«Главное – научиться мыслить грубо. Мысль о сущем – всегда грубая мысль», – говорил Брехт. Вальтер Беньямин развил этот непарадокс: «Многие представляют себе диалектику как любовь к тонкостям… Напротив, звеном и составной частью диалектики должна быть грубая мысль: она соотносит теорию с практикой… Мысли нужно быть грубой, чтобы привести себя в действие». Переводя эти формулы на современный язык, получаешь: «грубая» мысль больше не трогает, она не в состоянии привести себя в действие.

Потому что действие скомпрометировано («убедить/победить их нельзя»). Действующий герой кажется агентом власти или «темной лошадкой», на которую непонятно кто поставил и, конечно, профинансировал. Или – дураком. Разница – не «идиотом», имеющим иной ворох ассоциаций и другую традицию.

Эстетические претензии и стилистические разногласия представляются даже в нынешнюю переломную историческую пору существеннее разногласий идейных. Содержательных. Политическое искусство резко отделяется в артсообществах от искусства коммерческого. В нашем кино не так. Тут радеют за «тонкий вкус», за искусство хорошо сделанной имитации, ублажающей публику «актуальным» сюжетом. Историей.

Анестезия боли («мне не больно, потому что грубо сделано») – главная победа над реальностью, в которой стилистические разногласия остаются важнейшим критерием для интеллектуалов, насмотренных журналистов, работающих в сферах развлечения, в медийном бизнесе.

Юрий Быков выбрал неудачное название для своего фильма. Обывательски оценочное. Если же убрать кавычки, название подходящее. Быков предъявил нового героя, сменившего «благородных разбойников» Сергея Бодрова-младшего. Но – в отличие от тех, имморальных, – не востребованного и не заказанного настоящим временем. Поэтому он смертник. В пику героине-инвалидке в фильме Ивана И. Твердовского «Класс коррекции» – на самом деле класса коммерции. В этом классе она поднимается после сюжетных перипетий с коляски, «с колен», и, стряхнув артистичную «грубую» жизнь, в чудесном преображении шагает по отмытому от грязи школьному полу «аки посуху». Вот что публике желанно. Имитация катарсиса или квазигуманного места. Про гоголевскую же галерею чиновников, приятных не во всех отношениях, в фильме Быкова «они и мы» уже слыхали. Навидались.

Такой герой, как протагонист «Дурака», не нужен никому. Вот и новость. Не нужен он отечественным эстетам, которых оскорбила такая «грубая социалка». Не нужен будет юным зрителям кинотеатров, которые предпочтут комфортный «Класс коррекции» их зрения. Не нужен он люмпенам, обитающим в опасном для жизни общежитии (деградировавшего электората), которых решил спасти, а они спасаться не желают, сантехник Дима. «Дурак», но не счастливый бездействующий Иван-дурак. Нежелание спастись – коренное отличие нашего, лишь по видимости прагматичного времени. Эта самая «грубая» мысль Быкова тоже мало кого способна взволновать. Загрубели тонкачи, первачи.

Казалось бы, новый положительный акционист – активный герой – восстает против обреченности, которая на разных этажах российского общества ощутима с грубой зримостью. Однако все молчат – «ничего не поделаешь, не дураки» (мантра умников). К тому же: умер-шмумер, лишь бы был здоров.

Еще одна грубейшая мысль Быкова: действующий герой забит до смерти (или полусмерти) униженными, оскорбленными. Теми униженными, которые об унижениях позабыли. Эти чувства больше не испытывают. Спасен же этот сантехник ушлым чиновником, «значительным лицом», виновным в скорой катастрофе – дом с трещиной готов вот-вот рухнуть. Спасен мерзким ничтожеством – и каким-никаким человеком, инженером мертвых душ, а не мертвого дома. Но – перед лицом своей смерти. Такой поступок нашего рядового беспредельщика – тоже новость. Человекообразный чиновник сменил образ привлекательного бандита, отработанного в 90-е и, возможно, в нулевые.

«Дурак»

Не случайно зрители-стилисты и радетели «правды» уперлись не в реакцию чиновника, на котором негде ставить пробы, а в недостоверность убийства под прикрытием полиции в городе, хотя «надо было снимать» где-то на отшибе. В жизни «такого не бывает», на экране – правдоподобие не велит. Если это так, если кино (действительно смешно) огрубляет реальность и ее не эстетизирует, тогда мы на самом деле и совершенно бессознательно желаем одного: укрыться от реальности. Или ее ловко, в бойком монтаже, предполагающем аттракционную смену напряжения-расслабления, спрофанировать.

Быков напрямик, без обиняков – для сомнений нет больше ни времени, ни сил – работает с единством противоположностей. Не такая уж и грубая задача. Цельнокроеный романтический сантехник – ­новый герой, не верящий в свою обреченность или о ней не подумавший, напомнил, что схематичная драматургия Гельмана-старшего вдруг стала насущнее вроде бы практичной и скользкой технологии Гельмана-младшего. Если уж – а приходилось слышать – пенять Быкову советскими примерами, то их тоже не мешало бы пересмотреть. Доосмыслить.

Индивидуальный жест, солидарность и даже нравственный императив, с прямолинейным ригоризмом обнаженный в фильме братьев Дарденн «Два дня, одна ночь», рифмуется с быковским «антикино». С тем антиопытом, который важнее профессиональной надежности, которую на «Кинотавре» продемонстрировали более крепко сбитые фильмы. Не говоря о том, что актуальным остается искусство, которое в момент своего появления таковым не считается. Не считывается.

«Трудность распознавания художественных произведений в нашем обществе увеличивается еще и тем, что внешнее достоинство работы в фальшивых произведениях не только не хуже, но часто бывает лучше, чем в настоящих; часто поддельное поражает больше, чем настоящее, и содержание поддельного интереснее. Как выбрать? Как найти это, ничем не отличающееся по внешности от нарочно совершенно уподобленных настоящему, одно из сотен тысяч произведений?» (Л.Толстой. «Что такое искусство?»).

Трудность такого распознавания распространена теперь не только в нашем обществе. Это всеобщий, так сказать, «закон зимовки». Условия выживания на фестивальном рынке.

Но есть еще одно обстоятельство: мы подзабыли, воспитанные на других героях – амбивалентных, «хороших-плохих», совершающих во имя самых разных целей убийственные поступки, – что возможны и иные, мифологию «лишних людей» корректирующие.

Одна из самых неправдоподобных деталей «Дурака» – починка лавочки (у подъезда), доски которой сантехник Дима и его отец изо дня в день приколачивают. Одни ломают – другие восстанавливают. Сизифов труд. То есть явление не частное. Опыт микроутопии.

Мало кто из реалистов-эстетов поверил, что такой действующий герой есть. И правильно. Потому что его нет. Он умер. Как умерло задолго до встречи с ним наше к нему доверие. Вот и отличие от конфликтов гельмановских пьес.

Умер он и с нашей подачи. Хотя избили его (по сюжету) изношенные простолюдины, пропойцы и картежники, которых он во имя их спасения отвлек от игры в дурака. Никаких иллюзий по поводу роевого сообщества «грубый» режиссер тоже не имеет.

«Дурак»

Только нечувствительный зритель смог разглядеть в «Дураке» эхо маминского «Фонтана». Чего не отнять у нынешнего духа времени, так это размывания чувства трагизма. Притом что и «жалобы турка» не остыли, и профобязанности хоть власти, хоть экспертов по культур/мультуре, распространяющих санкционированный коктейль из пропаганды и ужаса, не делись никуда.

Актуальным концептом, он же проект новой утопии, мог бы стать набросок такого кино (или мини-сериала): молодой герой, потомок рабочего, строившего фонтан «Дружба народов» на ВСХВ (ВДНХ), переживающей сейчас – после имперских, коммерческих, неоимперских инкарнаций – еще одно рождение, решает деконструировать этот фонтан. Обозначить таким образом смерть интернациональной идеи. Этот герой, художник-акционист, имеет и амбиции Дюшана, который, как известно, вытащил из повседневной среды писсуар, его перевернул, назвал «Фонтан» и поместил в музейное пространство. Наш герой совершает обратный жест: решив десакрализовать знаменитый фонтан, он намерен, разобрав на части фигуры, символизирующие бывшие советские республики, расставить их в общественных туалетах, вывести из выставочного пространства. Осуществить переход из сакрального пространства в профанное. Или повседневное.

Покуда этот акционист занимался «бумажной архитектурой» (разработкой проекта) вместе с группой товарищей, кто-то из них рассказал кому-то о его угрозе. Этого художника обвиняют в подготовке террористической акции и сажают. Так вдохновенный памятник бывшей утопии – фонтан «Дружба народов» – не украсит туалеты новейшей империи даже внутри Садового кольца. Он останется в новом парке на ВДНХ. А как будут названы, с каким гарниром поданы уникальные объекты этой выставки в афише, выяснится к 2017 году.

«Дурак»
Автор сценария, режиссер Юрий Быков
Оператор Кирилл Клепалов
Композитор Юрий Быков
В ролях: Артем Быстров, Наталья Суркова, Юрий Цурило, Борис Невзоров, Кирилл Полухин и другие
ТПО «Рок»
Россия
2014