Главную политическую дихотомию Нового времени – оппозицию правых и левых в политике – хоронили не один, не два и не двенадцать раз. Само по себе описание попыток аналитиков, политиков и политологов создать «неэвклидову геометрию» распределения современных политических сил друг относительно друга, альтернативную историческому расположению мест во французском парламенте, может составить неплохую книгу. Возможно, такая книга и существует, просто я не удосужился ее прочитать.

Всякий раз, когда люди заново открывают для себя «теорию подковы» (схема, восходящая к исследованиям Ганса Айзенка по политспект­ру Великобритании 50-х годов, в которых демонстрировалась бóльшая, чем в линейном спектре, близость друг к другу ценностей ультраправых и радикальных левых), диаграмму Дэвида Нолана (политспектр по двум координатам – оппозиции «коллективизм/индивидуализм» в осях «в вопросах культуры» и «в вопросах экономического устройства») или даже «карту ценностей» Инглхарта – Вельцеля (подход, привязывающий политические движения к секулярным/традиционным ценностям и уровню экспрессии взглядов), все время хочется надеяться, что с традиционным «правое/левое» наконец будет покончено. Но тут же соображаешь, что главное в этих схемах не то, что сформулировано, а тот, кто формулирует. Сложно отделаться от мысли, что не будь Нолан, как и я, либертарианцем, он бы точно такую схему не изобразил. Равно так же «подкова», визуал­изованная в 2001 году французом Феем, выдает в нем бесспорного центриста.

Большая же часть разговоров о том, что правое и левое в политике и идеологии утратили свою актуальность, хоть убей, но начинается сторонниками «третьего пути». И все, что мы знаем сейчас о «третьем пути», о «прогрессистах» и прочих певцах новой реальности, увы, говорит нам лишь о хитрых людях, желающих сидеть одной попой сразу на двух стульях. И когда случайный собеседник спрашивает меня: «Но ведь вы же смотрите левое кино?» – никакие имеющиеся в голове диаграммы Нолана, Фергюссона, Рокича, Лайтфута (предлинный выйдет список!) не мешают мне согласно кивнуть головой. Я по-прежнему отлично понимаю, что значит «левое кино», хотя и решительно не способен на словах определить, что такое «левое» и что такое «правое», не перечислением и ранжированием объектов и субъектов по традиционной шкале политического спектра, а по существу. Дано ли нам в ощущениях интуитивное или инстинктивное понимание правого/левого? Если нет, то откуда мы знаем, что вот это кино – левое?

Поскольку, как говорилось выше, на эту тему уже произнесены сотни тысяч выдающихся речей, отпечатаны десятки тысяч брошюр и наверняка есть монографии, то моя задача – поясняя, что я думаю о существовании или несуществовании правого/левого, говорить лишь то, что имеет хотя бы минимальный шанс быть авторским вкладом в это коллективное ощупывание слона. Исходя из этого, текст мой будет отрывочным и малосвязным – если кому-либо пригодятся эти кирпичики для какого-либо строения, не стесняйте себя правами собственности – они ничьи.

Мне кажется, что проблемы определения правого/левого в современном мире и отдельно в современной нам России (они здесь, на мой взгляд, отличаются от аналогичных проблем для нашей общей культурной родины, Северной Европы) вызваны не столько какими-то сложностями с определением левого крыла, которое отлично видно, сколько с распадом и обессмысливанием понятия «правое». Если левая идея до последних двух-трех десятилетий изменялась более или менее понятно, относительно целостно и «траекторию левого» довольно несложно даже изобразить, то правым в этом смысле не повезло – правую идею сейчас почти невозможно не только определить, но и хоть как-то картографировать, на какую плоскость это явление ни проецируй.

Антикоррупционный митинг 26 марта 2017 года

Что такое «правая идеология»? Начать с общего: социальный консерватизм, то есть стремление защитить от разрушения традиционные иерархически организованные отношения и институты внутри общества, – это вроде бы общепринятый элемент любого правого. И все это прекрасно, если бы несколько десятилетий подряд во всем мире именно правые группы не были бы не только основными защитниками, например, равенства перед лицом правосудия, но и активно не продвигали бы этот принцип в законодательствах. Эта роль надежно перехвачена у левого движения, бывшего у своих истоков ответом на жесткую иерархизированность общества, доставшуюся ему по наследству от средневековья. Там оно было конституировано религиозными установлениями, причем совершенно не так, как об этом думают, – стоит ознакомиться со средневековыми учеными диалогами, в которых неопровержимо доказывается: в Царстве Небесном есть множество мест для laboratores (упрощенно – патриархальных и посему безгрешных крестьян), но почти не предусмотрено наличие там, например, oratores – ученых клириков, которые выдумают, как согрешить, а к тому же и среднестатистически более богатых, а богатым, учил Иисус, в его Царство попасть непросто. Вообще, республиканский принцип в последние десятилетия стал почти формально правым – всякие выборы во всякой стране, где они проводятся всерьез и имеют значение, почти всегда относят номинальных республиканцев к правым, а демократов к левым. То, что все это происходит в «демократических республиках», никого не смущает – сложно найти в современном мире демократическую тиранию или сословную республику.

Что произошло с правыми? Почему правые, которые отлично видны еще в 50-х годах XX века, сейчас однозначно определяются лишь в карикатурном загорелом ухаре с дробовиком в руках, едущем куда-то из Миннесоты в Нью-Йорк в джипе отстреливать на кампусе черномазых и во-всем-виноватых-евреев-профессоров? Даже в России правые – это в общем и целом политический пейоратив, тогда как левые – это лишь денотат политической особости уважаемого и мощного идеологизированного меньшинства. Правых, если считать по головам, почти нет, левых – много больше, но не большинство, кто ж остается? Никаких центристов – почти все, кого мы не можем назвать правыми, имеют убеждения, которые мы так или иначе отнесем именно к правому спектру. Чтобы быть левым, нужно иметь достаточно оформленные левые убеждения. Чтобы быть правым, достаточно левых убеждений не иметь.

Легкомысленно повторять за Биллом Клинтоном «It’s economy, stupid!», поскольку как раз в приложении к экономической политике современные правые хоть в широком, хоть в узком понимании придерживаются каких угодно убеждений. Легко найти правого, настаивающего на дерегулировании бизнеса, столь же легко обнаружить правого, уверенного в том, что мир захватили проклятые корпорации, сеющие по всему миру деструктивные идеи Маркса и Талмуда. На словах все правые за частную собственность, что не мешает части их требовать госсобственности на ключевые активы в экономике, а части – полной приватизации. Не все правые за низкие налоги, и тем более не все правые антиэкологичны: городской левак не знает о природе Техаса и двух процентов того, что расскажет вам о ней с искреннейшей любовью сельский ультраправый. Это картинка для Западной Европы и США; для России она еще более резка: лидеры русских ультраправых буквально плачут, пытаясь втолковать своим сторонникам преимущества технологического прогресса в сравнении с исторически отсталой (по вине инородцев) Русью. А уж идеи социального прогресса, столь увлеченно отстаиваемые правыми XIX века во всем мире как оправдание репрессивной политики государства, и не проповедуются вовсе – хохочущий и свистящий бичом «сверхчеловек» Ницше трактуется правыми исключительно как существо с комсомольским билетом в кармане, тогда как русский правый человек богобоязнен и относительно смирен, ибо терпелив. Но это лишь часть правых – другая часть правых будет рассказывать вам об исконной анархичности коренного населения одной шестой части суши, о вольности, о силушке удалой и о красном петухе, источнике конечной справедливости. Интересно, как справляются с этим на Украине – там на фоне исторических симпатий большинства населения к социалистическим доктринам правым одновременно приходится быть сторонниками и сильного государства, и анархии одновременно.

Пожалуй, необходимое слово уже произнесено. В той или иной степени левая идея в политике предполагает следование социалистическим учениям, правая – ее отрицание. И это, видимо, то, чего исходно не было во Франции в XVIII веке в чистом виде (приписывать просоциалистические симпатии Робеспьеру так же безумно, как приписывать декабристу Пестелю нацистские убеждения, – чего только не вычитаешь в дневниках вне контекста эпохи), и то, что сейчас служит нам надежным компасом в определении правого/левого. Социализм и в марксистской, и в немарксистской формах не только идеологическая и экономическая программа, но и основание объективно существующей субкультуры. Это так или иначе учение о силовом преодолении имущественного и доходного неравенства через обобществление части собственности. Но дело не совсем в этом – субкультура, базирующаяся на этом учении, ярка и проработана в деталях, от берета Че Гевары до очень симптоматичных приемов воспитания детей в семьях, в которых смешаны специфически укороченная дистанция между поколениями и столь же специфически модифицированный культ силы и преодоления житейских сложностей. Правые, за исключением очень немногочисленных ультраправых субкультур (действительно напоминающих по проявлениям левую, условно коллективистскую субкультуру), в этом плане царство плюрализма и неопределенности: какими хотите, такими и будете. Объединяющая правых идея негативна: это отрицание социалистической идеологии на каком угодно основании, от религиозного до экономического. Видимо, отсюда вытекает и невозможность устойчивого «третьего пути». Например, я практически не использую термин «капитализм», поскольку в моем понимании он не означает ничего, кроме «естественного устройства общества, в котором государственное вмешательство минимизировано». В сущности, капитализм в моем понимании – это то, что выходит, когда не строят социализм.

Движение «Наши» на Красной площади

Впрочем, исходя из этого, несложно прийти к печальной для правых мысли: и американская, и европейская «консервативные революции» второго десятилетия XXI века связаны генетически с распространением в обществе левых и социалистических идей. То, что правым теперь необходимо быть какими-то, а не какими угодно, но не левыми, – следствие успехов левой идеи. Происходящее не свидетельство торжества истин, провозглашенных Марксом, Каутским и лидерами скандинавских левых движений, а закономерный результат экономических принципов, которыми правительства большинства развитых стран руководствуются после Великой войны. Обсуждение здесь этих принципов вряд ли будет уместно, напомню лишь, что идея всеобщего унифицированного среднего образования, от которой сейчас, кажется, тошнит не только правых, но и большинство левых, – это глубоко социалистическая идея. Первая мировая, доигранная до логического конца второй мировой, породила на свет множество госинститутов, которые в XIX веке и не пришло бы в голову строить правым. Меня в этом плане более всего поразил в свое время тот факт, что универсальное пенсионное страхование в Японии было введено в 1944 году как фактор, мобилизирующий население на борьбу с американскими и британскими агрессорами. С другой стороны, что ж удивительного в том, что продукт социализма, учения о классовой борьбе и классовых войнах, использован японским военным правительством в военных целях? Это как раз естественно: левая идея ассоциируется с пацифизмом не так давно, и я уверен, что мы доживем до времени, когда социализм и военный бюджет станут понятиями одной смысловой группы не только в России, но и во всем мире. Разумеется, это будут очень справедливые войны за общечеловеческие ценности, войны за всеобщий мир – добро без кулаков и правыми-то признается чем-то нелепым и бессмысленным, это воистину пострелигиозный мир, где эта часть христианского учения повсеместно считается анахронизмом и неверным переводом. Сказано же – не мир, но меч.

Тем не менее опасаться за правую идею, идею, в центре которой принципы lassez faire[1] и солидарности против коллективизма, мне не приходится. Левое наступление на эти принципы будет продолжаться и будет ежегодно огрублять образ правых – они будут все более карикатурны и все более анахроничны в глазах левых. Так будет, пока не случится то, что уже видели жители Советского Союза: социализм – идея, методично пожирающая саму себя. Но следует помнить и другое: даже если левая идея дискредитирует себя в масштабах всего мира, вопросы, которые задают левые, никуда не исчезнут.

А кроме того, кто же тогда будет снимать кино?

[1] Принцип невмешательства – экономическая доктрина, согласно которой государственное вмешательство в экономику должно быть минимальным.