На прошедшем в Петербурге фестивале "Послание к человеку" Виталий Манский, чей фильм "В лучах Солнца" участвовал в международном конкурсе, получил приз ФИПРЕССИ и приз жюри прессы. О фильме, снятом в самой закрытой стране мира, – Зара Абдуллаева.

Виталий Манский задумывал одно кино, но корейская реальность подсунула ловушку. Режиссер ею воспользовался и сделал кино другое. Если б во время съемок не появились супервайзеры проекта (идеологические цензоры), а по сути – режиссеры-невидимки фильма Манского – их надо было бы выдумать. Если бы Манский тайно не снял репетиции этих знатоков правил игры в корейской реальности, если бы реальные корейцы не участвовали бы в бесконечных дублях едва ли не каждой сцены, зрители удовлетворились бы внеочередным, но ожидаемым «Триумфом воли». Иначе говоря, впечатляющим аттракционом парадов, праздников и прочих образчиков тоталитарной машины. Никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь.

Непривычные условия съемок позволили Манскому запечатлеть северокорейскую повседневность, в которую доступ закрыт. Невероятно, но именно игровая стихия обнажила радикальность этого документа. Образного и прозрачного. Но радикальность фильма не связана только с «обнажением приема», то есть с подтверждением, что люди в тоталитарном обществе обречены нечто изображать, «не быть собой», а себя моделировать и превращаться в персонажей фейковой действительности.

С одной стороны, в этом фильме проблематизируется так называемая подлинность искаженной реальности. С другой, – что гораздо важнее – эта деформированная реальность потребовала новых средств предъявления и осмысления.

Обнаружить идентичность без личности (Дж. Агамбен) – вот что удалось снять Манскому в Северной Корее. Это и есть открытие закрытого мира.

"В лучах солнца"

«В лучах Солнца» – это еще один «акт убийства», но без оппенхаймеровской реконструкции пыток, с удовольствием (спустя десятилетия) разыгранных перед камерой проправительственных антикоммунистических головорезов и фанатов голливудского кино.

Игровое начало и документ вступают здесь в интимную завораживающую связь. Общество спектакля переносится из кинозала с пассивной публикой на экран, свидетельствуя об архаическом и непростом слипании в северокорейском обществе персоны и маски.

В книге «Что такое современность?» Агамбен разъясняет, что слово persona первоначально означало «маска». Маска обеспечивала общественное признание, «правоспособность и политическое достоинство свободного человека». Но не раба, изначально лишенного маски, имени, а значит, и личности. Римские патриции хранили восковые маски предков в атриумах своих палаццо. Так persona (маска) обуславливала «место человека в драмах и ритуалах общественной жизни». В позднейшие времена концепция идентичности человека претерпела кардинальные изменения и постепенно свелась к набору биологически данных, необходимых для опознания преступника (отпечатки пальцев, антропометрические измерения и т.д.).

Документ Манского о жизни одной северокорейской семьи возвращает маске ее утраченное значение «личности» и становится показателем (а не только атрибутом) общественного существования папы, мамы, дочки.

"В лучах солнца"

Для того чтобы такая документальная реальность стала внятной, Манский смонтировал бесконечные дубли игровых сцен, в которых папа-инженер (по роли, разработанной корейскими «режиссерами»), мама (по той же легенде, работница молокозавода) и дочка, вступающая в ряды пионеров, должны были в ходе репетиций той или иной сцены, эпизода дотянуться до своих персональных масок. До ритуального общественного признания. В данном случае разговорами о большой постановке жизни в Северной Корее не обойтись.

Репетитивность сцен во время домашнего обеда в квартире, предназначенной для съемок, а не в той, где реально проживает эта семья; встреча пионеров с ветераном войны; репетиции съемок производственных достижений главных героев и фоновых персонажей, во время которых корейские помощники Манского (а не вредители его фильма) работают с артистами поневоле, вменяя им новые реплики, свидетельствуют об онтологии северокорейской реальности, которую иначе не обнаружить.

Игровые сцены в этом фильме суть экзистенциальные. Они мощнее, а не смешнее тайком снятых мимолетностей (например, марширующей серой массы на улице, толкание автобуса, чтобы он тронулся с места) из гостиничного окна режиссера. Эти врезки прекрасны и значимы, спору нет. Как и возложение цветов к отцу корейского народа, как портретная фотоссесия корейцев; как семейный альбом, прошедший обработку фотошопа; как фигуры и лица в вагоне метро. И, конечно, как слезинка девочки Зин Ми, измученной репетициями в танцклассе: ее готовят к выступлению в правительственном концерте, но запомнить движения, ритм ребенку трудновато.

"В лучах солнца"

Настоящее и, возможно, скрытое новаторство этой картины состоит не в срывании масок абсурдной бесчеловечной корейской реальности. Но, как бы дико это ни казалось, в процессе/механизме обретения масок. Именно они определяют персональное общественное признание и личное пространство участников съемки этого фильма. Именно маска обеспечивает идентичность; не «патрициев», но рабов - рабов на наш, отстраненный, чужой взгляд.