9 октября состоялась мировая и российская премьера картины Никиты Михалкова «Солнечный удар». О 180-минутной исторической драме, созданной по мотивам произведений Ивана Бунина, – Елена Стишова.

Звучащий за кадром мучительный вопрос, которым задается герой «Солнечного удара»: «Как все это случилось?» впору обратить и к автору фильма. Как случилось, что яркий лидер советского кино, ключевая фигура 70-х, на которого молилась вся актерская братия, критика ваяла вдохновенные тексты и слагала гимны о михалковском методе, а интеллигенция ждала его новые работы, как манны небесной, – как случилось, что мастер оказался в оппозиции к своей публике? Как случилось, что, начиная с «Сибирского цирюльника», каждый его новый проект разочаровывает, а его риторика, льющаяся с телеэкрана бурным потоком, давно вошла в резонанс с образом художника, создателя киношедевров мирового класса? Как и почему критика если и рецензирует михалковские блокбастеры, то все чаще упирает исключительно на личность автора, не отвлекаясь на эстетический разбор?

А ведь мастерство не пропьешь. Даже в таком неудачном проекте, как «Утомленные солнцем-2», есть мощные постановочные куски. Но наш брат, российский критик, не умеет быть объективным, не желает парить над схваткой, тем более, что вчерашний кумир всех достал своей идеологической ангажированностью, своим патриотизмом, претендующим быть самым патриотичным из всех возможных патриотизмов. А ведь Михалков, душевед и правдолюб, должен бы знать, что поверженному кумиру ничего не прощают, каждое лыко ему в строку.

Была робкая надежда, что бунинская новелла, неразгаданная и таинственная, вернет мастеру состояние высокого горения, какое он, вероятно, испытывал, когда снимал « Неоконченную пьесу...», или «Пять вечеров», или «Обломова», или « Ургу»... Обнадеживало, что мастер наконец-то возвращается на свою территорию – к своим заветным, лирическим сюжетам. Была у него когда-то мечта снять «Голубую чашку» Аркадия Гайдара. Не сложилось. Но мотив отца и дочери тонко прозвучал в «Утомленных солнцем» и был замечен оскаровской академией, давно прикипевшей к мелодраме.

Как случилось, что «Солнечный удар» не случился? Вместо восхитительной love story мы получили отменно скучный фильм про драму белой гвардии, где практически все известно и все предсказуемо, раскрашенный – для оживляжа – любовным сюжетом, воспоминанием главного героя. В те поры поручик, а ныне, в 1920-ом капитан среди других боевых товарищей оказываются в плену у красных и терпеливо ждет обещанного интернирования за рубеж в обмен на личную подпись о капитуляции.

«Солнечный удар»

Этого сюжета в «Окаянных днях» Бунина (на его дневники Михалков ссылается, как на литературный источник сценария) нет, есть строчки об утопленных белых офицерах, которые вполне могли инспирировать фантазию сценаристов. (Ассоциативно вспомнилась сцена из фильма Евгения Цимбала «Повесть непогашенной луны», где по приказу красного команарма пускают на дно транспорт с белогвардейцами. Скорей всего, есть другие, исторически достоверные источники, зафиксировавшие тот кровавый эпизод.) Собственно, фильм под дразнящим названием «Солнечный удар» – совсем не о безумстве страсти, той, что не забыается до гробовой доски. Фильм – об «окаянных днях», ставших последними на коротком веку капитана.

Пафос фильма, его душа – здесь, в кадрах, где мужчины в серых шинелях, проигравшие свою Россию, силятся и не могут ответить самим себе на сакраментальный вопрос «как это могло случиться?». Вопрос, ставший слоганом фильма, навеян «Окаянными днями», на страницах которых Иван Бунин с горечью, в отчаяньи, развертывает предполагаемые ответы, размышляет о трагической вине дворянства, интеллигенции, писателей, о лености русской души, беспечной и легковерной. Бунинские размышления резонируют в этой части фильма, едва ли не каждую страницу дневника можно цитировать и попадешь в точку.

Драматургия, однако, совсем не пунктирная, не дневниковая. Сценарий выстроен по классическому канону. Массовые сцены, групповки, несколько индивидуальных портретов. Ротмистр, полковник, есаул, респектабельный барон с пойнтером и с коллекцией папирос в чемодане, молоденький юнкер с фотоаппаратом, загоревшийся сделать групповую фотку на память и раздающий всем самострочные визитки со своим французским адресом... Милые, славные, интеллигентные люди. Правда, утром нашли труп удавленного полковника, накануне сдавшего властям слишком агрессивного ротмистра. А вот и власти явились собственной персоной: пламенная Розалия Землячка и грузный Бела Кун с папироской, приклеенной к губе. Ну прямо Лиса Алиса и Кот Базилио. Такие – сразу видно – наобещают и обманут, как пить дать. Землячка страстно митингует, временами срываясь на фальцет. Бела Кун мрачно молчит. Карикатурный абрис новой власти в лице инородцев – унылого мадьяра и пассионарной иудейки в кожанке – намеренно выбивается из элегического стиля эпизодов прощания (назовем их так). Чтобы читался подтекст: вот кому сдали святую Русь.

Есть третий персонаж на групповом портрете новой власти, написанный реалистически подробно и западающий в память программным отличием от стереотипных изображений пламенных большевиков. Неизвестный мне актер Алексей Дякин мягко, интеллигентно играет комиссара в штатском, предельно вежливо контактирующего с офицерами, каждый из которых ставит свою подпись в амбарной книге, соглашаясь на условия, продиктованные победителем. Человек по имени Георгий Сергеевич со всеми на «вы», пресекает попытки ему тыкать, разрешает, если кто просит, оставить погоны, а не спарывать их тут же. Что не помешает именно ему, когда все пленные уже будут в трюме, и трюм будет задраен, махнуть белым платком, отдавая приказ потопить баржу.

«Солнечный удар»

В этот момент зритель уже догадался, что Георгий Сергеевич – тот самый Егорий из флэшбэка, парнишка, который встретится ошалевшему после безумной ночи поручику и проведет с ним весь день в уездном городке на высоком берегу Волги. Этот персонаж пришел в фильм случайно, на съемках, да так и остался в нем фирменной михалковской импровизацией, органично вошедшей в повествование. Егорий, симпатичный любознательный парнишка, вносит ноту живой жизни и непосредственности в лирическую часть картины, каковая, на мой взгляд, удалась в смысле картинок быта и совсем не удалась как адюльтер. Тут уж не к чему задаваться вопросом, как это случилось.

Кое-что, правда, не совсем понятно. В первую очередь: как такой дока и перфекционист по части кастинга прокололся с актерами-протагонистами? Не в том дело, что оба – и Виктория Соловьева, и Мартин Калита – необстрелянные дебютанты. Как раз здорово, что на эти роли приглашены актеры, за которыми нет никакого шлейфа. Но могут ли сыграть хотя бы восемь строк о свойствах страсти актеры, ни в малой степени не обладающие сексуальной харизмой? Поручик – вполне заурядный молодой человек с усиками. Женщина, поразившая его в самое сердце, – да, высокая и стройная. Хорошенькая. Но – не леди. Что-то простецкое, совсем не барское есть в ее манере. Камера не полюбила ни его, ни ее. И кажется неправдой, слишком большим допущением, что застенчивый и не очень-то ловкий поручик отважится прямо на палубе, перекрикивая шум машинного отделения, сделать незнакомке непристойное предложение немедленно сбежать с парохода в город. И получит согласие.

Вряд ли можно объяснить подобную ошибку с актерами аберрацией режиссера. С ним такого не бывает. На мой взгляд, это намеренный выбор. Ибо поручика должен был сыграть сам Никита Михалков. И никто другой. Ну не мог он отдать эту роль актеру, который бы переиграл его когдатошних героев-любовников – того же Паратова или гусара Минского из соловьевского «Станционного смотрителя». Ведь и в «Утомленных солнцем» матерый Котов сначала перетанцовывает своего младшего соперника (Олег Меньшиков), а потом старым казацким способом утверждает свою мужскую власть над Марусей.

В «Солнечном ударе» Н.С.М. все-таки присутствует: фотографией на стене каюты прекрасной незнакомки – как законный муж, отец двоих детей. Эта фотка, охраняющая здоровый сон уставшей от любви молодой женщины, перечеркивает и тайну, и магию того, что свершилось несколько часов назад в уездной гостинице.

Да и магии никакой не было. Ни описанного у Бунина поцелуя, ни трепета первых минут за закрывшейся дверью. Обильный пот на обнаженных телах после работы любви – вот и вся эротика. Замещающие ее расхожие символы – сабля в ножнах, оставленная у стула, а потом падающая на пол, и ритмично работающие поршни двигателя, вызывают оживление и смех в зале. На такую реакцию режиссер, видимо, и рассчитывал.

Но тогда при чем тут «Солнечный удар»? И почему капитан добровольческой армии накануне гибели перебирает в памяти подробности именно того наваждения, далекого и невозвратного, как в Лету канувший мир патриархальной России? Да потому, что режиссеру надо вывести на экран страну, которую мы потеряли, пропустили меж пальцев, прозевали. Чтобы повторить вслед за Буниным: «Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в ко орой мы когда-то (то есть вчера) жили , которую мы не ценили, не понимали, – всю эту мощь, сложность, богатство, счастье...»

«Солнечный удар»

По словам режиссера, он 37 лет жил с этим замыслом, подсказанным ему Владимиром Дмитриевым, – экранизировать «Солнечный удар». То есть внутренне готовился к постановке большую часть своей творческой жизни. Настал тот час, и Н.С.М. принял паллиативное решение: утопить «Солнечный удар» в «Окаянных днях». Укрыться в публицистике Бунина, которая сегодня ему ближе чистого художества. Ему важнее было возложить с экрана (устами своих персонажей) хулу на русскую литературу с ее непомерными критическими амбициями, чем рассказать о свойствах страсти

Михалковская публицистика, его идеология и историософия, похоже, сильно сузила мир художника и покусилась на его внутреннюю свободу. Что-то случилось с Никитой Михалковым...