26 апреля в Омске открылся IV Национальный кинофестиваль дебютов "Движение". В его конкурсную программу вошла "Аномия" Владимира Козлова о современных молодых людях. Зара Абдуллаева считает фильм любопытным парафразом "Все умрут, а я останусь" Валерии Гай Германики, тоже поставившим в свое время нашему обществу неутешительный диагноз.

В этом хорроре Владимира Козлова нет примет достопочтенного жанра. И назван он по-научному: "Аномия" (от французского “anomie” – беззаконие, отсутствие нормы). Означает это понятие социальную неустойчивость, распад ценностей, а с ними – разочарования и апатию. Режиссер, сценарист и писатель Козлов вменяет своей камерной истории обобщенный диагноз нашему обществу и его обыденным обитателям. Зараза аномии распространилась незаметно, воздушно-капельным путем. Ее источник выяснить возможно, но любая культурологическая попытка окажется пошлой или недостаточной. Признаки аномии тлели в нашем организме, в теле/духе общества давно. И вот сгруппировались в прозрачном сюжете.

В каком-то смысле фильм Козлова – парафраз картины Германики "Все умрут, а я останусь", но уточнивший ритуальные признаки состояние гниющего общества и молодых героев новейшего времени. Название давнишней статьи Дмитрия Попова "Бог умер" об "Астеническом синдроме" Муратовой больше не работает. Нынешняя аномия вместе с синдромом агрессии не взывает в своем осмыслении или предъявлении к уместному прежде пафосу.

"Аномия" – хоррор тихий, беспробудный. Если его предтеча – фильм Германики – упразднил наивный "перестроечный" вопрос "Легко ли быть молодым?", то картина Козлова возвращает состоянию молодых невыносимую легкость существования.

"Аномия", трейлер

Германика снимала фильм о роевой жизни вдали Садового кольца; о жалких, грубых, сентиментальных людях, обреченных испытывать боль не от пирсинга, тошноту – не только от перебора бухла, отчаяние – не от касания бритвой вен, но потому, что "никто никого не любит". И всегда готов унизить. Все равно – из лучших побуждений или худших. В сущности, то был реквием по мечте простодушных девочек, одна из которых догадывалась: "Хорошо бы, чтоб все взрослые сдохли". В те времена девочки, апатией не скованные, не замороженные, могли себя оплакать. В фильме Козлова глаза героинь сухие. Как, впрочем, у их френда (Андрей Вареницын), анемично, "не парясь", переходящего из постели с Аней (Юлия Ельцова) в постель с Ирой (Дарья Селезнева).

Аномия – в анамнезе пофигизма персонажей, их одиночества, но и вспышек насилия, в которых, как ни странно, проявляется их вырожденческое, но все-таки человеческое начало, их неподавленная реактивность и поступки. Среднего регистра в таком пространстве, времяпрепровождении не предполагается. Либо опустошенность, заполненная дискотекой, пивом, случайными клиентами по сексу, скукой на работе, в институте, в семейном кругу. Либо – спокойная, пусть после водочки, безжалостная расплата за девичью месть. (Иру, переспавшую с дружком Ани, избивают нанятые девочки под приглядом "потерпевшей" красотки.) Цена расплаты – еще одно убийство, о других трубят информационные потоки.

"Аномия"

Отношения подруг – красивой блондинки Ани с Ирой, внешне обыкновенной, но роковой брюнеткой – Козлов, будучи социальным диагностом, экспонирует в сценах с их родителями. У одной отец пьет, по традиции расслабляясь после офиса, где его "ставят раком". Родители другой всегда приклеены к телику. Одна не хочет работать в торговом центре, а хочет учиться, но ее упрекают, что она не поступила на бюджетный (не сдав ЕГ), а взять кредит не в их правилах. Другая учится в институте им. И.Канта и слушает лекцию патриота-гуманитария, убеждающего калининградцев в том, что "наконец мы встали с колен, что Запад разрушает нашу страну" и еще всякую хрень про масскульт или политэкономию, которую перестали изучать. Этой плакатной врезке аккомпанирует сцена у прилавка Ани с покупательницей, которую режиссер заставляет заучить пылкий монолог о душевности советского времени, которую мы потеряли, о том, что тогда было "теплее", несмотря на очереди и дефицит. Но Аня ни слова из этого монолога не понимает, совсем не врубается. Она мечтает о желтом Феррари и о большом доме у моря.

Постылые эпизоды развлечения неприкаянных девочек, у которых нет ничего, кроме их дружбы, расшиваются ритмичными сценами в электричке. Здесь Козлов позволяет себе еще один "срез общества". Представитель РПЦ предлагает девушкам сесть к нему поближе, дабы послушать проповедь про то, что "запрещает не наша церковь, а сатанинская", и, глотнув горячительный напиток из фляжки, упреждает их не слушать музыку на иностранном языке, ибо это "во тьму ведет". На что блондинка выставляет ему в рожу свой средний ухоженный пальчик.

Эти плакатные сценки (в семье, институте, электричке, торговом центре) не умаляют тоски, разлитой по экрану, тоски, которую не излечить. Аномия все-таки не анемия, которую подправляют гранатом, печенкой и витаминами. Хотя диагноз аномии все, не исключая Козлова, пытаются мотивировать. Однако сложность процесса душевного и этического распада проваливается в небытие. Но, может быть, сейчас важнее зафиксировать факты, настроение, а "художественным свистом" пренебречь? Вот и пьяный папаша одной девушки выпаливает, что его упрекают, будто он думает только о деньгах. "А о чем еще? О боге или о смысле жизни?" Время секонд хэнд.

В фильме "Все умрут, а я останусь" старательные училки хотели прочитать на уроке не только программного Пушкина, но и Мандельштама, попутно и с улыбкой обижая школьницу из классной массовки. Родители одной из тамошних героинь признавались, что они и после грехопадения "все равно" ее любят, продолжая во время утешения дочки, избитой подругами, есть из грязной тарелки, чтобы "не пачкать чистую". Владимир Козлов тоже не забывает о Мандельштаме и подсаживает к своим героиням на автобусной остановке дяденьку, прочитавшего стихотворение О.Э. "Не знаете Мандельштама?" – "Нам насрать". – А он отдал жизнь за вашу свободу". Ну, такая риторика, мягко говоря, грубовата. Как и гротескный эпизод с "миссионерами" в квартире Ани, желающими поговорить о Боге и позвонить, если ей захочется, в их офис. Или еще один привет "общественным опросам", когда прохожий указует троице персонажей, сосущим на улице пиво, что "нет на вас Сталина". Его посылают на три буквы ровно с тем же отвращением, что и любителя поэзии, пристававшего к девчонкам с Мандельштамом. Разницы нет.

"Аномия"

Эти виньетки необходимы автору для подкрепления мысли о смерти Бога, культуры и литературы, которые в жизни, искусстве умирали много раз, еще до вскрытия аномии. Она же проявляется в иных сценах – в немотивированной тоске, неудовлетворенности героев, сидящих спиной к камере на берегу моря, которое равнодушно шумит, не дает ответов, но хотя бы не раздражает их предложениями во спасение.

Оно, это "спасение", искривляется в бессознательной аномии этих девочек и мальчика, неспособных к прощению. Тут Козлов находит точку опоры в их извращенной чувствительности. Обиженная брюнетка, родители которой – невозмутимый электорат – уехали отдыхать, конечно же, в Крым, приглашает в гости блондинку. (Она после избиения, последовавшей за изменой подруги, помочилась на нее, но раскаялась, извинилась за проступок.) Наступает бескомпромиссная развязка. А раздробление любых, не только социальных, связей достигает точки невозврата.