Возращение пропаганды в нашу действительность само по себе неудивительно: это можно объяснить ресентиментом, имперским комплексом, коллективной травмой веймарского типа и т.п. Феноменальна в данном случае легкость, с которой подобное возвращение оказалось возможным, – спустя двадцать пять лет после того, как авторитарный режим рухнул. Это говорит нам о двух важных вещах.

Во-первых, о несовершенстве концепта «открытое информационное пространство». Считалось, что отныне проблема авторитарного сознания решается сама собой – технически (по аналогии с концепцией «рынок все расставит на свои места»). Что открытость, прозрачность, доступность информации, в первую очередь благодаря Интернету, априори лишает пропаганду возможности существования.

После 2014 года выяснилось: проблема не только в том, что массовый человек лишен альтернативной информации, а еще и в том, что человек попросту не хочет знать ничего другого. Если советский человек не мог иметь доступа к альтернативной информации, то постсоветский не хочет. Это и есть главное открытие нового времени: технические возможности информации сами по себе не решают проблему сознания. С ним нужно что-то делать, но что – неясно. Мы имеем дело со своеобразным цивилизационным тупиком, что – с учетом набирающего силу популизма в Европе и даже в Америке – может быть очень опасным прецедентом.

Вторая проблема: как противостоять пропаганде? Что ей противопоставить? Вариант «контрпропаганда» отбрасывает нас к ситуации «противостояния двух систем» – но сегодня никаких альтернативных идеологий в мире нет. Пропаганда сегодня – это «просто слова», просто риторика; но она быстро превращается в практику мышления. Вариант «разоблачение пропаганды» также оказался не слишком эффективным. Ложь, произведенная в огромном количестве, размноженная в массе экземпляров, имеет гораздо более сильное воздействие, чем последующее ее разоблачение: во-первых, о том, что это неправда, узнает уже гораздо меньшее количество людей, а во-вторых, часть из них просто проигнорирует разоблачение лживой информации – именно потому, что не хочет знать другую точку зрения.

Самые проницательные догадываются, что разоблачать нужно не столько отдельное пропагандистское сообщение, которое не существует само по себе без предыдущих и последующих сообщений, без контекста, как показал Мишель Фуко в «Археологии знания», сколько сам контекст. Разоблачать нужно сразу весь механизм пропаганды, целиком. И даже больше: разоблачать нужно всякий раз авторитарный способ мышления. Это трудоемкая и громоздкая задача – на практике почти неосуществимая.

Виталий Манский в своем фильме предложил элегантный и художественно безупречный вариант разоблачения именно авторитарного контекста, всего нарратива – а не отдельного высказывания. Концептуальность и даже художественная честность такого приема подтверждается тем, что разоблачитель использует только методы и приемы самой пропаганды.

Северная Корея, конечно, не Россия; тут крайний случай. Но метод, который применил Манский, кажется универсальным и в отношении других, более современных форм авторитаризма. Метод этот можно назвать художественным повтором, художественной тавтологией. Сообщение «наша страна – самая справедливая», произнесенное один раз, является пусть и бездоказательным, но все же сообщением, «точкой зрения». Это же сообщение, повторенное бесконечное количество раз с усиливающейся претензией на исключительность («наша страна – самая справедливая во Вселенной», «наша страна – самая справедливая даже за пределами Солнечной системы»), порождает неконтролируемый эффект. Повтор разоблачает контекст.

Ничего в прямом смысле разоблачительного в фильме нет. Манский соблюдает правила игры, навязанные принимающей стороной. Он, по сути, послушно, аккуратно исполняет все предписания цензуры. Мало того, он делает это с избытком: подбирает все крошки со стола, чтобы ничего не растерять, не упустить ни единого слова и жеста. Как известно, в армии самая страшная угроза – «жить по уставу». Манский рискует «жить по уставу». Он решает победить ад образцовым соблюдением устава ада.

По отдельности каждый кадр в его фильме строго следует «договору с дьяволом». Единственным нарушением «договора» являются крохотные зазоры, прорехи, паузы – они играют роль «оговорки по Фрейду». Этот эффект не раз был использован в кино – в той же «Матрице»; «игровое начало и документ вступают здесь в интимную завораживающую связь», замечает по этому поводу Зара Абдуллаева. Одинокие иголочные уколы на грубой ткани дают нам возможность заглянуть за ширму.

Первым таким уколом действительности, зазором выступает нелепого вида человек в кожаном пальто, который «за кадром» дает указания героям: как и что нужно говорить, как себя вести и даже – что чувствовать. В кадре он появляется всего на пару секунд, но он – ключевая фигура повествования. Это великий куратор. Тип, пришедший на смену «великому инквизитору», и в России не нужно объяснять, какова его роль. У нас этот «куратор» выглядит, наверное, более элегантно, чем его северокорейский коллега. Он отдает приказы «актерам» с помощью гаджетов, намеков, пауз, недоговорок – на высоком культурном уровне! Иногда ему вообще ничего не нужно говорить: «люди все понимают сами». Но по сути он ничем не отличается от северокорейского. И теперь, произнося слово «куратор», мы обречены видеть «человека в кожаном пальто» из фильма Манского – такова сила образа.

Зазор другого рода возникает при монтаже двух почти одинаковых дублей – как в игре «найди десять отличий». В первом дубле, например, звучит фраза отца, адресованная дочери: «Нужно каждый день есть сто граммов кимчи», а во втором – «двести граммов». В другой сцене в первом дубле план завода перевыполнен «на 150 процентов», во втором – «на 300». Но и этих малых отличий достаточно, чтобы понять, что поддельны не только эти сцены, но и всё вокруг: и стол с продуктами, и семья, и прохожие на улице, и праздничные толпы, и парады, и вся страна в целом. Вся якобы «действительность» является имитацией – за исключением, возможно, отдельных бытовых подробностей, снятых украдкой из окна гостиницы. Ради пропаганды государство готово превратить в актеров весь город, всю страну. Похожую роль зазора иногда играют у Манского те, кто не участвует в постановке, – «рабочие сцены»; наконец, грандиозным «зазором» являются слезы маленькой героини в конце фильма. Это и называется «разоблачать не отдельное высказывание, а контекст целиком».

«В лучах солнца»

Манский ни единым жестом не нарушает замысла манипуляторов – он, напротив, оказывает манипуляции максимальное содействие: используя для разоблачения пропаганды механизмы самой пропаганды, он по сути ничего не добавляет от себя. Он собирает фильм только из тех деталей, которые есть в конструкторе, но в результате получается то, что деконструирует сам конструктор. Из кубиков лжи можно, оказывается, сложить и детектор лжи.

Конечно, такой ход мог прийти в голову только человеку с советским опытом. Все более или менее по той же схеме существовало и при советской власти (вспомним «Компромисс» Довлатова хотя бы). Но в позднем СССР имитация, подделка носила разболтанный характер, все делалось спустя рукава и без азарта. Любая оговорка или описка снимала тотальный характер высказывания, и человек, не лишенный вкуса, мог нарушить, расшатать тотальность за счет «монтажа» – не прибегая к радикальной критике. Язык газеты «Правда», с помощью которого к началу 1980-х нельзя было уже ничего сказать по существу, невозможно было выразить ни одной, самой нехитрой мысли, был использован Владимиром Сорокиным или Дмитрием Приговым «целиком» – для разоблачения советского контекста (частью которого являлись и «Правда», и сам язык). В картине Манского – применительно к совсем другой культуре и другому тоталитарному типу – этот метод сработал не менее эффектно и убедительно. Расчет режиссера оказался верным: любая цензура содержит в себе энергию саморазрушения, материал для саморазоблачения. Манский не разрушает поддельную действительность, он подыгрывает ей, поддакивает – он ее удваивает и усиливает, тем самым доводя до абсурда. Это подтверждает, помимо прочего, что природа тоталитаризма везде одинакова и рассыпается она по одним и тем же причинам – благодаря множественным прорехам между реальностью и подделкой, а также из-за естественного истощения ресурса лжи.