Катрин Денёв - воплощение кинематографической памяти

Франсуа Трюффо писал, что ее можно сравнить не с цветком, а с вазой. Франсуа Озон воплотил этот образ в своей новой картине «Ваза» (Potiche). Катрин Денёв дарит нам пышный букет из своих воспоминаний, размышлений о кино и современном мире.

Катрин Денёв не нуждается в представлении. В небольшой книге, которая скоро выйдет в свет, Арно Деплешен называет ее воплощением рока-н-ролла, французским Бобом Диланом. Это признание в любви лирично, но от этого не менее проницательное. Она всегда выбирает самые крутые и смелые маршруты, ее роли, такие разнообразные и противоречивые, неизменно точно отражают дух времени. Можно бесконечно перечислять ее незабываемые образы, мифические и судьбоносные встречи, но лучше предоставить слово ей самой.

Вы видели пьесу, которая легла в основу картины Франсуа Озона «Ваза»?

Нет. Я не часто хожу на бульварные пьесы. Но эту могла бы посмотреть, поскольку немного знакома с актрисой Жаклин Мэйэн (Jacqueline Maillan). Мне она всегда очень нравилась.

Как вы отнеслись к предложению сыграть эту роль?

Идея сразу пришлась мне по душе. Помню, после «8 женщин» Франсуа сказал, что хотел бы поработать со мной снова.

Это желание оказалось взаимным?

Да, хотя съемки шли довольно трудно. Актрис было восемь, и Франсуа обращался с нами, как главнокомандующий с подчиненными. Я к такому не привыкла. Но фильм мне очень понравился. Мне кажется, Франсуа уже давно вынашивал идею экранизировать пьесу (Пьера Барийе и Жан-Пьера Греди — прим. ред). К окончательному решению его подтолкнули президентские выборы 2007 года.

В дебатах между Сеголен Руаяль и Николя Саркози он увидел не только противостояние двух кандидатов или политических партий, но и некий идеологический поединок мужчины и женщины. По правде говоря, мне кажется, чтобы одержать победу, Сеголен должна была бороться как с левыми, так и с правыми.

Когда в конце фильма ваша героиня решает идти в политику и предстает в белом костюме, она очень напоминает Сеголен Руаяль…

В период подготовки к работе ее образ действительно часто возникал в памяти, однако во время съемок мы, напротив, старались освободиться от всяких ассоциаций с ней. Правда, Франсуа вложил в уста Фабриса Лукини скандальную фразу Саркози «Отвали, идиот несчастный!»
Теперь эта фраза навсегда приклеилась к нему. По-моему, это как-то глупо. То, что он может позволить себе публичное высказывание такого рода, конечно, характеризует Саркози не с лучшей стороны. И вместе с тем мне кажется, что подобным случаям придают непомерно большое значение, раздувая и бесконечно тиражируя их в СМИ, в том числе в Интернете.

Вы считаете, что Интернет снижает качество масс-медиа?

Нет, конечно. Когда, скажем, Джулиан Ассандж публикует на сайте WikiLeaks конфиденциальные документы о войне в Афганистане, мы видим, что отсутствие контроля за информацией в интернете может привести к возникновению оппозиции, к развитию гражданских свобод. Но зачастую в сеть сливается никем не контролируемый и не проверяемый поток информации, и это меня действительно раздражает.

К слову, пресса резко осудила ваше негативное высказывание в адрес Карлы Бруни во время пресс-конференции, посвященной премьере «Вазы» в Венеции.

В заявлении агентству «Франс-Пресс» я опровергла высказывания, приписанные мне итальянской прессой. Мне задали вопрос, касавшийся избиения камнями женщины в Иране и вмешательства Карлы Бруни в это дело.

Меня насторожила двусмысленность ее выступления и тот факт, что она подписалась двойной фамилией супруги главы государства, а не только своим артистическим именем. Но я не делала никаких намеков, как бы мне не хотели это приписать, относительно ее частной жизни, о которой я бы не взялась судить.

Вы помните момент, когда осознали, что в обществе, в частности, французском обществе, существует неравенство мужчин и женщин?

Я вполне четко осознала это в самом начале своей карьеры. Лично меня проблема неравенства не сильно волновала. Профессия актера — особый род деятельности; я довольно быстро получила признание, которое обеспечило мне защиту от этого неравенства. Кроме того, в моей семье и отец, и мать всегда работали. В конце концов, мать уволилась — все-таки у нее было четверо детей — но до этого она работала довольно долго.

Потом вы встретились с такими выдающимися французскими феминистками, как Антуанетт Фук (Antoinette Fouque) и Аньес Варда.

Верно, но я никогда активно не участвовала в борьбе за права женщин. Просто иногда я поддерживала некоторые их проекты.

Например, в 1971 году вы подписали петицию, опубликованную затем в Le Nouvel Observateur, где наряду с другими 343 женщинами признались в том, что делали аборт. Это было за четыре года до легализации аборта.

Запрет на аборты казался мне чудовищным… Ситуация мне знакома, я пережила этот тяжелый опыт. Даже когда женщины, как я, становились знаменитыми и начинали жить публичной жизнью, этот факт оставался каким-то потайным уголком, такое трудно пережить. Я болезненно воспринимала тот факт, что кто-то должен санкционировать решение, принятие которого я всегда считала естественным правом человека. В каком-то смысле можно сказать, что я действительно сотрудничала с Антуанетт Фук, но это касается только лекций для издательства Des femmes, которые мы совместно готовили на основе текстов, написанных женщинами, например Маргерит Дюрас.

То же и с Аньес Варда. Если мы встречаемся, то скорее для того, чтобы поговорить о кино. Я обожаю ее картины, особенно документальные. Мне очень понравились «Побережья Аньес», но еще больше — «Собиратели и собирательница», эта работа меня просто потрясла. Такое кино нужно показывать всюду, оно очень прямо и просто, но без намека на дидактику говорит об очень важных и глубоких вещах, о мире, в котором мы живем.

В период, когда вы только начинали карьеру, Варда была фактически единственной женщиной-режиссером.

В то время режиссер непременно должен был быть мужчиной. Позже я часто работала с женщинами. Но, признаюсь, тогда у меня не возникало мыслей о том, что в кинематографе слишком мало женщин, что это не нормально. Я не особенно задумывалась об этом, пока в режиссуру не пришли женщины. Сегодня, глядя на тех, кто с легкостью берется за постановку фильмов во Франции, я думаю о другом… Например, о том, что слишком уж часто актеры перевоплощаются в режиссеров.

Правда? Вам кажется, таких актеров слишком много?

Да, все верно. Актеру ничего не стоит снять фильм. Он знаменит, а значит, с легкостью получит финансовую поддержку. В итоге мы часто получаем очень качественный, прилежно снятый, но совершенно неинтересный кинопродукт. Я всегда считала, что кино — это не просто хорошо рассказанная и правильно снятая история. Все же нужно что-то большее…

А вам часто предлагали стать режиссером?

Да, регулярно. Я прекрасно понимаю, что технически я бы справилась с этой работой, но недостаточно хочу ею заниматься. Я бы не смогла на столь долгий период посвятить всю себя одному проекту, не могу так работать.

Я смотрю фильмы, снятые моими знакомыми актерами, и иногда они меня приятно удивляют, но чаще всего это картины, которые очень легко снимать, но не слишком интересно смотреть. Как бы то ни было, я считаю, что во Франции снимают слишком много.

Получая ящик с фильмами, номинированными на премию «Сезар», я просто поражаюсь и даже впадаю в уныние при виде всех этих названий, которые ничего мне не говорят. Я понятия не имею, что это такое и совершенно не хочу все это смотреть… Парадокс в том, что картины, которые бы действительно хотелось увидеть, порой не доходят до зрителя.

Когда вы решаете сниматься в экспериментальном кино, таком, как, например, «Я хочу видеть» Халил Жорейеже и  Жоаны Хаджитомас, никто не пытается вас отговорить, скажем, ваши агенты?

Начнем с того, что с моими агентами я могу обсуждать все вполне свободно. И, честно признаться, отговорить меня от участия в этом проекте не смог бы никто. Я плохо знала Ливан, но при этом он был важной частью моей жизни, поскольку моя сестра Франсуаза очень любила эту страну. Для меня было важно принять участие в этом фильме — свидетельстве войны.

Я вернулась туда два года спустя: полностью разрушенные войной территории были восстановлены, не осталось ничего, что напоминало бы о бомбардировках. Город даже разросся в сторону моря. Ливанцы — жуткие фаталисты, и в то же время в них заложена невероятная жизненная сила. Над этим необычным проектом я работала на добровольных началах, потому что хотела, чтобы фильм появился на свет, и стремилась посодействовать его рождению.

В картине «Человек, который хотел оставаться собой» (L'homme qui voulait vivre sa vie) Эрика Лартиго (Eric Lartigau), которая выходит в прокат на этой неделе, вы практически не появляетесь на экране, кроме сцены, где объявляете, что собираетесь умереть. Я спрашивал себя, не ради этой ли фразы вы согласились участвовать в проекте.

Во всяком случае, это очень трудно… Очень тяжело произнести слова «Я умру, Поль». Произнести их так, чтобы они не прозвучали слишком напыщенно, напряженно… Я долго думала над тем, как сыграть эту фразу. Никогда не повторяла ее вслух перед началом съемок, не люблю, когда мелодика фразы начинает крутиться в голове прежде, чем я ее произнесу.

Вы повторяете слова про себя?

Скорее вполголоса. Повторение вслух мне бы только мешало. Говорить просто так, без партнера…

В «Вазе» есть сцена, где вы моете посуду, напевая песню Мишеля Торра. Вам вообще нравятся эстрадные песни?

Да, я и в повседневной жизни обожаю петь. Когда была маленькой, мы часто пели дома. Я пою постоянно: дома, в машине… Недавно ехала на такси, и в конце поездки шофер сказал мне: «Я не должен брать с вас плату… Вы всю дорогу пели, это было так приятно».   И добавил странную фразу: «Знаете, сегодня поют только каменщики».

А что вы поете?

В детстве была поклонницей Жильбера Беко, знала его песни наизусть. Позже начала слушать Пиаф, Азнавура, Бреля и Лео Ферре, потом Жюльена Клера. Сейчас люблю Бенжамена Биоле. Я всегда слушала французскую музыку.

И только ее?

Нет. Как-то неловко говорить это вам, но я очень внимательно читаю Les Inrocks, затем захожу на сайт iTunes и ищу там музыку, о которой вы пишете (смеется). Я послушала новый альбом Arcade Fire, он очень хорош. Обожаю Жанель Монэ (Janelle Monáe), невероятная девушка, у нее потрясающие клипы, хореография… Купила альбом Plan B. Слежу на новинками, но часто переслушиваю, например, Neville Brothers, которых тоже очень люблю. В общем, я слушаю много разной музыки.

В седьмой раз снимаясь вместе с Жераром Депардье, вы не чувствуете, что Франсуа Озон использует вас в качестве живой цитаты?

Долгое время моей главной заботой было научиться как можно скорее забывать, что я - кинозвезда, чтобы позволить моим героям жить своей жизнью. Сейчас я понимаю, что режиссеры скорее пользуются мной как неким воплощением кинематографической памяти. Франсуа, несомненно, использовал сложившийся образ пары, который когда-то создали мы с Жераром. Но если Франсуа  так думает, то я в процессе съемок могу отвлечься, забыть об этом. В жизни мы с Жераром видимся редко, но мне всегда очень приятно вновь встречаться с ним на площадке. Он всегда так добр и непосредствен.

Но чувство, что меня используют как киноцитату в общем возникает неизбежно, когда я работаю с молодым режиссером. Снимая меня, он ведь снимает и все мое кинематографическое прошлое. Как, впрочем, и свое собственное. Фиксирует свои воспоминания, пропуская их через меня. Я стараюсь не думать об этом слишком часто и пытаюсь выиграть время, как можно скорее давая режиссеру почувствовать себя спокойно и уверенно, чтобы он мог нормально со мной работать.

Андре Тешине относится к вам иначе.

Верно. Андре видит во мне прежде всего человека, а уже потом актрису или киногероиню. За тридцать лет между нами установилась некая связь, которая каждый раз вновь дает о себе знать.

Через несколько дней вы приступите к съемкам в музыкальной картине Кристофа Оноре «Возлюбленные» (Les Bien- Aimés). Соглашаясь на участие в этом проекте, вы вспомнили Жака Деми?

Я подумала о нем, уже когда смотрела фильм «Все песни только о любви», который мне ужасно понравился. Кристоф Оноре — поистине режиссер, снимающий кино для актеров. Конечно, он хочет рассказывать истории, но для него эти истории обретают ценность, лишь когда их воплощают конкретные люди, с которыми он хочет поделиться чем-то важным. У других режиссеров обычно все наоборот: артист должен подстраиваться под видение режиссера.

Кого вы имеете в виду?

Например, Алена Корно. В «Выборе оружия» он как раз требовал, чтобы мы буквально обслуживали его историю и его персонажей. Другой тип — Мануэл ди Оливейра, тоже сам себе вселенная, в которой ты должен найти себе место. Помню, во время съемок «Монастыря» он отказался от движущейся камеры. Не было ни одного тревеллинга, только статичные планы. Актеры сами должны были думать о том, как им перемещаться с учетом камеры, чтобы перейти с общего плана на крупный. Мне этот ход показался ужасно искусственным. Но я приноровилась. Оливейра - очень властный человек, но, в конце концов мне даже понравилось работать по его методу, жить в его вселенной…

Властность режиссера подавляет вас?

Бывает по-разному. Иногда это даже придает уверенность. Я люблю людей, в которых чувствуется сила. Проблема авторитарного метода в том, что он часто становится оружием в руках того, кто не может добиться желаемого иными способами, и поэтому постоянно повышает голос, раздражается, использует свое положение…

А вы пользуетесь своим авторитетом во время съемок?

Да, такое случалось. Временами, когда мне казалось, что мы движемся в каком-то туманном направлении и вот-вот зайдем в тупик… Но нужно иметь большой опыт, чтобы так рисковать и провоцировать кризисные ситуации, и я далеко не всегда вела себя подобным образом. Но если и могла позволить себе так поступать, то лишь потому, что меня волновал конечный результат нашей работы, а не из-за того что мне просто нравилось упражняться в проявлении своей властности или создавать конфликтные ситуации.

В конце концов, я актриса, мне нравится, когда мной руководят. Решительность и жесткость режиссера меня не особенно беспокоят. Как, впрочем, и его растерянность и смятение. Я люблю и таких режиссеров, которые знают, что сцену надо переснять, но не могут сразу понять, как именно, и пытаются нащупать верный путь. Меня это совсем не тревожит и не пугает: все же съемочная площадка — лучшее место для поиска.

Вы ходили смотреть выставку «Брюнетка/Блондинка» во Французской синематеке?

Из-за выхода «Вазы» у меня не было на это времени. И на выставку Ларри Кларка тоже еще не сходила. Это два события, на которые мне сейчас больше всего хочется сходить в Париже.

Правда ли, что если актриса — блондинка, это влияет на нее в большей степени, чем если бы она была брюнеткой?

Нет, я так не думаю. Через брюнетку тоже проходят некоторые токи. Ава Гарднер, например. Я думаю о ней как о брюнетке. Это ее сформировало. С блондинками проблема в том, что большинство актрис изначально не натуральные блондинки. Это идентичность, которую они выбирают. Блондинка — это очень часть нечто искусственно сконструированное.

Мэрлин не была блондинкой. Джин Харлоу была, но на экране стала платиновой блондинкой. И думаю, она жила как в аду, потому что в те времена средства для окраски волос были очень агрессивными, ее обесцвечивали два раза в неделю, у нее от этого была страшнейшие мигрени... Мне часто говорили, что цвет волос сыграл важную роль для моей работы. Я даже знаю, что иногда слишком важную.

Тешине, например, часто пытался спрятать мне волосы, заколоть их, затемнить. Франсуа Трюффо тоже хотел отделить мое лицо от волос. Я думаю, что оба они в этом отношении следовали за Бергманом, который, без сомнения, был режиссером, который максимально обнажал лица актрис, убирая эту обманку, маску, которой являются волосы.

Хотя это не такая легендарная картина, как «Шербурские зонтики» или «Дневная красавица», для меня «Сигнал к капитуляции» (La Chamade) Алена Кавалье (Alain Cavalier) - фильм, в котором вы сыграли одну из лучших ролей.

О, я обожаю этот фильм... изначально это был роман Франсуазы Саган. Сценарий сам по себе уже был неплох. Фильм сумел проникнуть за внешнюю фривольность, присущую миру Саган, это очень жестокий фильм. Было не просто это сделать, потому что съемки проходили в 1968 году. Была всеобщая забастовка, съемки были приостановлены.

Не было бензина. Я передвигалась по Парижу на велосипеде, который мне одолжила мать... В те времена я была совсем молодой, и в то же время очень взрослой, я уже давно работала, у меня был ребенок. Я не ощущала май 68-го как что-то такое, что должно было смягчить климат во Франции в том, что касается нравов, образа жизни. Я не была на стороне молодежи, митинговавшей на бульваре Сен-Мишель. У меня были эгоистические заботы. Только потом я смогла осознать, к каким переменам это привело.

А потом вы следили за творчеством Алена Кавалье, за «Терезой», «Встречей», «Ирен»?

Он прошел невероятный путь! Нет другого такого режиссера, который бы настолько изменился и в то же время, как мне кажется, остался самим собой. Он пришел к аскетизму, потому что это естественным образом вытекало из его внутренних исканий, а не для того, чтобы быть авангардистом, не потому что он бунтовал против системы...

Его кино подчиняется только глубокой внутренней потребности. «Сигнал к капитуляции» уже был очень личным фильмом, но я даже представить себе не могла, что он придет к такой  автономной и необычной работе. Но он кажется таким счастливым! Как будто избавился от всего ненужного и в итоге у него осталось только то, что он по-настоящему любит: он, камера, то, что он хочет рассказать, суть вещей. Он делает фильмы только по вдохновению. В некотором смысле ему можно только позавидовать. Тем более, что он совершенно лишен обиды, его никто не заставлял идти в этом направлении, это был его собственный выбор.

Среди в некоторой степени герметичных режиссеров, с которыми вы встречались, также Лео Каракс, Филип Гаррель...

Я очень люблю первые фильмы Каракса, но уже относительно сценария «Полы Х» у меня были сомнения. Во второй его части были, по моему мнению, не до конца продуманные вещи. Мне нравилось сниматься у Каракса, хотя он одновременно и очень робкий, и очень гордый и выдает информацию только фрагментами.

А Филипп Гаррель пережил столько всего в своей жизни, что теперь говорит только то, что должен сказать, делает только то, что должен сделать. «Ветер в ночи» — это было головокружительное переживание, потому что каждую сцену снимали с одного дубля, как это у него часто бывает. Это сильное ощущение — сказать себе, что можно делать вещи только раз, сейчас или никогда.

С Арно Деплешеном у вас длительные отношения. Вы снялись в двух его фильмах. Теперь выпускаете совместную книгу.

Это не совсем книга. По сути это длинное интервью, которое мы сделали для американского журнала Film Comment. Впрочем, я поражена той работой, которую он проделал при его подготовке.

Когда я с ним познакомилась, он предложил мне небольшую роль психиатра в «Королях и королеве», и я пришла на встречу, чтобы сказать, что не буду сниматься. Но он так увлек меня своим пылом, что я согласилась. Затем была «Рождественская сказка», съемки которой меня совершенно очаровали. Я видела все его фильмы, они мне очень нравятся, обожаю с ним работать. В нем есть напускное простодушие, которое меня восхищает. Чем более неприятные, неудобные, по-настоящему странные вещи он пишет, тем мягче манера, в которой он их подает, заставляя вас играть очень естественно, как ни в чем не бывало.

Вы видели «Лиссабонские тайны» (Mystères de Lisbonne) Рауля Руиса?

Только начало, а потом показ прервался! Но то, что я видела, было просто великолепно. Мне очень нравилось у него сниматься. Он открыл пространство большой свободы, очень экстравагантное, в котором вы чувствуете, как вас уносит его изобретательность, его фантазия.

Вы читали «В поисках утраченного времени» до того, как сыграли у Руиса в «Обретенном времени»?

К сожалению, не полностью. Но некоторые тома, да. Удивительным образом, этот проект мне предлагали с самого начала моей карьеры. Продюсер «Жизни в замке» (Ж.-П. Рапно, 1966 — прим. ред.) имела права на экранизацию и предложила мне сыграть Альбертину. Ей не удалось запустить этот фильм.

Затем был проект Фолкнера Шлендорфа, с которым я встречалась на этот раз по поводу роли Одетты. В итоге он снял другую актрису. Я рада, что вместо этого снялась в фильме Руиса, фильм Шлендорфа не оставил у меня ярких воспоминаний. Тогда как «Обретенное время» Руиса — очень оригинальный фильм. Сделать личное высказывание из «В поисках утраченного времени» - это надо постараться!

У вас сохранились яркие воспоминания о съемках в двух фильмах Марко Феррери, выдающегося режиссера, который странным образом нынче вышел из моды?

(Смущенно качает головой) Да, воспоминание яркое, но не очень приятное. Мне очень нравится «Лиза», «Не трогай белую женщину» нравится меньше. Феррери все время кричал. Он меня очень пугал в начале. Я еще никогда не встречала такого грубого режиссера. Это был мой первый контакт с итальянским кино и я не понимала, что это насилие — такой способ бытия, присущий итальянцам, и что прежде всего это работа на публику.

К счастью, Марчелло Мастроянни тоже там был, поэтому я чувствовала себя не такой одинокой на этом почти необитаемом острове, где дул страшный ветер. История об этой женщине, угождавшей все желаниям любимого мужчины, в буквальном смысле став его собакой... (имеется в виду фильм «Лиза» — прим. ред.) Мне нравилась эта идея женщины, идущей до конца. Я считаю, что любовь во всех ее проявлениях имеет смысл. И это область, в которой нельзя выносить суждение. Любовные отношения так загадочны, так экстремальны.

Говорят одно, делают другое. В конечном итоге мало что известно о том, какие здесь действуют силы, что происходит.

В тот период, когда вы постоянно снимались в итальянских картинах и жили с Марчелло Мастроянни, вы переселились в Италию?

Я всегда жила только во Франции. Я жила в Италии и в США во время съемок, но даже будучи замужем за Давидом Бейли, я только половину времени жила в Лондоне и частично жила в Париже.

Но вы ведь были погружены эту атмосферу психоделического Свингующего Лондона 1966-1967 годов, знаменитым портретистом которого был Дэвид Бейли?

До определенной степени. Мы ходили везде, встречались с Миком Джаггером, веселились, но скорее в частной обстановке, а не на тех светских вечеринках, которые сегодня фотографируют для разворотов в «Вог». Но я очень увлекалась музыкой той эпохи, роком, «Роллингами», конечно. Нельзя сказать, что я слушала много классической музыки в своей жизни!

Каким вам представляется судьба наследия Жака Деми?

Это, вероятно, та часть моей карьеры, о которой меня чаще всего спрашивают, которую так часто открывают для себя молодые зрители, чаще, чем фильмы Бунюэля или Трюффо. Дети продолжают любить «Ослиную шкуру». Я не ожидала, что у фильмов Деми будет такая долгая жизнь. Это, конечно, забавно, учитывая то, что говорилось о некоторых его лентах в свое время, то, что писала критика. Но я всегда мало читала критику.

Я, однако, читал, что вам нравились тексты Сержа Данея (в 80-е работавшего в «Либерасьон»)?

Да, я много его читала, я любила его тексты. Я не слишком хорошо была с ним знакома, просто встречала его несколько раз, потому что я тогда знала много народу в «Либерасьон». Он ни с кем не общался, не ходил на вечеринки, знал, что нельзя дружить с людьми, о которых пишешь. Это была не просто цельность натуры. Скорее идея, что если хочешь быть критиком, будь готов к одиночеству. Даже в его отрицательных отзывах было что-то большое и открытое, а не насмешки. Кроме того, он развивал мысль. Его суждения никогда не были поспешными. Это, действительно, был великий критик.

После вашего альбома с Сержем Генсбуром в 1981 году, у вас не возникало желания записать еще альбом?

Конечно, возникало. Я упоминала проект с Бенжаменом Биоле. Но у меня не было времени, у него тоже. Поэтому я так рада, что буду петь в следующем фильме Кристофа Оноре. Там также будут Кьяра Мастроянни, Луи Гаррель, Милош Форман, Людовин Санье... Мишель Дельпеш, играющий моего мужа, и чей голос я обожаю, странным образом единственный, кто не поет в этом фильме.

В предисловии к вашей совместной книге Арно Деплешен пишет, что, кажется, ваша главная линия поведения — не опираться на свои заслуги. Что вы об этом думаете?

Верно, заслуги — это ужасно.
Для меня заслуги ничего не значат. Невозможно ничего заслужить. Никто никогда не получает по заслугам. Я думаю, что мир гораздо сложнее, жестче, неустойчивее... И именно в таком мире нужно искать способ идти своим путем и с теми, с кем хочешь идти.

Жан-Марк Лаланн
Интервью журналу Les Inrockuptibles

Les Inrockuptibles