Сегодня в Москве начинается заключительная стадия «Эха фестиваля "Зеркало"». В ближайшие три дня в кинотеатре «Октябрь» будут показаны три фильма из конкурсной программы: научно-фантастическая эротика «Восход Эдерлези», экологическая антиутопия «Зерно» и водянистая грузинская притча «Намме». Казалось бы, при чем здесь Тарковский? Отвечает Евгений Майзель.

«Восход Эдерлези» (2018) рассказывает о будущем (2148 год), когда капитализм восторжествовал не только на Земле, но и во всей Вселенной. Крупнейшие корпорации повадились распространять и устанавливать на далеких обитаемых планетах те или иные идеологии – заражать вредными идеями, как вирусами, тамошнее население ради дальнейшей его колонизации и порабощения. Особенно эффективным капиталисты сочли насаждение идей чучхе. С этой целью корпорация Ederlezi снаряжает на Альфа Центавру миссию, состоящую из опытного астронавта русского происхождения Милютина. Помощником (а также сексуальной рабыней, попутно приглядывающей за порядком на борту) ему определена Нимани – привлекательная девушка-андроид в исполнении порно-звезды Стои (внешность роботу подобрали в соответствии с пожеланиями миссионера). После того, как корабль преодолеет земное притяжение, в центре сюжета окажутся, разумеется, не идеи чучхе и не Альфа Центавра, а напряженные отношения между Милютиным и Нимани, между мужчиной и женщиной, между человеком и роботом.

Полнометражный дебют сербского художника Лазара Бодрожи подхватывает давно уже ставшую почтенной линию независимой и камерной научной фантастики, основанную еще «Солярисом» в начале 70-х, когда, вдохновившись идеями Станислава Лема, Тарковский перенес акцент с завоевания космической стихии на почти театральную, тихую, интимную драматургию, происходящую в потемках человеческой души. В результате возникла традиция рассматривать космический корабль – и связанную с ним депривацию земного бытия – в качестве удобного, стерильного интерьера для погружения космонавта в собственное подсознание, где он как бы заново видит свою жизнь и заново переживает встречи с близкими людьми, которых давно нет рядом. Основная интрига «Восхода» в том, что Милютин, безраздельно принадлежа эротической фантазии, стремится во что бы то ни стало так взломать software Нимани, чтобы та обрела индивидуальное бытие, то есть превратилась в человека женского пола (в полном соответствии с классическим фрейдизмом, согласно которому индивидуальная психика определяется конфигурацией полученной травмы, – а также с классическим тезисом о страдании, очищающем и высвобождающем душу).

«Восход Эдерлези»

О близком будущем повествует и второй фильм программы – двухчасовое «Зерно» (2017) турецкого режиссера Семиха Капланоглу, известного своей пантеистической трилогией о деревенском юном поэте Юсуфе (фильмы «Яйцо», «Молоко» и заключительный «Мед», предсказуемо выигравший «Золотого Медведя» на Берлинском фестивале 2010 года). На сей раз перед нами не крестьянская идиллия и не сказочный лес, а постапокалиптическая, пусть и несколько условная реальность: элита укрылась за высокими стенами с плантациями, а остальные страдают от нищеты и голода. Пытаясь установить причину гибели очередного урожая, генетик Эрол (любимый актер фон Триера Жан-Марк Барр) знакомится с ученым Семилем (Григорий Добрыгин) – этот хмурый бородач предположительно знает, где собака зарыта. Основное время хронометража Эрол неотступно сопровождает Семиля, упорно следующего в загадочном направлении. Если не знать скорбных обстоятельств их молчаливого пешего странствия, можно подумать, что озадаченные герои ищут таинственный клад, но его координаты им неизвестны.

«Зерно»

В отличие от футуристического «Восхода» и антиутопического «Зерна», притчевый мир «Намме» (2017) грузинского режиссера Зазы Халваши воспевает уходящую натуру. Герои этой картины, стареющий отец, его взрослые сыновья и молодая дочь – потомственные знахари, живущие где-то в Аджарии и владеющие чудодейственным родником, вода из которого столетиями лечит односельчан, и не только их. Рядом, однако, начинается строительство ГЭС, и целебный источник начинает иссякать, что провоцирует отца семейства на проведение древнего ритуала, точнее – на жертвоприношение.

«Намме»

Любопытно, что из девяти конкурсных фильмов «Зеркала» именно эти три картины ближе всего по духу интроспективному кинематографу Тарковского. Их авторы знают, что в будущее возьмут не всех, и почти уверены, что все лучшее – в прошлом. Их объединяют глубокий скепсис в отношении технического прогресса, ностальгия по воображаемым истокам и вера в традиционные ценности. Будь то мечта о живом партнере («Восход Эдерлези»), культ Земли-матушки («Зерно») или деревенский уклад, хоть в христианском, хоть в мусульманском, хоть вообще в языческом изводе («Намме»). Характерные для этих картин экология, пафос, серьезность, культ старины, пиетет к классике, референции к высокой культуре, патриархальность, мужчины с растительностью на лице, женственные женщины, одиночество, рефлексия, молчаливость, угрюмость, одинокие путешествия, поиск вселенской любви близки, понятны и органичны условной художественной вселенной условного Тарковского.

Есть и другой аспект, общий для всех трех фильмов, – это юмор, иногда заложенный сознательно, а иногда как будто непроизвольный, глумливо разъедающий серьезную повествовательную ткань, вероломно окисляющий пафос. «Восход Эдерлези» сделан довольно скромно: большую часть того экранного времени, что не отдано на разговоры или секс, зрителя развлекают крутящиеся сферы неопределенной природы; когда же герои хотят побыть одни, они почему-то приходят в странный ангар, как будто сохранившийся со времен Первой мировой. Во фрустрированном облике мачо Милютина и в его безнадежной борьбе за «право на травму» немало комического, что сглаживает прямолинейность сюжета и придает ему дополнительное обаяние. Аллегорические приемы Тенгиза Абуладзе, у которого Заза Халваши многому научился, доходят в «Намме» до самопародии и порой, как иногда кажется, пересекают эту грань. Что касается «Зерна», то этот турецкий «Сталкер» имеет смысл воспринимать, в числе прочего, и как deadpan-комедию, высмеивающую жанр экологического кино, так называемые environmental films.

Вероятно, юмористический компонент, связывающий эти фильмы, тоже не случаен: именно такой, несколько пародийный обертон сегодня угрожает любой попытке высокого модерна. И все-таки кажется, что, вглядываясь в эти несовершенные, но любопытные картины, мы лучше слышим эхо самого Тарковского, каким оно отражается сегодня от поверхностей киноэкранов.