибудь про городскую жизнь, что скучно ему в своей пустыни. Да и монахи, сидевшие за столом, перестали жевать и с интересом смотрели на странника. Даже чтец запнулся и читать житие перестал.

И в а н С е м е н о в и ч (перестав заикаться). На досуге отобедай у Пожарского в Торжке. Жареных котлет отведай и отправься налегке… Чем город живет, не знаю, а чем трактир бодрствует, рассказать могу… (Он бросил голодный взгляд на отставленную от него тарелку.) Приехали однажды к нам два столичных литератора. Один длинноволосый с птичьим лицом. Нос, как клюв. Другой легкий, как ветер, и на негра похож. Заказали пожарских котлет. А ты ведь не знаешь, что такое пожарская котлета, владыка? Бьюсь об заклад, что не знаешь…

Настоятель с тоской посмотрел на разложенный в тарелках горох. Обращение «владыка» ему польстило, и он решил не поправлять говорливого послушника.

Н а с т о я т е л ь. Складно врешь… И что же такое эта котлета?

И в а н С е м е н о в и ч. Протертое куриное мясо с косточкой, обваленное в сухарях и сделанное не на огне, а на пару… До полного разрумянивания… так, чтобы масло коровье, которым она обмазана, начинало бы капать вниз, подобно молодому розовому меду из майского первоцвета, меду первой весенней качки… Знаешь про такой мед, пробовал, владыка?

Н а с т о я т е л ь. У меня у самого богатая пасека…

Он отломил корочку хлеба и отправил в рот, чтобы чем-то заесть голод и сдоб­рить слюну, которая поднялась от сдобного рассказа Шапошникова.

И в а н С е м е н о в и ч. Хорошо, что говорю с бывалым пасечником. Так вот, принес я этим литераторам котлет. А тот, что с птичьим лицом, ковырнул при мне одну котлету ножичком и вынул из нее клок белокурых волос… И сам огорчился, сник и помрачнел. А тот, что легкий, расхохотался и прикрикнул на меня: «Что подаешь, неумытое рыло?! Разве мы просили принести екатерининский парик?..» А я отвечаю: «Это не парик-с. Откуда прийти парику-с? Это, верно, куриные перышки-с. Волос нету у курицы, откуда прийти волосам-с? Решительно невозможно-с!..» А сам вспомнил, что наш повар белокур и явился утром во фрамбуазном состоянии и с сильным амбре, потому что намедни ему отказала девица, к которой он питал возвышенные чувства…

Н а с т о я т е л ь (с тоской). И что же, хотя бы выпороли тебя?

И в а н С е м е н о в и ч. Никак нет.

Н а с т о я т е л ь (мечтательно). А я бы выпорол. Розгами с водичкой. По сусалам, по всем твоим тайным мастям!

И в а н С е м е н о в и ч. И я бы тоже. Но тогда обошлось. Легкий попросил чернильницу и перо. Написал на салфетке стишки, которые я запомнил. Про пожарские котлеты. И сказал тому, кто с птичьим лицом: «Не печалуйся, брат! Ты что, не видишь, что здесь одна чудь и меря?»

Н а с т о я т е л ь. Поди обидно было?

И в а н С е м е н о в и ч. А чего обижаться? Меря – тоже человек.

Н а с т о я т е л ь. А Пожарский?

И в а н С е м е н о в и ч (уточняя). Человек ли он? Сие нам неведомо.

Н а с т о я т е л ь. Я не про то. Не друг ли это Кузьмы Минина, что спас наше Отечество от латинян и поляков?

И в а н С е м е н о в и ч. Котлетами с волосами-с? Очень может быть…

Настоятель некоторое время обдумывал ответ. Потом кровь бросилась ему в лицо. Со всего маху он саданул тяжелым кулаком по столу так, что тарелка глиняная раскололась и упала на пол.

Н а с т о я т е л ь. Чего заткнулся? Читай!

Он отвесил подзатыльник монаху-чтецу.

М о н а х - ч т е ц (торопясь и с испугом). «…В одно время, когда преосвященный, отпуская от себя Варлаама, приглашал его опять к себе, преподобный ответствовал: «Владыка мой святый! Аще Бог благословит на первой седмице поста славных и всехвальных апостол, в день пятничный приеду на санях ко благословению преосвященства твоего…» Действительно, в ночь на пяток первыя недели Петрова поста выпал снег на полтора аршина в летний день…»

Н а с т о я т е л ь (нависнув над столом). Значит, так! Слушай меня внимательно! (Вид его был грозен, как у разъяренного быка, и все сидевшие на вечерней трапезе сильно струхнули.) Кормить тебя за так я больше не буду. Мне на тебя гороха не хватит.

Иван Семенович втянул голову в плечи и жалобно кивнул.

Н а с т о я т е л ь. Если хочешь остаться в святой обители под Божьей десницей, то поправишь для монастыря колодец. Ты ведь добр?

И в а н С е м е н о в и ч. Кто добр, тому бобр. А кто не добр, от того и выдра бежит.

Н а с т о я т е л ь. Именно. Коли ешь за двоих, так и поработай за двоих. Это тебе на пару недель. Колодец древний, запущенный, но в прежние времена целебный был. (Он поднялся из-за стола.) Благодарю Тя, Господи, что насытил еси земных Твоих благ. Не лиши нас и Небесного Твоего Царствия, но яко посреди учеников Твоих пришел еси Спасе, прииде к нам и спаси нас… Аминь.

Опираясь на посох, ушел из трапезной. Некоторое время все молчали, переживая случившееся. Потом мальчишка-инок жалобно пробормотал: «Погиб ты, дядя! Совсем погиб!..»

И в а н С е м е н о в и ч. Погиб трухлявый гриб, когда солнышко вышло. А я не погиб. Я плотничать умею с детства.

О д н о г л а з ы й м о н а х. Здесь это не надо… Здесь воду черпать… Вода черная, злая!

Иван Семенович глубоко задумался и пустил лоб складками. Даже всегдашняя веселость оставила его.

И в а н С е м е н о в и ч (опять заикаясь). А в-ведь у меня п-правая рука с-сохнет и левая нога отнимается…

Ответом ему было глубокое молчание.

Деревянный сруб колодца стоял в глубокой лощине, по дну которой протекал узкий ручей. Сруб почернел от времени и был покрыт бурым мхом, из него торчали маленькие грибы на тонких ножках. Иван Семенович заглянул в колодец и отражения своего не увидел. Черная вода подходила почти к самым краям. Опустил руку, пошарил в воде и быстро отдернул… Пальцы были покрыты темной слизью.

И в а н С е м е н о в и ч. Т-там кто-то сидит!

Н а с т о я т е л ь. Должно быть, колодезный дед.

Он бросил к ногам Ивана Семеновича пару ведер.

И в а н С е м е н о в и ч. А это з-зачем?

Н а с т о я т е л ь. Ты что же, ложкой черпать будешь? Или языком?

Он был доволен. В его голове изгнание болтливого Ивана Семеновича из монастыря уже состоялось, и теперь нужен был лишь повод, чтобы воплотить это решенное дело в жизнь.

Напевая себе под нос псалом, он ушел из лощины.

Тщедушный Иван Семенович беспомощно посмотрел на группу монахов, стоявших поодаль. Припадая на левую ногу, подошел к ним.

И в а н С е м е н о в и ч. Это что же такое, б-братцы? З-за что такое испытание?

О д н о г л а з ы й м о н а х. Уходи от нас.

И в а н С е м е н о в и ч. А к-колодец как же? За м-мною пойдет?

О д н о г л а з ы й м о н а х. Тут полк солдат не управится. Ведь черпать надо до дна.

И в а н С е м е н о в и ч (уточняя). До дна? Колодец?

О д и н и з м о н а х о в. А ты как думал? Чтобы грязь всю вылить, нужно до дна.

И в а н С е м е н о в и ч (перестав заикаться). И только? Это ведь не море, а всего лишь колодец. Был уродец, а станет новгородец! (Он сделал несколько приседаний. Согнул правую руку в локте и пощупал несуществующие мускулы.) Становитесь в цепь и лейте гнилую воду в ручей. (Бросился к срубу. Зачерпнул одним ведром черную грязь и передал стоявшему вблизи монаху.) Шевелись! А то мы ко Второму пришествию не управимся.

Ведро пошло по цепи монахов и было вылито в ручей.

И в а н С е м е н о в и ч. Еще ведер нужно! Двух мало!

Мальчишка-схимник проходил мимо и увидел: у колодца стоит многорукое языческое чудовище. Голова у него от Ивана Семеновича, а рук много и в каждой – по наполненному ведру. Мальчишка не знал индийского пантеона и Шиву не признал. Только тряхнул головой и перекрестился.

Да нет, это было всего лишь видение. Иван Семенович тот же, только взмыленный и веселый. Пустые ведра передаются к колодцу, там наполняются грязью и бегут далее к ручью...

Монахи устали, а Ивану Семеновичу хоть бы хны. Более того, скинул он свои драные сапоги из яловой кожи, портки подкатал и залез в ледяную воду.

О д и н и з м о н а х о в. Бог с тобой! Застудишься!

И в а н С е м е н о в и ч. Вода студит, а человек блудит. Что хуже?

О д и н и з м о н а х о в. Не знаю.

И в а н С е м е н о в и ч. И я тоже. На вот держи ведро!

И он протянул монаху ведро, наполненное грязью. Оно пошло по цепи и было вылито в ручей.

Вода в ручье к тому времени сделалась черной и начала выходить из берегов.

Настоятель тем временем сочинял письмо архиепископу. Писарь стоял за конторкой и гусиным пером выводил на бумаге слова, которые диктовал ему владыка.

Н а с т о я т е л ь (диктует). «Ваше Высокопреосвященство! По случаю засушливого лета и поздней осени грибов набрали на двадцать пудов меньше, чем в прошлом, и то большинство с червем, так что заготовить на зиму в достатке не представилось возможным…» Как думаешь, надо ему про червей?

П и с а р ь. Если все взвесить и холодно рассудить во благовремении, то не стоило бы.

Н а с т о я т е л ь. А почему?

П и с а р ь. Червь может подточить его силы.

Н а с т о я т е л ь. Ладно. Не надо про червя.

По-видимому, писарь был его конфидентом: настоятель общался с ним на равных.

Н а с т о я т е л ь. Пиши с новой строки… «А клюквы собрали не более шестидесяти коробов, так как болота посохли, а все, что оставалось, пожрал медведь, который столуется в здешних лесах и проворней нас, потому что зверь…» Как думаешь, надо ему про медведя?

П и с а р ь (мечтательно закусив перо). Если все взвесить и холодно рассудить во благовремении, то не надо.

Н а с т о я т е л ь. Почему?

П и с а р ь. Он может принять медведя на свой счет.

Н а с т о я т е л ь. Тогда вымарывай.

Писарь обмакнул перо в чернильницу и провел на бумаге жирную линию. Настоятель задумался и посмотрел в окно, сосредоточиваясь.

Н а с т о я т е л ь. Пиши далее: «А пчелы хоть и трутневели почти два месяца, но все же принесли отборный липовый мед в июльскую качку, кою и посылаю Вам ко дню Вашего тезоименитства и прошу Ваших Святых молитв. А также прошу греческого елея и свечей в обмен на воск, который посылал Вам ранее…» Ну как?

Писарь не торопился с ответом и продолжал обкусывать перо.

П и с а р ь. Если все взвесить и холодно рассудить во благовремении…

Н а с т о я т е л ь. То и?..

П и с а р ь. Ничего этого не надо. Вряд ли нам чем-то помогут. Пишите, что лето было отличное. Солнце грело. Трава росла.

Н а с т о я т е л ь. Почему?

П и с а р ь. Потому, что неурожай – против ваших интересов. Скажут, плохо управлялся с делами и сошлют в далекую епархию с глаз долой.

Н а с т о я т е л ь. Разве есть епархия дальше, чем эта?

П и с а р ь. А про Камчатку вы забыли?

Настоятель задумался. Сказал после паузы…

Н а с т о я т е л ь. Ладно, уговорил. Солнце светило, трава росла… Но про елей и свечи оставь. Я еще новый колокол хотел у него попросить… Удобно ли?

Писарь пожал плечами.

П и с а р ь. Если рассудить во благовремении, то просите только Святых молитв. Точно даст.

В это время в келью вбежал мальчишка-инок.

М а л ь ч и ш к а - и н о к Готово!

Н а с т о я т е л ь. Я тебе сколько твердил, чтоб не входил без стука?

Он взял мальчишку за ухо и отодрал как мог. Мальчишка заплакал.

Н а с т о я т е л ь. Что готово? И где именно?

М а л ь ч и ш к а - и н о к (сквозь слезы). Колодец… Колодец готов!

Настоятель посмотрел на песочные часы, которые находились у него на столе.

Н а с т о я т е л ь. Так и двух часов не прошло… Тебя что, братец, бесы крутят?

Настоятель с тревогой шел к запущенному колодцу. Сзади него семенил сухонький писарь-секретарь, который не счел нужным заканчивать письмо, так как ситуация с колодцем была любопытней, чем какая-то бумага, пусть и к значительному духовному лицу. Из кожаного портфеля, который он нес, торчал деревянный ковш.

Подходя, оба заметили, что у сруба столпились монахи и с тревогой заглядывают в колодец, о чем-то между собой переговариваясь. Увидев настоятеля, расступились, как воды Чермного моря перед пророком Моисеем.

Настоятель заглянул в колодец.

Н а с т о я т е л ь. А где Иван Семенов сын?

О д н о г л а з ы й м о н а х. Пропал. Видать, под воду ушел.

Н а с т о я т е л ь. Так тут воды по пояс!

О д н о г л а з ы й м о н а х. Было по пояс, а стало саженей двадцать в глубину, не меньше.

Настоятель наклонился над срубом, опустил в него ведро, вытащил и понюхал воду.

Н а с т о я т е л ь (писарю). Дай ковш.

Писарь протянул ему резной деревянный ковш, заранее припасенный. Настоятель зачерпнул им воды из ведра и отпил одним глотком.

Монахи насторожились, напряглись, так как настоятель был скор на расправу и зажигался быстрее шведской спички.

Настоятель сделал один глоток из ковша, второй… Отер платком губы.

Н а с т о я т е л ь. Сладка водица!

Здесь все расслабились, заговорили: «Сладка и чиста. И продирает до слез…»

Настоятель наклонился над срубом. Крикнул в прозрачную толщу воды.

Н а с т о я т е л ь. Иван Семенов сын!

И в а н С е м е н о в и ч (недовольно). Да здесь я, чего кричишь?

Он сидел, оказывается, у противоположного конца сруба и сушил на неярком солнце мокрые портянки, разложив их на деревянных мостках.

Н а с т о я т е л ь. Я ничего… А ты чего?

И в а н С е м е н о в и ч. А я из Торжка от мил дружка. Шел на юг, а пришел на север. Чайку горячего не найдется?

Настоятелю захотелось ударить его деревянным ковшом по голове. Но сдержался и себя переборол.

Н а с т о я т е л ь (отдавая распоряжение). Заварите ему сушеной липы. (Обращаясь к Ивану Семеновичу.) Завтра исповедуйся. Причащу тебя.

Он сказал об этом как о благодеянии. Перекрестил колодец вместе с Иваном Семеновичем и отошел в сторонку.

Н а с т о я т е л ь. Что скажешь?

Он обращался к своему секретарю. Писарь в сомнении поджал тонкие губы.

П и с а р ь. Не та каденция. Иллюзией пахнет.

Н а с т о я т е л ь. Вот и я о том же. Думаешь, что каденция сомнительная?

П и с а р ь. «Диалоги» Платона читали? Тени на стенах пещеры, видимый мир лишь отражение реальных сущностей, но не они сами. Компрене ву?

Н а с т о я т е л ь (подумав). Нужно бы келью его обыскать, когда его нет.

П и с а р ь. Аргументум адрем!

Н а с т о я т е л ь. Соблазняет он меня на рукоприкладство. Больше всех других соблазняет!

П и с а р ь. Кайтесь!

Н а с т о я т е л ь. Я бы покаялся. Да что без рукоприкладства будет? Ровным счетом ничего.

Он тяжело вздохнул, посмотрел с тоской на дальний лес и засунул деревянный ковш в портфель секретаря.

Настоятель служил литургию. Он стоял у Престола в алтаре и читал молитву над Святыми Дарами…

Н а с т о я т е л ь. Господи, Иже Пресвятаго Твоего Духа апостолам Твоим ниспославый, Его же, Благий, не отыми от нас! Аминь! Аминь! Аминь! (Тихо дьякону.) Погляди, Иван Семенов сын здесь ли?

Дьякон выглянул из алтаря, приоткрывши северную дверь, но Ивана Семеновича нигде не заметил. Монахи стояли черной стеной и сосредоточенно молились.

Д ь я к о н. Нету.

Н а с т о я т е л ь (громко). Благословение Господне на вас! Всегда, ныне и присно, и во веки веков, аминь!

В это время в церковь вбежал Иван Семенович. Волосы его были взъерошены, под правым глазом чернел большой синяк. Словно помешанный, он обвел взглядом церковь. Нашел глазами дьякона, который в это время выходил из алтаря.

И в а н С е м е н о в и ч (сбивчиво, в величайшем волнении). М-мне исповедоваться… Н-настоятелю. Тут т-такое дело, что и кричать нельзя…

Д ь я к о н. Жди теперь. Вовремя приходить надо!

Он ушел в алтарь. Иван Семенович бухнулся на колени перед святым Распятием и начал биться головой об пол. Распятие зашаталось.

Вскорости из алтаря вышел настоятель в простом подряснике. Религиозный экстаз Иван Семеновича не произвел на него глубокого впечатления. Борясь с неприятным чувством внутри себя, он подошел к аналою, на котором лежали Крест и Евангелие. Иван Семенович, увидев настоятеля, пополз к нему на коленях.

Настоятель, чтобы не наговорить грубостей, закрыл глаза и прочел про себя молитву «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его…».

Открыл глаза. Иван Семенович стоял согбенно у аналоя.

Н а с т о я т е л ь (сухо). В чем каешься?

И в а н С е м е н о в и ч. Во всем.

Н а с т о я т е л ь. А если подумать?

И в а н С е м е н о в и ч. Нет такого греха, который бы я не испробовал!

Шапошников сказал это с надрывом, от которого настоятель вздрогнул. Он с испугом посмотрел на монахов, слышат ли они. Такие слова могли любого ввес­ти в соблазн. Но монахи сосредоточенно молились и, казалось, не слышали того, что ляпнул Иван Семенович.

Н а с т о я т е л ь (шепотом). Значит, во всех?

Иван Семенович всхлипнул и кивнул.

Н а с т о я т е л ь (совсем тихо). В убийстве?

И в а н С е м е н о в и ч. В каком убийстве? Издеваешься надо мной, владыка?!

Н а с т о я т е л ь. В воровстве?

И в а н С е м е н о в и ч. Да разве это грех в России?

Н а с т о я т е л ь. В лжесвидетельствовании?

И в а н С е м е н о в и ч. Копай глубже. Самый страшный грех…

Н а с т о я т е л ь (дрогнувшим голосом). Соблазнение вдов и сирот?

И в а н С е м е н о в и ч. Я вообще женщин не знаю и знать не хочу.

Н а с т о я т е л ь. Никогда-никогда?

И в а н С е м е н о в и ч. А что, это такая уж доблесть для монаха в миру?

Н а с т о я т е л ь (начиная закипать). Ты посмотри, все знали, а он не знал! Разве это не дерзость?

И в а н С е м е н о в и ч. Дерзость не мерзость. А мерзость и простить можно.

Н а с т о я т е л ь (взяв себя в руки). Ладно. Понял я тебя всего. Гордец ты. Наполеон. Это ж надо, кого сюда пригнало! Санкюлот ты, братец, вот ты кто!

И в а н С е м е н о в и ч. Конвент давно не посещал…

Н а с т о я т е л ь. А гордыня тебя и так душит без всякого конвента! Кайся в гордыни!

И в а н С е м е н о в и ч. Могу, но только, чтобы сделать тебе приятное.

Н а с т о я т е л ь. Мне приятного не надо. Ты готовился к исповеди, каноны вычитывал, говел?

И в а н С е м е н о в и ч. Я с детства говею и ничего, кроме травы, не ем! Сныть, да крапива, да немного пива!

Н а с т о я т е л ь. Пей, но без меня. И вообще, чего ты хочешь, зачем пришел?

И в а н С е м е н о в и ч. Про самый страшный грех рассказать… Можно?

Н а с т о я т е л ь (мелко перекрестившись). Что ж… Говори!

Иван Семенович сглотнул, запнулся, как если бы не знал, как приступить и с чего начать. Настоятель, готовясь к худшему, нервно затеребил деревянные четки.

И в а н С е м е н о в и ч (страшным шепотом). Любовь у меня в душе неизбывная…

Н а с т о я т е л ь (ужаснувшись). К чему?

И в а н С е м е н о в и ч. Ко всему. Ко всякой твари земной, небесной и подводной. Так-то, мил человек… (Тяжко вздохнул и потупился.) Кузнечика вижу под ногой, и сердце сожмется от жалости. Обойду и перекрещу его. От бездомного котенка и того хуже – сердце рвется…

Н а с т о я т е л ь. А от человека?

И в а н С е м е н о в и ч. Про человека и сказать страшно… Так его люблю, что жить без него не могу. Особенно без врага человеческого.

Последнюю фразу настоятель не оценил по достоинству.

Н а с т о я т е л ь. Погоди, погоди… Ты что, и врагов своих любишь?

И в а н С е м е н о в и ч. Есть такая слабость.

Н а с т о я т е л ь. И врагов церкви Христовой?

И в а н С е м е н о в и ч. Этих – особенно.

Н а с т о я т е л ь. Зачем?

И в а н С е м е н о в и ч. Чтоб они добровольно пришли бы в наши объятия.

Н а с т о я т е л ь. А коли не захотят?

И в а н С е м е н о в и ч. Заставим.

Н а с т о я т е л ь. Что-то у меня сердце сжало… Погоди! (Он вытащил из кармана платок и обтер со лба испарину.) Всё, что ли?

И в а н С е м е н о в и ч. Не всё. Еще каюсь в доброте неизреченной. В отсутствии стяжательства. В самопожертвовании, во всепрощении и мудрости.

Н а с т о я т е л ь. Чего?

И в а н С е м е н о в и ч (объясняя). Мудрость. Состояние ума такое. Специ­фи­че­­-

с­кое. Испытывал, владыка?

Н а с т о я т е л ь. Нет. Бог миловал.

И в а н С е м е н о в и ч. А у меня постоянно. Сижу, бывало, у окна, смотрю на близлежащую жизнь и чувствую: мудрею. И поделать с собой ничего не могу. Мудрею, и всё тут!

Н а с т о я т е л ь. Порок тяжкий.

И в а н С е м е н о в и ч. И я об этом. Отпустишь грехи, владыка?

Н а с т о я т е л ь. Ты погоди… Не торопи меня. (Он наморщил лоб, о чем-то тяжело думая. Подумав, сказал твердо.) Грехи отпустить не могу.

И в а н С е м е н о в и ч (сокрушенно). Хоть не воровал, а тюрьму узнал… Я так и думал.

Н а с т о я т е л ь (уходя от ответа). Просто ты должен сам у меня отпускать, а не я у тебя.

И в а н С е м е н о в и ч. Мне же не положено по чину…

Н а с т о я т е л ь. И на службе тебе бывать не обязательно. Можешь не стоять до конца… Иди, братец, иди!

И в а н С е м е н о в и ч. Куда же мне идти?

Н а с т о я т е л ь. А куда хочешь. На реку иди… (Его лицо внезапно просветлело.) Рыбы мне поймаешь. А я ее закопчу для важных гостей. Ко мне ведь и архиепис­коп приезжает, и вообще…

И в а н С е м е н о в и ч. Да я ведь не ловил никогда…

Н а с т о я т е л ь. Это просто. Плюнь на крючок и закинь в воду… Удочку у братьев возьми. Иди, моя душа, иди. А то мне сейчас причащать надо.

И в а н С е м е н о в и ч. А я бы хотел причаститься…

Н а с т о я т е л ь (в ужасе). Ты что, в уме пошатнулся? Ни в коем случае. Тебе это совсем не к лицу. Вот Распятие поцелуй и довольно… Поди, братец, поди отсюда!

Иван Семенович тяжело вздохнул.

Н а с т о я т е л ь. А синяк где подцепил?

И в а н С е м е н о в и ч. Да так… Сам под глаз взошел. А я подумал: синяк – он не враг, как взойдет, так и выйдет.

Н а с т о я т е л ь. И это правильно. Такое иногда бывает. Незваный гость посидит и быстрее уйдет, коли мы его не торопим.

Он стал суетливо убирать с аналоя Евангелие и Распятие. Иван Семенович хотел приложиться губами к кресту, но настоятель Распятие отдернул и приложиться к нему не дал. Показал кивком головы на большой деревянный крест, стоявший на каноне.

Иван Семенович опустился перед крестом на колени и поцеловал стопы Спасителя. Тревожно озираясь, пошел вон из церкви.

Настоятель, дождавшись, когда он выйдет, подошел к деревянному кресту и тщательно оттер носовым платком место, куда целовал Иван Семенович.

…Он направлялся к монастырским корпусам решительным шагом готового на все лютого администратора. Позади семенил секретарь со своим портфелем. Впереди бежал мальчишка-инок.

Н а с т о я т е л ь. Точно ли ушел?

М а л ь ч и ш к а - и н о к. Только что. Взял удочку и пошел на реку.

Н а с т о я т е л ь. А как ведет себя в келье? Не балует?

М а л ь ч и ш к а - и н о к. Не балует. Но молиться мешает.

Н а с т о я т е л ь. Чем же?

М а л ь ч и ш к а - и н о к. Шумит очень. То стук громкий, будто жернов по полу катают, то стон дикий, а иногда и смех.

Настоятель бросил красноречивый взгляд на писаря.

Н а с т о я т е л ь. Ты понял?

П и с а р ь. Про это и в житиях сказано. Бог строит церковь, а черт пристраивает колокольню. Ноэль вполне заурядная.

Н а с т о я т е л ь (себе под нос). Я эту ноэль порушу… И никакую каденцию к себе в монастырь не пущу!

Втроем они вошли в братский корпус.

Настоятель принюхался, словно собака на охоте. Циновка на кровати была смята и скомкана, икона Спаса лежала на полу.

Н а с т о я т е л ь (мальчишке-иноку). Погляди, нет ли чего в его кровати… Небось горох ворует и прячет…

Мальчишка-инок начал рыться в циновке. Впрочем, обыск получился коротким, потому что в руки сразу попались какие-то странные предметы. Мальчишка таких никогда не видел: то ли предметы туалета, то ли черт знает что, так сразу и не разберешь…

Он выложил их на кровати перед настоятелем. Тот посмотрел на них и дико захохотал.

Мальчишка от ужаса перекрестился, потому что смех настоятеля казался страшнее гнева. А настоятель все хохотал и хохотал. И остановиться никак не мог…

Перед ним на монастырской кровати лежали дамские чепец, капот и папильотки.

Он вдруг схватил мальчишку за грудки, придвинул к себе так, что подрясник на иноке затрещал и треснул.

Н а с т о я т е л ь. Ко мне этого сукиного сына! Сейчас же! Немедленно! Ко мне!

На деревянных мостках стояли три бабы и полоскали в студеной воде белье.

О д н а  и з  б а б. А это что еще за статуя?

Она имела в виду Ивана Семеновича, который возвышался на берегу, как изваяние, с удочкой наперевес.

Р ы ж а я. Ты кто ж такой будешь?

И в а н С е м е н о в и ч. Рыбак. А ты?

Р ы ж а я. А я – рыжая бесстыжая. Ты уду свою подбери. А то шалаболы болтаются, тебя бабы пугаются.

Бабы дико захохотали.

И в а н С е м е н о в и ч. Не могу. Мне моя уда всегда дорога.

Р ы ж а я. А такую, как я, поймать сможешь?

И в а н С е м е н о в и ч (честно). Нет.

Р ы ж а я. Значит, ты дурак, а не рыбак. Здесь рыбы отродясь не было.

И в а н С е м е н о в и ч. Но меня же послали… Значит, есть.

Р ы ж а я. Послали, да не туда. Червя-то накопал?

И в а н С е м е н о в и ч. Не… Мне сказали на крючок плюнуть. И всё.

Р ы ж а я. Твой крючок, как паучок. Вблизи не увидишь.

И в а н С е м е н о в и ч (совершенно расстроившись). А н-ну вас, б-благочестия у вас ни на г-грош нет… (Обращаясь неизвестно к кому.) В-вот что ты н-наделал, сволочь! Как ты меня подвел!

И в а н С е м е н о в и ч (не заикаясь). Благочестие – это предрассудок. Руссо читал?

И в а н С е м е н о в и ч (заикаясь). З-зачем?

И в а н С е м е н о в и ч (не заикаясь). Надо. Прочтешь. На языке оригинала. Я тебе выпишу из Парижа.

О д н а б а б а д р у г о й. Да он сам с собой говорит. Поведенный!

Р ы ж а я. Кого только в монастырях держат? Весело, как в желтом доме!

Они быстро собрали свое белье и пошли в деревню, боязливо оглядываясь на Ивана Семеновича.

И в а н С е м е н о в и ч (реке). Как Иона забрался во чрев кита, так сюда придут лосось и кета... (Самому себе.) Бросай!

И в а н С е м е н о в и ч (заикаясь). А п-плевать н-нужно?

И в а н С е м е н о в и ч (не заикаясь). Как хочешь.

Он подумал, поглядел на крючок и все-таки плюнул. Неумело забросил леску в воду. Крючок упал у самого берега в мелководье.

Внезапно в воде мелькнула какая-то гигантская тень. Леска напряглась. Удочка захотела вырваться из рук Ивана Семеновича, он изо всех сил вцепился в нее и по инерции полетел в воду…

На письменном столе были разложены страшные улики, найденные в келье послушника, – капот, чепец и папильотки. В камине трещал огонь. Настоятель сидел в деревянном кресле и в ожидании Ивана Семеновича слегка задремал…

Вдруг пробудился от какого-то шороха… Протер глаза и в ужасе вскочил со своего кресла.

Перед ним сидело высокое духовное лицо в роскошном клобуке и с большой панагией на груди, изображение на которой, правда, было стертое и в полумраке вообще неопределимое. По виду архимандрит какого-то крупного монастыря, не меньше.

Д у х о в н о е  л и ц о. Что же ты, братец, так распустился?

От голоса его настоятель внутренне задрожал. Что-то было в нем повелительное, генеральское. Лицо аскета с пронзительными острыми глазами не оставляло сомнений: настоятелю будет большая выволочка. Понять бы только, от кого и за что…

Н а с т о я т е л ь. Стеснение в средствах… Самого необходимого в монастыре нету, свечей и тех не хватает.

Д у х о в н о е  л и ц о. А стеснение в душе?

Н а с т о я т е л ь. И этого довольно. А вы откуда… ваше Высокопреосвященство? Не из столицы ли?

Д у х о в н о е  л и ц о. Из Томской губернии. Кумандинский монастырь имени святого Фомы неверующего. Слыхал про такой?

Н а с т о я т е л ь. Кажется, припоминаю…

Архимандрит задумчиво взял в руку папильотку, приставил ее к глазам и положил рядом с капотом.

Д у х о в н о е  л и ц о. Так…

Н а с т о я т е л ь. Да это… Мальчишки одного. Безделица. Хочу отодрать за уши и отпустить…

Д у х о в н о е  л и ц о. Сам себе власы крутит или другим?

Н а с т о я т е л ь (тяжело). Другим.

Д у х о в н о е  л и ц о. Значит, цирюльник.

Н а с т о я т е л ь. Возможно. Но он это делает без согласия публики.

Д у х о в н о е  л и ц о. Но, может быть, для их духовной пользы. Презумпция невиновности… Есть такая презумпция в твоем монастыре?

Н а с т о я т е л ь. Тут всякое бывает. Но такого еще не встречал.

Д у х о в н о е  л и ц о. А у меня есть. Мы успешно сопрягаем ее с церковным уставом и римским правом, откуда эта презумпция выводится методом общей индукции.

Н а с т о я т е л ь (чувствуя, что на него наваливается морок). Презумпция… Чайку не хотите ли с чабрецом?

Д у х о в н о е  л и ц о (сухо). Я пью только сырую воду. (После паузы.) Что же ты гонишь блаженного Иоанна, игумен? Почто со света сживаешь?

Н а с т о я т е л ь. Это вы про кого?

Д у х о в н о е  л и ц о. Про Ивана Семенова сына. Ведь он почти святой. (Лицо его начало болезненно дергаться, губы искривились, и стал он беспокоен и страшен.) Слава о нем впереди него бежит. С юности ходит по монастырям. Кроток, как агнец. Чудотворствует. Гляди, канонизируют его через полторы тыщи лет, что ты тогда скажешь? Как запоешь?

Н а с т о я т е л ь. Через полторы тыщи лет я ничего не скажу.

Д у х о в н о е  л и ц о. Значит, другие за тебя скажут. Был, мол, на земле один недалекий игумен. Со свету сживал. Живьем в землю закапывал. Бил и гнал. Я бы на твоем месте его бы отрыл.

Н а с т о я т е л ь. Где взять такую лопату?

Д у х о в н о е  л и ц о. А где хочешь. Приблизил бы к себе. Доверил бы казну и управление. Подготовил смену. Ведь ты не молод. За многим уже не поспеваешь. Уснешь ночью, и во сне – удар. А может, и того хуже – на утренней службе в воскресный день. А здесь – человек, на которого можно всегда положиться. Наш человек. Твоя обитель по всей земле прогремит. Доходы монастыря утроятся…

Н а с т о я т е л ь. Побойтесь Бога, какие здесь могут быть доходы?

Д у х о в н о е  л и ц о. А про земли ты позабыл? Помещики сами тебе их отпишут вместе с крестьянами и заливными лугами. И будут на коленях стоять, чтоб ты их деревеньки принял. (Он вдруг наклонился вперед, набычился и посмотрел игумену прямо в глаза.) И про леса не забывай, баранья твоя башка! Лес, казалось бы, самое бесполезное дело, когда стоит. Какая от него польза? Только комары да хищники. Но когда лес ляжет, он превращается в золото. Древесина всегда в цене. Вырубишь, продашь, а у Ивана Семеновича спросишь, кому продать. На Восток или на Запад. Он тебе подскажет. И никто не прогадает. Вы вдвоем при гешефте, в обители свечей и масла, как грязи… А вместо леса простор и приволье. Легко дышится и живется легко. Только ветер гуляет по холодной пустыни туда-сюда, туда-сюда… Фьюить! (Он издал губами свистящий звук.) Так-то! (Встал и поправил на себе мантию.) Засиделся я у тебя. В дорогу пора. До Куманды путь недолог.

Н а с т о я т е л ь. Понимаю. Куманда есть Куманда.

Д у х о в н о е  л и ц о. Куманда – ерунда. Но служение – вне разумения. Прощай!

Он направился к двери.

Н а с т о я т е л ь. А почему вы сами его к себе не возьмете? В Куманду?

Д у х о в н о е  л и ц о. Куманда готова, а он еще нет.

Вышел из кельи и прикрыл за собою дверь.

Игумен некоторое время стоял посередине кабинета, собираясь с мыслями и наморщив лоб. Потом вдруг выбежал в предбанник с криком…

Н а с т о я т е л ь. Крест… Был у него крест?!

Писарь сидел на своем месте, будто пораженный громом. Игумен от захватившей его разгадки схватил писаря за грудки.

Н а с т о я т е л ь. Был ли у него наперсный крест или нет?

П и с а р ь. Какой на даме может быть наперсный крест?..

Н а с т о я т е л ь. Ты что плетешь?

П и с а р ь. Сдобная такая, дебелая… Тридцать три удовольствия. Мне, говорит, назначено… Мне, говорит, можно, а другим, говорит, нельзя... Я уж не знал, что думать. Столичная дама и в мужском монастыре... Нонсенс. Апория Зенона...

Н а с т о я т е л ь. Пьян ты, что ли?

П и с а р ь. А вы платочек ее понюхайте. Уронила случайно. Чувствуете? Горная лаванда. Вода с суспензией. Не для нашей глуши.

Он протянул игумену батистовый платочек с вышитым на нем розовым сердцем.

Тот понюхал и начал истошно кашлять.

Внезапно в коридоре послышался какой-то шум. Трое монахов внесли в ­келью огромную рыбу, аршинов десять длиной. Двое держали ее по краям, а один положил на плечо, словно тяжелую балку. Голова у рыбы была круглая, почти человеческая. Из-под носа выглядывали усы, а на голове торчали маленькие рожки.

Н а с т о я т е л ь. Что это? Зачем?

И в а н С е м е н о в и ч. Вы же сами п-просили... Во с-славу Божью. А р-рыбину ж-жалко. Не виновата она.

Рыба посмотрела на них круглым печальным глазом и тяжело вздохнула.

Руки Ивану Семеновичу скрутили толстой пенькой, а ноги спеленали морским канатом.

И в а н С е м е н о в и ч. А н-ноги зачем?

Н а с т о я т е л ь. Чтоб ты обратно не пришел.

И в а н С е м е н о в и ч. А р-руки?

Н а с т о я т е л ь. Чтоб в носу не ковырялся.

Он сидел на деревянной скамеечке и смотрел, как монахи пеленают Ивана Семеновича, словно египетскую мумию.

Н а с т о я т е л ь. И рот ему заткните. А то будет пословицами сыпать, как горохом.

Он подал батистовый платочек с розовым сердцем. Монахи запихали его в рот Ивану Семеновичу. Тот стал кашлять и стонать.

Н а с т о я т е л ь. Несите его на пристань, отцы!

У деревянной пристани стоял узкий плот. На него погрузили связанного Ивана Семеновича, который стал кроток, молчалив и смотрел широко открытыми глазами в ясное небо. Тучи ушли. Красное солнце садилось за горизонт.

Н а с т о я т е л ь. Господи, Живый Путю, путешествовавший с рабом Твоим Иосифом, спутешествуй, Владыко, и рабу Твоему Иоанну, всякого обуревания и наветов избавь, мир и благоволение, и возвращение паки устрой!

П и с а р ь (шепотом). А про возвращение вы зря сказали!

Н а с т о я т е л ь. Надеюсь, что Он не услышит…

И показал глазами на небо. Ударил церковный колокол. Монахи отвязали плот от пристани и толкнули его вниз батогами, пустив по течению.

Настоятель задумчиво поглядел на уплывающий от него плот. Перекрестился и, опираясь на посох, пошел в монастырь.

Внезапно он услышал за собой какие-то крики. Оглянулся. Плот плыл против течения. В этом не было никаких сомнений. Вот по течению вниз проплыла ветка березы, вот, подобно детским корабликам, проплыли за ней желтые листья…

Но плот шел против них. Приблизился к пристани и тяжело ткнулся в нее деревянным боком. Настоятель заметил, что Иван Семенович по-прежнему недвижим – лежит на спине связанный и смотрит в ясное небо.

Н а с т о я т е л ь (сорвавшись и не совладав с нервами). Гоните его! Гоните ко всем чертям!

Но его призыв был тщетен. Кто-то из монахов уже стоял на коленях, пораженный Божьим чудом, кто-то суеверно крестился и твердил молитву против нечистой силы.

Чувствуя, что с ними каши не сваришь, настоятель бросился к пристани и, навалившись всем телом, отогнал плот от берега.

Иван Семенович тяжело и громко вздохнул. Плот, немного подумав и как будто бы согласившись с течением, пошел вниз, но вдруг резко сменил направление и снова налетел на пристань. Так налетел, что настоятель от тяжелого удара упал на доски.

Церковный колокол звонить перестал. Воцарилось глубокое безмолвие во всей христианской земле. Настоятель сидел на пристани и с ненавистью смотрел на связанного Ивана Семеновича.

Спеленатого Ивана Семеновича двое монахов поставили перед настоятелем в вертикальное положение. Чтобы тело не упало, они подперли его по бокам.

Н а с т о я т е л ь. Развязывать не надо. И платок изо рта вытаскивать не надо. (Он подошел к Ивану Семеновичу, внимательно вгляделся в его глаза.) Значит, с водой дружишь?

Иван Семенович только замычал.

Н а с т о я т е л ь. Будешь белье стирать. Что, не согласен? Не слышу ответа!

Он вынул изо рта Ивана Семеновича платок.

И в а н С е м е н о в и ч. Порты под дождь попали, сами себя постирали…

Н а с т о я т е л ь. Я так и думал. (И снова заткнул ему рот платком.) Там и жить будешь. При портомойне. И на глаза мне не попадайся, а то прибью. (Отдавая распоряжение монахам.) Унесите тело.

Ивана Семеновича унесли в коридор.

Иероним Босх. «Искушение святого Антония». 1505–1506

Глава вторая. Жила-была рессора

По дороге ехала странная процессия: жандармы спереди и сзади, впереди – две кареты, блестящие золотом и с двуглавым орлом на дверях, лошадки справные, вышколенные, копытами стучат, словно шелк ткут: цок, цок, цок… И от великолепия этого, от силы и достоинства хочется пасть на колени и пропеть, например, марш Преображенского полка или еще чего…

Звонарь увидел их с колокольни и чуть сознание не потерял от ужаса. Начал звонить в колокол на всю округу, монахи высыпали из келий, бросили ежедневную работу и послушание, даже сам настоятель с секретарем прибежали под колокольню.

Н а с т о я т е л ь (сложив ладони трубой). Чего лупишь, дурень? Пожар, что ли?

З в о н а р ь. Хуже…

Он взмахнул руками и бить в колокол перестал.

Н а с т о я т е л ь. Разве может быть что-то хуже пожара?

П и с а р ь. Может. Приезд августейшей фамилии…

Настоятель взмахнул на него руками, перекрестился и схватился рукою за сердце.

Ворота монастыря открылись. В них въехал сначала один жандарм, потом второй, третий… А потом показались две кареты.

Приехавшие заполнили весь монастырский двор. Остановились в безмолвии. Было слышно, как шумит в вышине ветер.

Дверь первой кареты отворилась, и из нее вышел молодец огромного роста с усами торчком и взглядом столь величественным, что от него хотелось лезть на стену.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Ну и дороги! Почто меня Бог наказал такими дорогами? Кто ответит? Александр Христофорович, душа моя… Родовое ли это проклятие России или будет вспоможение Всевышнего и заживем мы когда-нибудь, как люди?..

Настоятель почему-то решил, что обращаются именно к нему и что он со своим духовным опытом должен обстоятельно ответить на этот непростой вопрос.

Н а с т о я т е л ь. Если рассудить во благовремении и нечеловеческим разумением, то дороги нам совсем не нужны… и даже определенно вредны.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Молчи, старик! Это я не тебе.

Хоть они были примерно одного возраста, но приехавший чувствовал себя явно моложе.

Из второй кареты вышел почти такой же красавец, только чуть меньше ростом, но выправкой и усами мог бы поспорить с первым. Качественные были усы, породистые. И эта порода обоих сразу бросалась в глаза.

Второй присел на корточки и посмотрел на колеса кареты.

А л е к с а н д р  Х р и с т о ф о р о в и ч (на французском). Кажется, ваше величество, путешествие наше завершается на минорной ноте. Рессора погибла. Да и все колесо под угрозой.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч (на французском). А я всегда был против листовой английской рессоры. Кто их только в Россию завез?

А л е к с а н д р  Х р и с т о ф о р о в и ч (на французском). Если честно, то я выписал дюжину рессорных карет из Лондона.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч (на французском). Значит, этот старик прав? (Он показал глазами на настоятеля.) Не нужны нам дороги и рессорные кареты не нужны?

А л е к с а н д р  Х р и с т о ф о р о в и ч (на французском). Я бы так не сказал. Старик темен, как копоть. И темноту эту хочет распространить на все образованное сословие.

Губы настоятеля затряслись. Почувствовал, что говорят именно о нем. Как за последнюю соломинку, ухватился он взглядом за писаря. Тот тихонько вытащил из кожаного портфеля небольшую рукописную миниатюру, изображавшую государя Николая Павловича в полный рост, и показал ее настоятелю. Тот, взглянув на портрет, побледнел еще больше и грохнулся на колени. Вслед за ним упали на землю и все монахи, все насельники…

Н и к о л а й  П а в л о в и ч (на русском). Вставай, старик. Что за условности? Мы все-таки живем в просвещенном веке, и сословные предрассудки теперь не в чести.

Однако по голосу государя чувствовалось, что он доволен. Подошел к настоятелю, попытался силой поднять его с земли, но настоятель замычал что-то, занервничал и бросился на землю, щелкая зубами. Кажется, у него начинался эпилептический припадок.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч (на французском). Он сейчас умрет от своего патриотического чувства.

А л е к с а н д р  Х р и с т о ф о р о в и ч (на французском). Это проблема решается довольно просто.

Он подошел к настоятелю, который к тому времени начал есть сырую землю, и наклонился к нему.

А л е к с а н д р  Х р и с т о ф о р о в и ч (шепотом, душевно). Шпицрутенов захотел, старая каналья?! Сейчас же встать!

Настоятель выплюнул изо рта сухую траву и тут же поднялся на ноги.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Ты кто?

Лицо его вдруг отвердело, круглые глаза сделались стеклянными. В голосе зазвенел металл, от которого дамы в Зимнем дворце падали в обморок. В одно мгновение симпатичный и породистый человек превратился вдруг в василиска.

Н а с т о я т е л ь. Игумен… Наставник сих скорбных мест.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. А зачем на колени упал? Думаешь, мне легко так с тобой говорить?

Н а с т о я т е л ь. Не думаю. Я вообще никогда не думаю.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Тогда чем ты отличаешься от моих министров?

Н а с т о я т е л ь. Тем, что живу в медвежьем углу…

Николай Павлович неожиданно расхохотался. Ответ ему явно пришелся по душе. Василиск исчез, и глаза его снова сделались человеческими.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч (на французском). Ты слышал, граф? А старик-то дерзок!

А л е к с а н д р  Х р и с т о ф о р о в и ч (на французском). Спросите у него, ваше величество, есть ли у них человек, чтобы починить английскую рессору.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Есть ли у тебя человек…

Н а с т о я т е л ь (не давая досказать). Нету.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. А кто ж тогда эти?

Он показал рукой на согбенных монахов.

Н а с т о я т е л ь. Это не люди. Это агнцы.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Мне все равно. Рессору починить могут?

Н а с т о я т е л ь. Ни Боже мой!

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Ну да, ну да… Если рассуждать по-твоему, то ни рессоры не нужны, ни дороги… А почему?

Н а с т о я т е л ь. Потому. Что коли дороги будут, то по ним неприятель проедет. И в самое сердце России попадет.

Государь задумался. Дерзкий ответ настоятеля не показался ему глупым.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Вот-вот, душа моя… Старик-то дело говорит.

А л е к с а н д р  Х р и с т о ф о р о в и ч (на французском). Нашли кого слушать… Железная дорога. Она решит нашу проблему.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч (на французском). В его словах что-то есть… Он не так глуп, как кажется. Русские вообще не глупы.

А л е к с а н д р  Х р и с т о ф о р о в и ч. Не глупы, но строптивы.

Николай Павлович огляделся. Задрал голову и посмотрел на колокольню. Увидал снизу, как смотрит на него звонарь, от великих чувств даже рот приоткрывший.

Государь глубоко вздохнул, перекрестился на церковь.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Воздух провинции… Люблю.

Подал руку настоятелю. Тот впился в нее губами.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч (смиренно). Приюти нас, святой отче… Не гони. Передохнуть нам надо. Устали очень.

Дым и пар вырывались через приоткрытую дверь. Лицо Николая Павловича покраснело, на лбу выступили капли пота. Он уже снял с себя наружную одежду и сидел в предбаннике в нижней рубахе поверх корсета.

Выглянул в узкое окошечко. Монахи стояли вокруг бани скорбной стеной, впереди других чернел настоятель и безмолвно шевелил серыми губами, по-видимому, молился. Рядом с ним стояли навытяжку два жандарма.

Государь закатал рубаху и попытался сам расстегнуть корсет из китового уса, который носил при людях и особенно в поездках. Но пальцы не слушались, и корсет никак не расстегивался.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч (открывая дверь в баню). Хватит топить, подойди-ка сюда!..

Он обращался к мальчишке-иноку, который лил на раскаленные камни желтоватую жидкость из большой бутыли. Камни дымились. Тесное пространство бани было в чаду.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Что льешь?

Мальчишка безмолвно смотрел на него, раскрыв рот.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Ты что, никогда не видал голого солдата? Корсет расстегнуть можешь?

Он повернулся к мальчишке спиной, по-прежнему держа рубаху поверх бедер, но не снимая ее.

Мальчишка увидел лопатки, покрытые слоем жира. Многочисленные родинки, спускавшиеся от плеч к корсету. Кожа была бело-розовой, почти атласной.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Там должны быть крючки и петли. Расстегни их!..

В голосе его звучало царское повеление. Мальчишка бережно коснулся драгоценной спины. Попытался расстегнуть один крючок, но рука соскочила, защемив крючком драгоценную кожу.

Николай Павлович не сдержался и дал мальчишке по рукам. Тот неожиданно стал защищаться и слегка задел открытой ладонью руки государя.

Тот, перестав драться, посмотрел мальчишке в глаза… Их взгляды встретились. Государь прочел в глазах инока отчаяние загнанного зверя.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Мандта позови. Или кого-нибудь из охраны.

Мальчишка попятился, по-прежнему держа руки на весу для защиты. Открыл спиною дверь. Оступаясь, побежал к людям, стоявшим в оцеплении.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч (на французском, самому себе). Полный идиот!

Принюхался к бутыли, из которой мальчишка лил жидкость на камни. Смочил жидкостью руки и понюхал.

Дверь приоткрылась, в нее заглянул запыхавшийся человек с кожаным саквояжем, напоминавший титулярного советника. Лысина его была тщательно зачесана редкими волосами.

Л е й б - м е д и к (на немецком). Я запрещаю вам это, ваше величество!

Он начал руками разгонять пар, скопившийся в предбаннике.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч (на немецком). Понюхай, Мандт, что это такое?

Он имел в виду бутыль. Лейб-медик наклонился к бутыли, заглянул в узкое горлышко и шумно втянул в себя воздух.

Л е й б - м е д и к. По-моему, хлебный квас.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. А по-моему, что-то более крепкое.

Л е й б - м е д и к. То и другое вам непозволительно. Кровь может прилить к голове.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. А баня?

Л е й б - м е д и к. Ни в коем случае.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Тогда хоть корсет расстегни. Мне это и будет отдых.

Оба говорили на немецком. Мандт умело расстегнул корсет и положил его на деревянную лавку, сев рядом. Николай Павлович откинулся на лавке, прислонившись спиной к стене.

Л е й б - м е д и к. Здесь очень душно и жарко. Вам нужно уходить.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Но они догадаются, что я не мылся.

Л е й б - м е д и к. А мы им не скажем.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Тогда хоть воду вылей из ведер, чтоб они слышали.

Мандт вошел в баню. Вылил на пол сначала одно ведро воды, потом другое.

Со двора раздалось молитвенное пение настоятеля. Значит, на улице услыхали, что государь моется.

Мандт возвратился в предбанник. Николай Павлович по-прежнему сидел на лавке, прислонившись спиной к стене. На лбу его выступила крупная испарина.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч (слабым голосом). Мне что-то не по себе… Умираю!

…Его голова напоминала голову медузы Горгоны. Волосы были толстыми и пульсировали. Лицо сделалось бледным, как у статуи в Зимнем дворце.

К голове государя были приставлены пиявки. В коридоре послышались чьи-то шаги.

Г о л о с  А л е к с а н д р а  Х р и с т о ф о р о в и ч а (из-за двери). Ваше величество! Они говорят, что все готово. Зовут на вечернюю трапезу.

Л е й б - м е д и к. Я бы не советовал.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Скажи, что скоро буду. (Мандту.) Снимай!

Лейб-медик осторожно снял пиявку с одного виска, потом отодрал от другого. Протер виски спиртом, намазал розовым маслом…

Л е й б - м е д и к (на немецком). Ваша добросовестность в исполнении своих обязанностей изумляет.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч (на немецком). Я всего лишь простой солдат.

Л е й б - м е д и к. И кто же вам приказывает?

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Долг и присяга.

Л е й б - м е д и к. Скорее, вам приказывают обстоятельства.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Это одно и то же. (Он задумчиво посмотрел на пиявки, раздувшиеся от его собственной крови.) Кто в этой стране самый несвободный человек?

Л е й б - м е д и к. Не могу знать, ваше величество...

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Этот человек – я.

…Он вошел в трапезную бледный, но не держась за Мандта, который шел рядом. Перекрестился на иконы, занял свое место во главе стола, все пространство которого занимала диковинная рыба с усами и рожками на круглой башке – та самая, которую поймал Иван Семенович.

Н а с т о я т е л ь. Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении, отверзаеши Ты щедрую руку Твою, исполняеши всяко животна благоволения. Аминь.

Все сели за стол.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч (слабым голосом). Что за рыба диковинная? Никогда такой не видел.

Н а с т о я т е л ь. Водится в здешних водах. К приезду вашего величества Бог послал.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Как называется?

Н а с т о я т е л ь (с ужасом глядя на писаря). Как называется?

П и с а р ь (с важным видом). Монструс экзоссе.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч (на французском, адъютанту). Положи мне, Анри, маленький кусочек этого монструса.

Адъютант осторожно отрезал от рыбы небольшой кусочек средней тяжести и положил на тарелку государю.

Все сидели как на иголках. Настоятель был бледнее стены.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. А ты зря, граф, не пошел в здешнюю баню. Будто десяток лет сбросил…

Поскольку государь говорил неправду, голос его звучал не очень уверенно.

А л е к с а н д р  Х р и с т о ф о р о в и ч. Вы же знаете, ваше величество, что я исповедую европейские ватерпринципы. Русские бани скоро совсем уйдут.

Николай Павлович ковырнул вилкой в тарелке. Положил кусочек в рот. Медленно прожевал. На лице его отобразилось сдержанное изумление. Рыба была очень странного вкуса.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Ватерклозет – вещь удобная. Но я не могу себе представить Россию с одними ватерклозетами. Что будет с моим народом при подобном порядке вещей?

А л е к с а н д р  Х р и с т о ф о р о в и ч. Вместо народа будут инженеры. Ученые. Адвокаты.

Он говорил не совсем серьезно. Но на последнем слове государь бросил вилку на стол и шутки не оценил. Все сидевшие в трапезной почувствовали: граф ляпнул что-то не то.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Скажи, святой отец, нужны ли нам адвокаты?

Он обращался к настоятелю. У того затряслись губы от ужаса.

Н а с т о я т е л ь. Ни Боже мой!..

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Вот, граф, послушай этого мощного старика!

А л е к с а н д р  Х р и с т о ф о р о в и ч (на французском). Этот мощный старик съел свой мозг.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч (на русском). Адвокаты… Кругом одни адвокаты! Вот что ты готовишь нам своими ватерклозетами!

В государе поднялась желчь. Лейб-медик незаметно пощупал пульс на его руке. Настоятелю захотелось спрятаться под стол.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Мирабо был адвокат! Марат был адвокат!.. Робеспьер…

Он запнулся, подбирая нужное слово.

П и с а р ь. Этот – еще лучше...

Казалось, он единственный за столом был уверен в себе.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч (вскричав). Что несешь? Почему Робеспьер еще лучше?!

П и с а р ь. Он рубил головы адвокатам.

Глаза Николая Павловича остекленели и приняли выражение, как у василиска.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч (грозно). Кто таков?

П и с а р ь. Литератор здешних мест. Самоучка. Нужду познал сызмальства.

За столом возникло гробовое молчание. Государь неожиданно встал, подошел к писарю и поцеловал его в губы.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Метко сказал про Робеспьера. Молодец!

Все облегченно вздохнули, потому что гром лишь прогремел, а гроза так и не пролилась.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч (возвратившись на свое место). Адвокаты России не нужны. А литераторы… Вот если бы они принимали присягу, как военное сословие, тогда – другое дело.

А л е к с а н д р  Х р и с т о ф о р о в и ч. С последним абсолютно согласен.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Разве литератор знает, что такое фортификация? Гидравлика? Точный инженерный расчет?.. Нет, не знает. А прежде всего не знает Отечества, не знает наших особенностей, таких как их Бог дал… У нас все свое, и англичане нам не указ. Скажу более: и ватерклозеты у нас должны быть свои, особенные, и железная дорога своя, не такая, как у англичан.

А л е к с а н д р  Х р и с т о ф о р о в и ч. Что может быть особенного в железной дороге?

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. А это тебе лучше знать, душа моя! Ты ведь у нас член Комитета по моим железным дорогам, не я!..

Тучи начали рассеиваться. Но все равно в воздухе висело напряжение, и Александр Христофорович решил перевести разговор на другую тему.

А л е к с а н д р  Х р и с т о ф о р о в и ч (обращаясь к настоятелю). А есть ли в твоем монастыре какие-нибудь чудеса?

Настоятель сглотнул и потупился.

А л е к с а н д р  Х р и с т о ф о р о в и ч. Таинственные знамения? Святые подвижники? Призраки, крики, тени на стене?

Н а с т о я т е л ь. Ваше сиятельство… О чем вы? О призраках и не мечтаем. Нам бы зиму пережить без голода… Это и будет для нас величайшее чудо.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Уж второй раз путешествую по России и только и слышу: голод, голод, голод… Разве страна наша оскудела умом, разве поля обезлюдели и земля перестала рожать? А из всех чудес – только сломанная английская рессора, которую и починить некому… Отчего это? Кто виноват?

Кровь прилила к его голове, щеки покраснели, и в светлых глазах стали заметны красные прожилки.

О д н о г л а з ы й м о н а х (решившись). Нет. Не так.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Что плетешь? Почему не так?

О д н о г л а з ы й м о н а х. Есть в нашем монастыре чудеса. Великие и не­пос­­­-

тижимые!

Настоятель хотел влепить ему подзатыльник, но сдержался, не влепил…

О д н о г л а з ы й м о н а х. Я правду говорю, святой отец! И перед своим государем-императором не совру! (Он вдруг бросился на пол и стал бить перед Николаем Павловичем поклоны.) Великие знамения и великий подвижник!.. Реки ему повинуются, вода служит… И суть вещей для него открыта!

В глазах государя зажегся пытливый интерес.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч (настоятелю). Что скрываешь, игумен? Какой под­-

вижник?

Н а с т о я т е л ь. Да не подвижник это и не чудо.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. А что?

Н а с т о я т е л ь (крестясь). А черт его знает что! Когда Спаситель ходил по водам, вот это было чудо! А здесь… А здесь всего лишь плот поплыл против течения…

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. А был ли на плоту парус?

Настоятель отрицательно мотнул головой.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Даже паровые корабли и те плывут против течения с трудом. А простой плот… Это ли не чудо?

Н а с т о я т е л ь. Не чудо.

О д н о г л а з ы й м о н а х. А то, что колодец старинный он за час от скверны очистил?

Н а с т о я т е л ь. Не чудо.

О д н о г л а з ы й м о н а х. А то, что горит и не сгорает? И то, что рыба к нему сама плывет, как к апостолам?

Н а с т о я т е л ь (упрямо). Не чудо, не чудо, не чудо...

Настоятель был вне себя. Он бежал, оступаясь и тяжело дыша. Пару раз даже упал, споткнувшись о коренья.

Деревянная прачечная стояла на берегу реки недалеко от бани. Игумен увидел, как Иван Семенович носит в ведрах воду. Не из реки в прачечную, а, наоборот, из прачечной в реку. Но обстановка была столь напряженной, что очередное чудачество Шапошникова не вызвало в настоятеле обычного приступа гнева.

Иван Семенович вылил в реку сначала одно ведро воды, потом другое.

И в а н С е м е н о в и ч. А я подумал… Зачем воду от реки отнимать? Ей ведь обидно. Не лучше ли белью идти к реке, чем реке к белью?

Настоятель на это сгреб его за грудки и приставил к носу здоровенный кулак.

Н а с т о я т е л ь. Сейчас к тебе придут… Если скажешь хоть слово, то не только монастыря, но и света белого больше не увидишь. Просто сиди и молчи… Ты понял? Сиди и молчи!

Он подобрал рясу и, спотыкаясь, побежал обратно к постройке, в которой находилась трапезная.

Иван Семенович посмотрел ему вслед. Из-за туч выглянула полная луна. В темноте ему показалось, что на него надвигается какая-то молчаливая громада – люди конные и люди пешие, и блестят каски под мертвым светом, как чешуя огромной рыбы…

Государь с Александром Христофоровичем шли впереди конных жандармов. Настоятель бежал рядом, что-то шепча на ухо августейшей особе.

Иван Семенович азартно потер сухие ладошки и, взяв пустые ведра, поспешил в свою прачечную.

Настоятель открыл дверь прачечной и, перекрестившись, пропустил государя и графа внутрь.

Там горела лучина. В печке трещали дрова. На полу в одних подштанниках сидел тщедушный маленький человечек и задумчиво смотрел на показавшуюся в окне луну. Лавку он приспособил под письменный стол – на ней стояла чернильница и лежал листок белой бумаги. За ухом Ивана Семеновича торчало гусиное перо. С потолка свисали сухие пучки травы.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч (настоятелю). Оставь нас наедине с ним.

Настоятель хотел что-то возразить, но сдержался. Тайком показал Шапошникову из-за спины государя кулак. Вышел на улицу и прикрыл за собою дверь.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Ты и есть чудотворец?

Иван Семенович на это ничего не ответил, а вынул из-за уха гусиное перо и начал его обкусывать, как делают литераторы, когда обдумывают очередную ноэль.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Мы в экспедиции. Господь послал испытание: рессора на карете лопнула, а чинить некому.

Иван Семенович опустил перо в чернильницу и начал что-то писать на бумаге мелким следом синицы, как если бы та прошлась по морозному снегу.

Написал и положил перо рядом с собой на лавку.

А л е к с а н д р  Х р и с т о ф о р о в и ч. Ты, оказывается, грамоте обучен… Можно взглянуть?

Иван Семенович не ответил. Граф взял бумагу и, приставив к глазам лорнет, начал читать.

А л е к с а н д р  Х р и с т о ф о р о в и ч (читая вслух). «Пчелы в небе зу-зу-зу… Не бери с заводчика мзду!..»

Н и к о л а й  П а в л о в и ч (потрясенно). Что?! С какого заводчика?

А л е к с а н д р  Х р и с т о ф о р о в и ч. Не объяснено. (Повышая голос, Ивану Семеновичу.) Милостивый государь! Извольте разъяснить свою инвективу!

На это Шапошников начал сосредоточенно ковыряться пером в зубах. Вытащил оттуда кусочек какого-то растения и внимательно рассмотрел, приставив перо к глазам.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Так, так… А ведь в его словах что-то есть! (Он нахмурил высокий лоб, о чем-то мучительно думая. Присел на лавочку, перед которой сидел на полу Шапошников.) Не я беру. Государство берет для своих нужд. Это во всем мире так – налоги с заводчиков и торговцев. А коли не брать, зачем они тогда нужны? Ведь ты сам должен разуметь, сколько от них зла: чиновничество подкупают, леса незаконно рубят, а если, не дай бог, доберутся до казны, то в ней ничего не останется, кроме дохлой мыши… И Александр Христофорович тебе подтвердит: воруют!

Граф важно кивнул своей лысеющей головой. Здесь Иван Семенович как-то странно поджал губы, сделав выражение лица скептическим и даже насмешливым. Взялся за перо и что-то быстро написал на бумаге.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Ну-ка, дай мне лорнет, граф! (Он взял записку в руки и с трудом прочел.) «Без праци не бенде колораци…» (С отчаянием, графу.) Да что же это такое, Александр Христофорович?!

Граф заглянул в листок.

А л е к с а н д р  Х р и с т о ф о р о в и ч (на французском). А это Россия в своем истинном виде. Люди-сфинксы, которые несут дичь!

Н и к о л а й  П а в л о в и ч (на русском). А на каком это языке?

А л е к с а н д р  Х р и с т о ф о р о в и ч (пожимая плечами). На птичьем. Аудиен­цию можно заканчивать, пойдемте отсюда, ваше величество.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Да нет, погоди… Он мне интересен. Он не только чудотворец… Он еще и политик!

Лицо Ивана Семеновича выразило удовлетворение. Из уголка рта его вылезла струйка слюны и спустилась на бумагу.

А л е к с а н д р  Х р и с т о ф о р о в и ч. Нам нужно уходить. Он уже и слюни начал пускать. Попросите его о каком-нибудь чуде, и дело с концом.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Это не я… Это Бенкендорф просит. Рессору починить можешь?

Иван Семенович вытер рот куском бумаги. Громко высморкался в него и сложил пополам. Опустил перо в чернильницу и быстро написал ответ.

А л е к с а н д р  Х р и с т о ф о р о в и ч (читая). «Что не чинят умами, точинят слюнями…» По-моему, все ясно. Уходим, ваше величество, уходим! (Он почти насильно вытолкнул государя из прачечной. Обернулся на пороге и вымолвил душевно.) Знаешь, что такое двести солдат со шпиц-

рутенами? Это всего лишь экзекуция, потому что смертная казнь у нас отменена.

Бережно прикрыл за собою дверь. Иван Семенович блаженно улыбался.

Николай Павлович был настолько задумчив и мрачен, что подойти к нему стои­ло большого труда. Даже бывалый Александр Христофорович шел немного поодаль, в стороне, не решаясь с государем заговорить. Настоятель и подавно не дерзнул. Хотел подойти к Бенкендорфу, но тот махнул на него благородной белой перчаткой, и игумена оттеснила охрана.

А государь все шел и шел куда-то, заложив руки за спину. Круглые глаза его были обращены вовнутрь души, а что там происходило в этой душе, про то нам неведомо. Позади он чувствовал движение толпы людей, но не обращал на нее внимания, так как голова его была занята другим.

Показались кареты его экспедиции, так неудачно прерванной. Впереди стояла царская, сломанная.

Николай Павлович некоторое время безмолвно смотрел на нее. Потом вынул из кармана батистовый платок, плюнул в него августейшей слюной, присел на корточки и, нащупав в темноте треснувшую рессору, протер ее своим мокрым платком.

Встал на ноги и обернулся. Сзади него стояла толпа подданных, они с ужасом смотрели на то, что делает государь-император.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч (Александру Христофоровичу). Спать хочу. Пусть стелют в келье и утром не будят.

А л е к с а н д р  Х р и с т о ф о р о в и ч. Будет исполнено, ваше величество!

Дверь в комнату графа беззвучно отворилась. Александр Христофорович как человек военный потянулся к подушке, под которой лежал заряженный пистолет системы Лепажа.

Но в нем не оказалось надобности. На пороге с горящей свечой в руках стоял государь-император. Он был одет в ночной халат, редкие волосы на голове были взъерошены. Голова же графа, напротив, была одета в аккуратную сетку.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Пиши. Есть чем записать?

А л е к с а н д р  Х р и с т о ф о р о в и ч. Я запомню, ваше величество. Диктуйте.

Николай Павлович присел на краешек его кровати, поставив свечу на тумбочку.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч (на французском). Первое: сократить количество крепостных крестьян с половины до одной трети от общего их поголовья на территории Российской империи.

Александр Христофорович смотрел на него не мигая.

А л е к с а н д р  Х р и с т о ф о р о в и ч. Далее.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Наделить государственных крестьян собственными наделами земли.

А л е к с а н д р  Х р и с т о ф о р о в и ч. Невозможно. Что скажут помещики?

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Они скажут: «Слава государю-императору». А если не скажут, то пожалеют, что не сказали.

А л е к с а н д р  Х р и с т о ф о р о в и ч. Будет ли еще что-то?

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Будет. (Он запнулся, подыскивая нужное слово, продолжил по-французски.) Еще одно… Ты ведь один из учредителей Общества для заведения двойных пароходов, разве не так?

Граф молчал, ничем не выражая своего мнения.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. И доля твоя составляет сто тысяч серебряных рублей. Хорошо ли это? И что такое двойные пароходы? Не объяснишь ли?

А л е к с а н д р  Х р и с т о ф о р о в и ч. Вещь нужная и полезная для каждого.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Не сомневаюсь. Однако же твое попечительство «Второму Российскому от огня обществу»… Это же дурной тон. Ты ведь лицо государственное, и коммерческие интересы здесь явно лишние.

А л е к с а н д р  Х р и с т о ф о р о в и ч. А почему эти вопросы возникли именно сейчас?

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Потому что без праци не бенде колораци. Я разгадал, что он имел в виду. Без правды нет и царствования. Вот что он хотел мне сказать. Без Божьей правды. Подумай об этом, душа моя. Хорошенько подумай!

А л е к с а н д р  Х р и с т о ф о р о в и ч (после короткой паузы). Когда мне писать прошение об отставке?

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Когда хочешь. Но отставку твою принять не смогу. Заменить тебя некем.

Между ними возникло тягостное молчание, оба смотрели в разные стороны. В нижнем белье они напоминали сидельцев богоугодного заведения, но никак не государственных мужей.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч (чтобы разрядить обстановку, на русском). Хорошо тебе здесь спать?

А л е к с а н д р  Х р и с т о ф о р о в и ч. Может быть, и хорошо. Только я еще не пробовал. А как вам, ваше величество?

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Почти как в Зимнем дворце. Только клопов больше. Лютые они здесь… Злые.

А л е к с а н д р  Х р и с т о ф о р о в и ч. А я думал, что клопы при монастырях должны быть постниками.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. У них сегодня скоромный день. Доброй ночи тебе, граф.

А л е к с а н д р  Х р и с т о ф о р о в и ч. Спокойной ночи, ваше величество!

Государь вышел в коридор со свечой и тихонько прикрыл за собою дверь.

…Он спал, но подушка была не под головой, а лежала поверх, закрывая лицо. В дверь постучали. На пороге стоял адъютант.

А д ъ ю т а н т (на французском). Вы просили разбудить в десять, ваше величество! Карета готова. Экспедицию можно продолжить!

Государь был заспанным и опухшим.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. А рессора?

А д ъ ю т а н т. Целая. Будто и не ломалась.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Кто чинил?

А д ъ ю т а н т. Не говорят.

Государь присел на кровать, опустив ноги на пол и нащупав тапочки.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Принеси теплой воды умыться. Через час поедем.

Все было готово к дальнейшему путешествию. Жандармы сидели на лошадях, у приоткрытой дверцы монаршей кареты стоял Александр Христофорович и курил пахитоску. Государь находился рядом и о чем-то переговаривался с ним на французском.

На колокольне забил колокол. Настоятель бежал к императору с подносом, на котором розовел здоровенный каравай монастырского хлеба. Опустился перед государем на колени и протянул хлеб.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. А где кузнец, который рессору чинил?

Настоятель на это издал неопределенный горловой звук.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Сами, что ли, справили?

Игумен кивнул, отводя глаза в сторону.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Ну-ка гляди в глаза!

Он насильно схватил настоятеля за подбородок и притянул к себе. Глаза игумена были мутными, полными смятения и тины. И государь это смятение по достоинству оценил.

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. За гостеприимство спасибо… А это… (Он стянул с пальца драгоценный перстень.) Отдашь святому из портомойни. И помни, игумен, без правды нет и царствования. И монастыря нет. Прощай.

Настоятелю стало по-настоящему обидно. Обидно оттого, что перстень предназначался не ему, а Ивану Семеновичу. Но подарок принял и облобызал пальцы государя холодными устами.

Во дворе возникло движение. Монастырские ворота были открыты. Из-под копыт полетела пыль, колеса кареты начали вращаться и скрипеть. Лучезарная громада выкатилась за стены монастыря.

Настоятель стоял согбенным. В левой руке его был зажат монарший перс­тень, пальцы правой были сложены для благословения.

Он наложил широкий крест на уезжающих.

Дождавшись выезда последнего жандарма, неожиданно погрозил им вслед кулаком.

Неразумно погрозил. В сердцах и опрометчиво.

А л е к с а н д р  Х р и с т о ф о р о в и ч. Что будем делать с хлебом?

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. Нужно отдать жандармам. Ты же не ешь мучного, как и я. (Он показал руками на свой живот.) А я понял ночью, какой должна быть русская железная дорога. Она должна быть шире, чем в Европе, на несколько локтей.

А л е к с а н д р  Х р и с т о ф о р о в и ч. Зачем?

Н и к о л а й  П а в л о в и ч. При заморском нашествии они не смогут ею воспользоваться.

Император вздохнул. Посмотрел в окошко кареты. Там серел однообразнейший пейзаж: лес да кочки. Кочки да лес…

Лес да кочки. Кочки да лес… Настоятель и писарь решительным шагом направлялись к прачечной. Увидели, как Иван Семенович тащит белье к реке. Корзина была привязана специальной веревкой к спине и была больше самого Шапошникова. Она как бы плыла по кочкам, словно по волнам, без всякой помощи человека.

Игумен приложил указательный палец к губам, приказывая молчать. Вместе с писарем они укрылись за поваленным деревом, наблюдая, что Иван Семенович сделает далее.

А сделал он следующее. Спустился к воде. Поставил корзину на прибрежный песок. Вытащил из нее первую партию белья и бросил в воду. Река слизнула белье, словно языком, увлекая его на середину. Иван Семенович трижды хлопнул в ладоши. Вода тут же выплюнула белье к его ногам. Даже издалека было заметно, что постиранная рубаха сияет белизной.

Настоятель со значением посмотрел на писаря, а писарь на настоятеля. Шапошников закинул в воду очередную партию белья и хлопнул в ладоши. Белье возвратилось к его ногам идеально постиранным.

Настоятель снова посмотрел на писаря. А писарь только пожал плечами.

Иван Семенович аккуратно собрал постиранное белье в корзину и понес обратно в прачечную. Настоятель и писарь, пригибаясь и прячась, пошли за ним следом.

Они прильнули к узкому оконцу, следя за тем, что будет делать Иван Семенович.

Шапошников расстелил выстиранную рубаху на широком столе. Спустил свои штаны до колен и сел на нее. Рубаха тут же задымилась. Иван Семенович встал, и настоятель с писарем увидели, что рубаха отутюжена и готова к употреб­лению. Настоятель со значением посмотрел на писаря. А писарь на настоятеля.

П и с а р ь. Сик!

То, что он перешел на латынь, выдавало чрезвычайные обстоятельства.

Н а с т о я т е л ь (шепотом). Проясни мысль.

П и с а р ь. Тертуллиан. Верую, ибо абсурдно.

Н а с т о я т е л ь. Каковы мои действия?

П и с а р ь. Выбор труден. Оставить его здесь вы не можете. Ибо сие есть соблазн для окружающих.

Н а с т о я т е л ь. Анафемский соблазн…

П и с а р ь. И гнать не можете, ибо ему покровительствует сам государь-император.

Н а с т о я т е л ь. Вывод?

П и с а р ь. Удалите с глаз, не удаляя.

Настоятель задумался. А Иван Семенович в прачечной в это время делал ту же самую операцию с подрясником, что раньше с рубахой: клал на стол, садился на него голой задницей, и подрясник дымился, словно сковородка на огне.

Игумен вошел в прачечную.

Н а с т о я т е л ь (не глядя в глаза). Тебе выпала величайшая честь… Радуйся.

И в а н С е м е н о в и ч. Честь не есть… Сытым не будешь. Мне сейчас радоваться или потом?

Н а с т о я т е л ь. Лучше вообще не радоваться. Потому что радость для нас – страдание, которым сподобил нас Господь.

И в а н С е м е н о в и ч. И чем же он меня теперь сподобил?

Н а с т о я т е л ь. Сподобил он тебя уйти в далекий скит и жить на выселках. Этим путем шли великие подвижники – святой Антоний, Симеон Столпник…

П и с а р ь (подсказывая). Мария Египетская…

Н а с т о я т е л ь. Именно.

И в а н С е м е н о в и ч. Но Мария Египетская была женщина и летала.

Н а с т о я т е л ь. И ты полетишь, если захочешь. Но только подальше от нас. Чтобы мы не видели, коли упадешь. На вот держи… Это тебе подарок от государя-императора.

Последние слова настоятель произнес с величайшей тоской. Вынул из кармана перстень, завернутый в рогожку, развернул и отдал Ивану Семеновичу. Тот схватил его, поднес к окну, из которого шел свет, и залюбовался…

Н а с т о я т е л ь. Собирайся, через час едешь!

Протянул руку для лобызания, но Иван Семенович в это время примерял перс­тень то на один, то на другой палец и протянутой руки настоятеля не заметил.

Игумен с писарем вышли из прачечной. Закрывая дверь за собой, услыхали, как в ней происходит какая-то возня, потасовка и стенания.

И в а н С е м е н о в и ч (на разные голоса). Это м-мой! Нет, это мое, отдай его мне! М-мое! Отдай! Или руку оторву!

Настоятель со значением посмотрел на писаря, писарь на настоятеля.

Игумен перекрестился и тяжело вздохнул.

Окончание следует