ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. Слово «отчетность» в названии нашей дискуссии – неслучайно. Принципы устройства российской жизни породили беспрецедентный культ отчетности и контроля, поскольку российская культура многомерная, хитрая: она живет во многих плоскостях, ты должен рисовать свой позитивный образ для всех, кто дает тебе деньги, ресурсы, возможности. Отчетность очень важна – отдельно от самой деятельности. Вы, например, заметили, что серьезных обсуждений национальной киноиндустрии нет.

Главным результатом политической акции Год российского кино является тот факт, что в самолете «Аэрофлота» вам об этом торжественно объявили. На гигантских электронных табло по дороге с Рублевки в Кремль написано: «Мы живем в Год кино». И еще несколько бесплатных ночных кинопоказов прошло в столичных кинотеатрах. И точка. Финалом этой отчетности – я уж выдам вам секрет – будет встреча с президентом в конце года, на которой расскажут о больших успехах отечественных кинематографистов.

Каждый смотрит на кинопроцесс со своей площадки. Естественно, режиссеры будут говорить о своей работе, о трудностях, профессиональных заботах и так далее. Критики – о качестве кино, продюсеры – о том, что государственных денег маловато, потому что не у зрителей же им брать деньги. Руководители производственных компаний будут благодарить телевидение за то, что оно включается в инвестиционный процесс, а люди, занимающиеся прокатом, расскажут о том, как они пытаются увеличить количество сеансов отечественных фильмов. Киносети будут требовать продолжения строительства новых залов. Владимир Николаевич Досталь когда-то мне говорил, что придет в кинопрокат, когда в стране будет три тысячи залов. В настоящее время их 4200. И никто особенно в российское кино не спешит. Чемпион Европы в этой сфере – Франция: там 5800 современных залов. Это инвестиции, производственные мощности, сценарное дело, состояние творческих цехов, киносети, зрители, фестивали, критика, образование. Никто не знает, что только в Москве тридцать киношкол. Где их выпускники? Что с ними происходит? Какова политика дистрибьюторских компаний, какие там идут процессы? Что происходит с сетевыми операторами, с взаимодействием кино и телевидения?

Мы сейчас чемпионы мира по изготовлению телесериальной продукции. В 2015 году кинокомпании, занимающиеся производством сериалов, сняли 815 названий – примерно 4700 часов новой продукции, а все кинопроизводство Российской Федерации за прошлый год – 230 часов. Изготовлением сериалов в России занимается 400 кинокомпаний. Теперь о том, что делается в традиционном кинематографе. В 1996 году у нас было снято всего двадцать названий – минимальное количество фильмов за последние двадцать пять лет, а в прошлом году мы произвели 130 картин. Мы вернулись в состав европейских лидеров. Казалось бы, фильмов снимаем много, кинокомпаний несметное количество. Но есть профессиональные болезни, которые находятся, видимо, уже на генном уровне. Например, продюсеры у нас зарабатывают свои личные доходы в процессе производства, а не потребления созданной продукции. Они часто не рассчитывают возместить свои затраты и тем более получить прибыль. Это невозможно по многим причинам. В том числе и потому, что наша продукция не продается за рубеж. А вот сериалы возмещают затраты с первого показа. При этом телеканалы – жесточайшие продюсеры.

Начальники с советским опытом, например Карен Шахназаров, предлагают быстрее вернуться к Госкино, «где было чудесно»: четырнадцать уровней обсуждения сценария до запуска в производство и пять-семь уровней до разрешения на выпуск готового фильма в прокат. Это серьезнейшие решения, которые не учитывают изменения всех контекстов, связанных с функционированием кино. Тот факт среди прочего, что до 1986 года в СССР выпускалось семь-восемь американских фильмов в год, а в прошлом году их было 280 – из примерно пятисот пятнадцати лент, появившихся в нашем прокате. По репертуару мы уступаем теперь только Франции – у них шестьсот новых названий в год, обгоняем большинство стран Европы. У нас превосходный репертуар, по крайней мере, в Москве. Мы выпускаем 70 из примерно 130 российских картин – не все попадают, начиная с 1990 года, на экран. Киносети приезжают на рынки раз в квартал и сами выбирают, что хотят. От 30 до 40 российских картин они вообще не покупают. Какие-то фильмы выходят тиражом 30–40 копий, а блокбастеры 1500–1800. Это рыночные процессы. Как вместить воссоздание Госкино, с одной стороны, а с другой – 280 фильмов США вместо восьми?

С российскими кинозрителями происходят несколько процессов. Во-первых, они перестали различать, за некоторым исключением, фильмы, сериалы, ситкомы, скетчкомы. Ситкомы – там, где записаны аплодисменты, а скетчкомы – это большие развлекательные долгоиграющие продукты типа «Ворониных», которые идут на таких каналах, как ТНТ, СТС, и прочих. Еще один процесс – люди научились скачивать кино – научились его воровать. Продюсеры и кинотеатры в связи с этим попали в западню. Кинотеатры, конечно, сообразили, что делать. Они начали зарабатывать на еде. Больше 55 процентов их доходов прошлого года – от продажи еды и питья. Теперь это учреждения общественного питания. Итак, деньги вернуть невозможно, доля в кинотеатрах российского кино не увеличивается и даже уменьшается по сравнению с тем недолгим периодом, когда им серьезно занимался Константин Львович Эрнст, когда он нашел Бекмамбетова, предпринял ряд других успешных акций. По данным прошлого года, 17,5 процента всех сборов были доходы российского кино. При этом по названиям оно составило примерно 27 процентов. Что же делать? Приходится заставлять киносети показывать родную продукцию силой (или пряником), для того чтобы хорошо отчитаться.

Сначала говорили о 25 процентах обязательной «российской доли» – теперь уменьшили до двадцати. Новые кинозалы в большинстве частные. У нас в начале нулевых была большущая битва с Министерством культуры – правда, это было еще в период Швыдкого, – связанная с тем, запустить ли Роскино. Тогда я тоже активно в этом участвовал, мы с Голутвой ходили к Волошину, Касьянову, рассказывали им, что современные мультиплексы без американских фильмов мы не построим, это невозможно. Сегодня нет никакой разницы в качестве кинопоказа между Екатеринбургом, Франкфуртом-на-Майне или Марселем. По качеству показа, по репертуару. Это очень серьезные, многомерные процессы. Было понятно, что государство с этим не справится.

Советская власть, несмотря на восемь американских фильмов в год, знала, как нужно с ними поступать. Утром ты ставил, предположим, «Гамлета» Козинцева, а начиная с одиннадцати часов шло «Золото Маккенны», индийские фильмы или «Есения» – абсолютный чемпион всех времен и народов, на нее было продано 110 миллионов билетов. Отчет тогда в кинотеатрах был ежедневный. И все эти отчеты фиксировали показ картины Козинцева. И это было очень важно, потому что премия в кинотеатрах давалась за показ советского кино, а не зарубежного. Мы же умеем хорошо отчитываться и расскажем начальству, что в Год кино произошло увеличение с 17 процентов времени, предоставляемого российским картинам, до 20 процентов. В последние два года появилось мощное движение, связанное с появлением очень перспективного зрителя, который раньше был, потом исчез и сейчас вернулся. Недавно были девятой по киносборам страной в мире, четвертой в Европе – 1 миллиард 300 миллионов долларов в год, а сейчас, в связи с тем, что произошло с долларом, а сборы не растут, собираем в итоге чуть более 700 миллионов. Появился мощный, влиятельнейший зритель, который за две недели января и за неделю мая дает 150 миллионов долларов. Это ребенок в возрасте «четыре года плюс», который не только сам смотрит мультики, но и родителей заставляет. Вы знаете мирового чемпиона фильм «Маша и Медведь» и многие другие. Выдающиеся достижения в этом сегменте – полнометражные мультфильмы. Стоят они гроши – 4–5 миллионов долларов, но собирают больше двадцати. Даже если 50 процентов остается в кинотеатрах, даже если пару миллионов тратят на их продвижение, анимация возмещает затраты. Рядом с этим у нас есть буквально два-три режиссера, которые могут с этим соревноваться. Напоминаю, только игровым кино у нас занимаются примерно двести пятьдесят режиссеров и восемьсот – сериалами. Это огромные профессиональные цеха. Большая индустрия, сотни компаний, колоссальный рынок.

Качественной кинополитики нет еще потому, что нет анализа. Никто не исследует, почему уменьшается количество зрителей качественного кино. На фильм «Дурак» Юрия Быкова, который два года назад произвел на профессионалов очень хорошее впечатление, – способного, на мой взгляд, режиссера – в Москве, где живет 14 миллионов, было продано три тысячи билетов. Лауреаты Каннского, Венецианского и Берлинского фестивалей снимаются с московских экранов через десять дней из-за того, что нет желающих их смотреть. Давно не встречаются продюсеры с критиками, они им неинтересны – только как пиарщики…

Итак, наверняка не все со мной согласны: если бы был кто-то из Минкульта, он бы сказал, что я вообще какой-то «чернушник», что на самом деле мы все-таки 17–18 процентов держим, строим сейчас 150 залов в небольших городах. Что мы иногда показываем по ТВ российское кино. Правда, только по ночам, в час ночи всего лишь, когда некоторые не спят... А сейчас я прошу высказаться Владимира Меньшова – мы готовим публикацию для «Искусства кино», и я хочу, чтобы были представлены разные точки зрения. Так что можете со мной не соглашаться…

ВЛАДИМИР МЕНЬШОВ. Развивать предложенную тему я не могу, она действительно требует серьезного обдумывания… Мы неоднократно в компании с упоминавшимся здесь Шахназаровым обсуждали эти проблемы. Мы считаем, что выделение в отдельную структуру – то ли воссоздание Госкино – Роскино, которое обеспечило бы планомерность в наших действиях по отношению к кинематографу, помогло бы киноиндустрии. Планомерности сейчас нет. Выскакивают эти таинственные питчинги с непонятными людьми. Разыгрывается спектакль. Я сейчас смотрел список картин, претендующих на выдвижение от России на «Оскар». Был предложен список из 75 фильмов. Прочел аннотации к этим фильмам и ахнул. Почему на это надо идти? Даже судя по аннотациям. Почему это надо смотреть? Полагаю, что разговор, в котором пригодятся и ваши, Даниил Борисович, апокалиптические соображения, должен состояться. Если мы хотим остаться кинематографической державой, нужен серьезный подход, как, скажем, к обороне. Вроде мы уже совсем загнулись, а оказывается, что нет, не загнулись, летаем еще.

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. Может, вы про само кино скажете? Вот вы посмотрели наше кино – и что? Есть ли у вас хотя бы ощущение того, что сегодня работают талантливые люди, что темы актуальные?

ВЛАДИМИР МЕНЬШОВ. Кинематограф не в порядке. Но все-таки выскакивают неожиданные ребята. Так же, как нашел очень перспективную нишу Сельянов с этими своими фильмами… Никто вроде не давал такого задания, а вдруг пошло. Выскочил, я считаю, очень озорной режиссер Крыжовников. Три фильма его посмотрел – и все смешно и неожиданно. Но мой список шире – есть люди, на которых можно опираться. Однако мы действительно не имеем обратной связи. Каждого режиссера спрашивают: вы вернули деньги? Он начинает говорить как-то витиевато – вроде вернули. Такая вот сложная механика.

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. Еще один вопрос: как вы относитесь к возникшей в конце 2010 года и ныне мощнейшим образом действующей системе безвозвратных денег для отечественных мейджоров? Восемь компаний, наши лидеры, замечательные продюсеры, получают деньги – но их не возвращают. Это примерно два миллиарда из шести, которые государство тратит на кино.

Мы имеем шесть миллиардов, из которых три сразу переводятся в Фонд кино, два миллиарда из этих трех фонд дает мейджорам и один миллиард – на возвратной основе. При этом, в отличие от Голливуда, мейджоры у нас назначенные.

ВЛАДИМИР МЕНЬШОВ. Я не знал, что они на таких условиях работают.

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. Как? Эта система действует с 2011 года, где вы были? Создана машина, она работает, а крупнейший режиссер, я имею в виду Меньшова, не знает, как она работает. Может быть, Елена Михайловна Стишова прокомментирует ситуацию.

ЕЛЕНА СТИШОВА. Многие из сидящих здесь знают нашу коллегу-американку профессора университета Питтсбурга Нэнси Конди. Когда-то она определила ситуацию, в которой мы живем начиная с перестройки, как «дискурсивную шизофрению». Вот я слушаю сейчас Даниила Борисовича и думаю о том, что эта ситуация так и не изменилась. У нас вроде бы точно определена тема: «Кинополитика: отчетность и реальность». Я всегда была слаба в цифрах, поэтому перейду на свой, эмоциональный, совершенно личный уровень.

Судя по всему, в стране нет осознанной кинополитики, тем не менее имплицитно, сама собой, она складывается из хаоса каких-то малопонятных телодвижений, финансовых потоков и прочих для меня неясных вещей. Но по результату что я вижу? Тот зритель, с которым работало и довольно успешно российское кино на протяжении семидесяти с лишним лет, – он умер. Его нет. В течение 25 лет мы наблюдаем рождение. И формирование антропологически другого зрителя. Иногда бывают какие-то возвраты – абсолютно случайные опять же, спонтанные. Вчера мы все – я и мои коллеги – три часа двадцать минут смотрели цифровую копию фильма Глеба Панфилова «Мать», испытав эффект соборности, который бывает только в двух местах – в храме святом и в кинотеатре. Зрелище, которое потрясает. Это фильм 1989 года. Так случилось, что он вышел в 1989 году и был совершенно никому не нужен, как и все прочие картины. Мы жили в то время, когда жизнь была гораздо интереснее искусства. Теперь кто-то без конца смотрит сериалы, кто-то – исключительно американское кино, В movies или я не знаю что еще. Картина невероятно пестрая и совершенно несистематизированная. Не знаю такого человека, который мог бы сказать сейчас четко, с какими-то графиками, что на самом деле происходит в нашем кино. Вот это и есть кинополитика нашего безумного государства, которое добилось непредвиденных результатов и теперь не знает, что с ними делать. Зритель не хочет смотреть родное российское кино. Это же безумие какое-то, своего рода культурная шизофрения. Процессы, которые происходят глубоко в коллективной психике, конечно, нуждаются в описании, исследовании и дискутировании. Потому что выходят далеко за рамки кино. Эта проблема антропологическая и философская. И здесь она смыкается с тем, о чем мы говорили вчера, – как культура влияет на экономику.

«Маша и Медведь», режиссеры Олег Кузовков, Олег Ужинов, Денис Червяцов, Марина Нефёдова, Ольга Баулина, Роман Козич, Илья Трусов, Влад Байрамгулов, Георгий Орлов, Наталья Мальгина, Андрей Беляев

СЕРГЕЙ СОЛОВЬЕВ. Обычно я с Володей Меньшовым ни в чем не бываю солидарен, но сегодня, как ни странно, я с ним согласен. К вам, Даниил Борисович, я внимательно прислушиваюсь, читаю ваши статьи и готов разделить ваш интерес и способ анализа. Но кроме того, что я болельщик за киноиндустрию, я еще и просто нормальный зритель. И кино стал заниматься только потому, что был зрителем фильма «Летят журавли». Поэтому меня все меньше и меньше интересуют вопросы развития индустрии, радостные или безрадостные цифры. Меня не покидает ощущение, что все это со дня на день должно накрыться медным тазом. Такой исход я считаю наиболее оптимистичным из наших анализов. Потому что никакому излечению все, что происходит, не поддается. Никаким улучшениям, включая реорганизацию-реконструкцию Госкино, действующая в нашей отрасли система не поддается. Потому что изначально, как вы правильно сказали, не может быть никакого кинематографа без экономики. И наоборот. В его основу положена исключительно рыночная схема. Но это схема ведь не производство галош, где можно удачно сэкономить на подкладке. Фильм нельзя делать исключительно на основе рыночной экономики. Отара Иоселиани никогда в жизни не оплачивало Госкино. Его творчество оплачивал Гайдай. И они оба были довольны своей ролью. Знаю, с каким уважением Гайдай относился к Отару и как хохотали Андрей Тарковский и Отар на «Операции "Ы" и других приключениях Шурика». Я был свидетелем того, как замечательный человек Лео Оскарович Арнштам говорил: «Андрей, тебе нужно будет прийти на худсовет по Гайдаю». А Тарковского на «Мосфильм» никакой палкой было не загнать. Мы вместе на худсовете смотрели «Бриллиантовую руку». Арнштам: «Скажи, Андрей, какое у тебя впечатление?» Там песня со словами: «Весь покрытый зеленью, абсолютно весь…». Андрей сказал Гайдаю: «Лёнь, сколько у тебя куплетов в этой песне?» Гайдай в ужасе: «По-моему, три». – «Послушай добрый совет: отрежь два». Тот обомлел: «Зачем?» Тарковский ему: «Скучновато». Это все говорилось устами художников и оплачивалось сердцами художников. Не может тут править никакая рыночная экономика. Мы получили такое количество галош, что можем обуть в них весь народ. Но никто не будет обуваться в эти галоши. В гробу они их видели. И ваши новые кинотеатры с шикарными залами. Потому что уже насмотрелись многомерных фигурок, объелись попкорна. Вот вы рассказали про действительно серьезный экономический факт – про четырехлетних детей, которые мультики смотрят. Вокруг этой индустрии мы нарыли свой резерв, он растет.

Чушь собачья по поводу того, как мы удовлетворим зрителя, пока еще не окончательно нами удовлетворенного. Нет у нас контакта. Не существует его вообще. Ни новых кинотеатров, ни старых, ни галош. Не о чем разговаривать.

Вот вы, Лена, сейчас сказали совершенно замечательные вещи про Глеба Панфилова. Во-первых, я хочу его и Инну поздравить. Потому что я был свидетелем того, как даже не пинали ногами, а просто не замечали ни Глеба, ни Инну, ни «Мать». Откуда эта наглость? Оттого что нами начало править не желание Тарковского улучшить Гайдая, а какие-то мощные законы той самой рыночной экономики, которая всех нас потянет куда-то. Но куда – совершенно неизвестно. На этом фоне произошла страшная вещь – абсолютное перерождение чиновничества. Раньше были чиновники, которые с утра до вечера терзали Тарковского, говорили: «Ты все-таки должен помнить, на чьи деньги ты снимаешь кино». Но при этом они знали, что у него есть номер телефона «того самого» человека. Он может сейчас набрать этот номер и сказать: «Что вы делаете, а? Чего вы хотите? Чтобы я уехал?» И поэтому эти же самые чиновники готовы были сказать – и говорили: «Да мы не в том смысле, Андрей Арсеньевич. Зачем вы из нас делаете идиотов?» Нынешние же вельможи пока не удушат, не успокоятся. У них железная хватка и полное отсутствие всяких номеров телефонов где-то там наверху. Потому что некуда звонить. Нет нормального чиновничьего чувства страха перед тем, что за все их деяния непременно воздастся. Не сегодня, так завтра или послезавтра. Теперь это чувство исчезло. А это очень страшная, опасная вещь. Возникло так называемое вольное чиновничество. Вся индустриализация в кино как бы без них теперь происходит. Но на самом-то деле это все – итоги работы кинематографического чиновничества. «А давайте мы еще что-нибудь реформируем, еще как-нибудь реформируем». Мы во многих случаях стали производителями фуфла. Приехав в Екатеринбург, я увидел огромную толпу людей у кинотеатра. Сказал себе: «Господи, как нам это удается – морочить голову такому количеству людей?» Ты, Володя, правильно говорил про Жору Крыжовникова. Есть еще замечательная, на мой взгляд, недавняя картина – «Шапито-шоу» Сергея Лобана. Можно сказать, что это такие «искры», которые сверху, как с какой-то электросварки, на тебя летят.

Второе, что очень важно, что нас захлестнуло, – это лакейский дух, который восторжествовал сейчас в нашем кино. Мы никакая не единая индустрия, а некий лакей. Особенно омерзительно, на мой взгляд, наше лакейство перед зрителями. Мы все время о них заботимся. Ну что, скажите на милость, они нам такого особенного сделали? На хорошие фильмы они не ходят. «Шапито-шоу» показывают у нас в три часа ночи. А нам с угрозой говорят: «Видите, не ходят! Молчите, мы вас закроем». И мы согласны: «За зрителем – последнее слово», «Зритель проголосовал ногами и рублем».

Я разговаривал с Гайдаем в коридоре монтажной. Он мне – в зените славы: «Ты бы знал, как мне надоело быть придурком. Как где-нибудь с кого-нибудь штаны упали – так сразу: ха-ха-ха, Гайдай. Так хочется снять что-нибудь настоящее, в духе Антониони». Я так представил себе картину Гайдая в духе Антониони… Это был бы шедевр. Мы за последние двадцать лет ни разу ничего серьезного не говорили о чем-то художественном. Это как бы списанная тема. А на самом деле это мы списанные. С этой нашей индустрией. «Возвратной» или «невозвратной». Есть система грубого зарабатывания денег частными лицами с помощью нашей лакейской покорности. Мы говорим: «Мы еще постараемся, еще лучше удовлетворим». Это что такое? Как я могу серьезно относиться к такому союзу автор-зритель?

Но кинозалы для чего-то же должны строиться. Не в расчете же на совершенствование нашей лакейской сути. Хочу надеяться, что в этих залах начнет когда-нибудь биться живая жизнь. Было всего четыре зала у Наума Клеймана в Музее кино. Они воспитали несколько поколений молодежи. Приходили ребята во ВГИК поступать – я вижу, что человек что-то соображает, спрашиваю его: ты откуда этого набрался? Отвечает: в Музее кино. Они там сидели на полу и ждали, когда начнется Годар, в зале на сорок человек… А сегодня залы – средство обогащения людей, которые являются их владельцами. Никакого отношения они к нам не имеют. Вот такие у меня представления о нынешнем состоянии киноиндустрии и ее развитии.

ВАЛЕРИЙ КИЧИН. Мне кажется, что фестиваль можно закрывать, потому что мы сейчас посмотрели лучший фильм-суждение о фестивале. Спасибо большое, Сергей Александрович. У меня ощущение, что страну охватила апатия, это мы все понимаем. Одни и те же процессы происходят и со зрителями, и с нами. Но я полон оптимизма. Не знаю, достоинство это или недостаток нашего фестиваля – то обстоятельство, что фильмы для публики бесплатные. Это очень резко изменило аудиторию. Я вчера представлял фильм «Бездельники», молодежную картину, до этого был фильм «Как меня зовут», дебютные фильмы с современным мироощущением, а в зале сидят люди старше 60–70 лет. Вынужден был им говорить: дорогие друзья, давайте сейчас вспомним нашу юность. Может, они не могли пойти в кинотеатр по финансовым причинам или потому что привыкли, что там ничего для них нет. И они были в полном ужасе от того, что герои целуются на экране. «Какое падение нравов, гибель культуры».

Этот разрыв я ощущал недавно, когда по телевидению случайно зацепил замечательный фильм 1950-х годов «Улица полна неожиданностей». На экране были лица, пусть и фальшивые, но это были человеческие лица.

Действительно, пришел совершенно другой зритель, абсолютно неисследованный, неизвестный, ему уже давно «четыре года плюс». Скоро будет «два плюс». Люди старше 25 лет в кино просто не ходят, а те, кому меньше, говорят: я дождусь, когда картина появится в Сети и ее можно будет скачать.

У меня ощущение, что наше кино не умирает. Есть много молодых талантливых людей, которые полны оптимизма и энергии. При этом они никем не востребованы. Случай с Оксаной Карас – это вообще потрясающий случай. В Театре музкомедии смотрел спектакль, там была хорошая музыка, почему-то я заинтересовался, кто композитор, стал искать. У него, оказывается, есть один фильм под названием «Репетиции». Я спрашивал всех моих коллег – никто не слышал про эту картину. Картина сделана два года назад, и никто про нее ничего не слышал. Я разыскал Оксану Карас. Она говорит: «У меня эта лента под кроватью». Никто не захотел ее посмотреть – ни из моих коллег, ни из проката, с телевидения. Никому она не была нужна. Действительно, просто стечение обстоятельств – вытаскиваем картину на фестиваль, потом ее выкладывают в Интернете. Картину берет и показывает канал ОТР, Оксана Карас делает «Хорошего мальчика» и получает главный приз «Кинотавра». Это я к тому, сколько там где-то под кроватями лежит. Апатия, которая охватила всех, касается и нас с вами. Не представляю, как вытаскивать дохлого осла за уши и реанимировать его.

По-моему, каждый из нас должен делать то, что он может, чтобы как-то этому делу дать ход. Интерес к фестивалю в какой-то мере показывает, что наше кино востребовано. Было бы полезно узнать, как обстояло бы дело с заполняемостью залов, если бы пришлось заплатить рублей пятьдесят. А если 500 рублей? Мне почему-то кажется, что тогда люди пошли бы все равно, но это были бы другие люди. И у нас был бы другой отклик от зала. Я понимаю только одно: пока эта апатия будет продолжаться, ничего не появится. Просто надо что-то делать. Все, что сможем.

СЕРГЕЙ СОЛОВЬЕВ. Добавлю два слова. То, что сказал Кичин про лица, – это результат так называемого продюсерского кинематографа. Кто-нибудь подумал об этом всерьез? Создавать индустрию за счет того, что у нас исчезнут лица и возникнет бесконечный отряд недумающих физиономий? Нужна ли такая индустрия? Причем мне очень нравится молодое актерское поколение. Но этот колокол звонит по нам и название этого «звона» – «продюсерский кинематограф».

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. На «Кинотавре» показывают 25–26 короткометражных фильмов ежегодно из 400 работ, которые присылают в отборочную комиссию. Многие видели, наверное, что там есть и талантливые люди. Но в нашем Министерстве культуры нет отдела, хотя бы одного чиновника, нет ни одного человека в индустрии, который бы, предположим, посылал эту ленту на международный фестиваль. Как так? Четыреста в год – это гигантское количество. Всегда есть пять-шесть талантливых. Министерство культуры практически не имеет отношения к короткометражным фильмам, оно их не финансирует. Оно и своими не занимается…

Но завтра придут очень мощные ребята с телевидения и скажут: «Иди сюда, мы дадим два миллиона долларов, и ты снимешь нам дневной сериал». У нас там гигантское производство, 500 компаний. Это что-то невероятное, тысячи часов специальных «кинопродуктов». Сейчас нет структур, людей, желающих вырастить пусть не Гайдая, но какого-то способного человека. В мире 900 фестивалей, в России – 94, это гигантские институции. Ими нужно заниматься – найти 200 долларов, чтобы отослать туда-сюда. Это кто-то должен делать.

ВЛАДИМИР МАКЕРАНЕЦ. Дело в том, что, на мой взгляд, развал начался в 1990-е годы, когда отменили прокат, когда наши кинематографисты сказали: «Мы тоже так умеем, как в Америке». Не умеем. Тогда появились эти безумные картины. А что сейчас происходит? Помните старый анекдот: в публичном доме затеяли ремонт с намерением поменять обои. Но не обои надо было менять. Родной пример – наша Свердловская киностудия. Директор сказал: будем делать новое кино. Как вы знаете, у нас была одна из лучших документальных студий страны. Сейчас тема другая: мы превращаем киностудию в кластер кино и Интернета. Задаю вопрос: вы что, Фейсбук и Google будете подменять? Зато министерство счастливо: терминология-то какая современная – «кластер»! Мы здесь с большим трудом открыли факультет кино, пока еще были педагоги, те кинематографисты, которые создали славу Свердловской студии. Сейчас этот факультет закрывают. Ректорат говорит: «Берем всех». Почему так получается? Абсолютно прав Сергей Соловьев. Каждый по-своему, но мы все понимаем, что происходит. Нужно не ремонт делать, а абсолютно все поменять в нашем доме. Сколько ни говори «сахар», слаще не будет.

Этот фестиваль – показатель итогов Года кино. Не знаю, для отчетности или нет, но очень многое зависит от того, что происходит на местах. Здесь, в Екатеринбурге, не все так уж плохо. Мы показываем в Доме кино на вечерних сеансах непростые фильмы, хорошие. Получили на это гранты. Все бесплатно, не продаем билеты. Мы приглашаем сюда мастеров. Наши кинематографисты поедут в Бурятию вести уральские мастер-классы. Почему, к примеру, появились китайцы на этом фестивале? Потому что несколько лет назад мы заключили договор о том, что проводим фестиваль китайских фильмов, а они проводят в Харбине фестиваль уральского кино. Не российского, а именно уральского. Мы провели, а они – нет. В качестве извинения… они подписали соглашение, по которому этот наш фестиваль транслируется по кантонскому цифровому телевидению на весь мир. Может, и стыдно, но все равно это здорово. Стыдно нам – за то, что происходит-то фестиваль здесь, а транслируется далеко отсюда. Но не воспользоваться такой возможностью нельзя.

Начинать обновление надо с образования. Закрывается кинофакультет. Какая бы школа здесь ни была, но педагоги – я большинство знаю – достойные… Как с этим бороться? Есть несколько человек, которые об этом говорят, пытаются что-то сделать. А вот линии, концепции проекта, которая должна двигать процесс и доказывать что-то, – этого нет. Слава богу, что министерство у нас в городе сегодня такое, что в нем есть вменяемые люди. Они хотя бы нас слышат. А в других городах не хотят слышать профессионалов.

Меня часто спрашивают, почему именно у нас в городе многое получается. Да потому что есть желание, активность. Конечно, меньше, чем хотелось бы… И традиции есть. Когда-то здесь была четвертая студия страны. Она производила тринадцать игровых фильмов в год. Не говоря о 40–50 документальных, о журналах… И где все это?

СЕРГЕЙ СОЛОВЬЕВ. И фильмы, кстати, пользовались успехом…

ВЛАДИМИР МАКЕРАНЕЦ. Сегодня на любом телеканале найдешь фильм Свердловской киностудии. Это кино до сих пор идет, и зритель его смотрит.

НАТАЛЬЯ ИВАНОВА. Действительно, нам, продюсерам, Год кино ничем не помог. Кроме того, что мы в самолетах тоже слышим, что у нас он идет. Я подумала, когда летела: даже если бы они в самолетах раздавали зрителям какие-то бесплатные планшеты, где можно было бы посмотреть российское кино, – вот это было бы каким-то реальным вкладом, участием. Ничего подобного нет. Все как всегда. У нас, продюсеров, прибавилось отчетности. За последний год практически в три раза. И действительно, это очень отвлекает от самого кинопроцесса. Сегодня, в кризис, мы не можем содержать большие штаты, мы их только сокращаем. Зарплаты остались на том же уровне, при том что жизнь по своим затратам поднялась – все это понимают. Когда я прихожу в Министерство культуры и спрашиваю: вы хотя бы с Фондом кино можете договориться об одинаковой форме отчетности? Нельзя же так издеваться над нами. Фонд кино требует одну отчетность, а Минкульт – другую. Там по каждой графе сидят люди, которые за этим внимательно следят. И это порой доходит до тридцати страниц убористого текста – когда, к примеру, идет вопрос о смете. И то, что они не запрашивали год назад, теперь запрашивают, – в частности, подтверждение всех движений. Они все время ссылаются на то, что у них в офисах круглосуточно сидят сотрудники прокуратуры, проверки бесконечные. Может быть. Этот прессинг присутствует, я не исключаю, что, скорее всего, так и есть.

Второй вопрос касается того, что у нас Министерство культуры и государство в его лице – продюсер неважный. Оно действительно финансирует достаточно много фильмов, но их продвижением не занимается. Это опять же к вопросу об отчетности. Поставили галочку, сделали фильм, а что с ним впоследствии происходит и как, пусть бьется продюсер.

Два слова о фестивальной политике. Я считаю, это порочная практика – показывать фильмы на фестивале бесплатно. Пусть это будет минимальная цена – 30, 50, 70 рублей, иначе у зрителя возникает ощущение халявы, хотя это плохое слово. Фильм превращается таким образом в своего рода соцпакет, который никому, в общем, даже не хочется брать. Возникает неловкая ситуация – кажется, будто только бедные ходят на эти сеансы, самим зрителям это должно быть неприятно. Это неправильно, поверьте.

Картины нашей небольшой компании – «Две женщины», «Одна война», «Тэли и Толи» – за год оказались на 25–30 фестивалях. Но мы, продюсеры, ничего от этого не получаем. Телевизор вообще перестал покупать российскую кинопродукцию. «Аэрофлот», который, если верить словам стюардесс, нами гордится, покупает права на год за тысячу долларов, но крутит фильм, как вы понимаете, столько, сколько хочет. Как выживать-то? Может быть, действительно, сделать предложение нашему Министерству культуры: пересмотреть вопрос фестивальной политики. Может, они будут давать фестивалям хотя бы небольшие деньги на то, чтобы они платили продюсеру, когда берут картину для показа. Получается такой разговор: «Иванова, тебе деньги давало Министерство культуры, ты обязана нам дать свою картину». Я, конечно, обязана. Но я же начинаю делать следующий фильм, мне нужно как-то обернуться.

ЛИЛИЯ НЕМЧЕНКО. Я вчера на показе «Тряпичного союза» обратила внимание на публику в моем любимом Доме кино. Кто эти люди, откуда? Почему они не ходят на различные киноклубные спецпоказы? Маркетологи четко знают, что «Сникерс» – это для детей 12 лет. Публика тоже дифференцирована. Когда «Бездельники», по-моему, пять лет назад были на открытии «Кинопробы», поверьте, был полный зал, и люди совершенно замечательно принимали фильм. Когда фильм Нигины Сайфуллаевой «Как меня зовут» показывают – за деньги, кстати, в рамках межвузовского киноклуба, – он тоже идет не в пустом зале. Лет десять уже я слышу разговоры про то, как все ужасно, но пока мы все равно каждый день проживаем. В нашем городе была мощная киноклубная система. И вот теперь говорят: в Екатеринбурге замечательный зритель. Понятно, что он – специально выращенный. В Италии существует конфедерация киноклубов, когда-то и в нашем отечестве тоже были подобные федерации. Киноклубы, спецпоказы – единственный способ эффективной просветительской работы, которая может кино доносить до зрителя. Я посмотрела фильм «Репетиции» на «Дубль два». После этого мы связались с Оксаной Карас и получили фильм для клубного показа. Я понимаю, что 50 человек в почти двухмиллионном городе – это ни о чем. Но эти пятьдесят расскажут другим и так далее. Если этого не делать, а сидеть и ждать квот, грантов или еще чего-то, то, по-моему, ничего хорошего не будет.

ВАЛЕРИЙ КИЧИН. К вопросу об отчетности. Вот возникает большой фестиваль в большом городе. Это из лучшего, что могло быть придумано в Год кино Министерством культуры или Союзом кинематографистов. Но инициа­тива пришла снизу. В этот раз получилось. С трудом. И ведь никто из киновластей даже не приехал. Вот когда Мединский или кто-то другой сверху дадут поручение российскому кинематографу создать очередную патриотическую акцию – вот это будет уже организовано, сделано и замечено и оказана максимальная помощь.

ВЛАДИМИР МАКЕРАНЕЦ. Год кино подарил этот фестиваль, что уже хорошо. Кстати, на местном железнодорожном вокзале в билетных кассах висит табличка: «2016 год – Год пассажира». До сих пор ломаю голову: что они делают в другие годы? Так вот от этого фестиваля что останется? Вот эти тысячи людей, которые приходят и наполняют будто бы попкорновые залы. То есть осознание, что публика есть. Есть интерес. Но в кинотеатры в обычное время та же публика не приходит. Почему? Главная причина заключается в том, что кино, которое собирало огромные залы, – это кино больших смыслов. Сейчас смыслы исчезли, скукожились. Потому что исчезла не только кинополитика, не только культурная, но и вообще осмысленная социальная политика.

Я не думаю, что повторение таких фестивалей даст слишком много. А вот если бы на те же деньги в нашем городе организовали небольшой кинотеатр, где работали бы системно со зрителем, то, может, из этого что-то получилось бы.

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ. Одну мысль выскажу, ею хочу завершить разговор. В системе киноиндустрии очень много элементов. И деньги так же важны, как таланты. И местные министры так же важны, как энтузиасты. Не может быть ситуации, когда разгромленный Музей кино переезжает куда-то на задворки ВДНХ, а до половины первого ночи любой разговор о кино на федеральном телевидении запрещен. Так не должно быть. Здесь, на этом фестивале, есть одно движение, которое мне кажется жизнеспособным, за ним будущее. Это движение волонтерства. Оно самое перспективное, хотя и страшное для государства. Волонтерство здесь, на фестивале, замечательно действует. И в Москве оно появляется, и в разных других местах. Думаю, что в скором времени оно обратит внимание и на киноиндустрию, и это меня вдохновляет.