Это не театр

Зара Абдуллаева рассказывает о гастролях в Москве петербургского театра Post со спектаклями Дмитрия Волкострелова по пьесам Павла Пряжко.

На картинке трубка. Знаменитая подпись: «Это не трубка». «Это не фильм» – так назвал свой последний фильм Джафар Панахи. Режиссеру запретили в Иране снимать, он коротал время под домашним арестом, но придумал, как все-таки без заветного дела не сидеть. Дмитрий Волкострелов занимается пьесами Павла Пряжко, и «это не театр». Называет его театр post. Апофеоз – постспектакль «Я свободен». 535 фотографий Пряжко, спроецированных на экран, озвучены 13 репликами. Их с нейтральной интонацией произносит Волкострелов. Зритель приходит, смотрит на экран, уходит недовольный. Сама слышала реплики глухого возмущения. Хорошо не во время просмотра. Никакой режиссуры, никаких постановочных приемов. «Это не спектакль». Что же это такое?

Но сначала про карточки, снятые в Белоруссии, где Пряжко проживает. Городские, слободские пейзажи. Вид из окна. Со второго этажа. Самые заурядные, обыкновенные виды. Ничего специфического. Вот тетка на улице. В одной ее части, потом в другой. Вот собака. Вот асфальт. Вот детская площадка. Безлюдная, страшноватая и привычная. Вот реплика: «На следующей -- я». Вот фотография Пряжко. «Говорят, я похож на Гитлера». Опять площадка детская. Улица опять. Унылость без возмущения, отторжения, лиризма и прозаизмов. В этих экстерьерах легко представить жизнь, которая удается персонажам Пряжко. Она, эта жизнь, протекает в этих декорациях или в эту натуру. Их/ее зафиксировал фотограф – в проекции, возможно, кинорежиссер. Подписи к неприметным картинкам он минимизировал до необязательности, анонимности, но в ней удостоверил свое присутствие.

«Я свободен» – искусство концептуальное. Еще живое, несмотря на сероватые будни фотографической серии (или сессии?) автора. Если показывать такое в театральном зале, от хлопот можно не уберечься. Для публики надо хоть какой-то гарнир к фоткам придумать, а не только подписи зачитать. С другой стороны, наплевать. Если в кафе, в галереях показывать, – будет в самый раз. Или не будет.

Когда-то Лева Рубинштейн написал текст «Это я». На чистых листочках (карточках) расположил реплики-титры. Читатель это титры-реплики читал и становился зрителем воображаемого кино. Рубинштейна или собственного, мысленно проецируя на белые страницы карточки из семейного альбома или кадры фильма. Рубинштейн-поэт пишет (вспоминает) в тексте после поэзии реплики, читатели их визуализируют. Пряжко снимает пространство, показывать которое предполагает в ритме семи секунд проекции на каждый кадр, а зритель воображает (дописывает) сюжет и истории, происходившие (или будущие) на экране.

В не-спектакле «Хозяин кофейни» актер театра Иван Николаев производит (а не читает) текст Пряжко. Жанр этого текста – письмо его автора себе самому, озвученное перед публикой. Николаев, вживаясь в образ автора, наблюдающего за собой, доносит монолог с деликатной точностью и без всякого отстранения, как будто положенного концептуалистам post. Рефлексия драматурга про норму и аномалию, которые его реально беспокоят, становится в присвоенном Николаевым тексте не только вопросом для Пряжко, но и для зрителей/слушателей.

Другой неоднозначный вопрос, на который якобы известен ответ (в пользу первичности драматургии): новая ли драматургия порождает новую режиссуру, или новая режиссура обнажает новаторскую драматургию? В дуэте Пряжко/театра post он тоже остается не решенным. Хотя Волкострелов, режиссер минус приемов, сделал-таки тексты Пряжко событием драматургическим, а свои спектакли – опытом театральной, необязательно зрелищной, но доходчивой рефлексии. Отменяя (или отметая) позицию автора-демиурга, но также инопланетянина, который никогда бы не снял те фотографии, что зрители увидали на постспектакле «Я свободен», или же позицию стороннего наблюдателя, Пряжко, Волкострелов, Николаев в «Хозяине кофейни» обозначают (обживают) неустойчивое, динамичное, при этом вечное наше пространство (место) между аномалией/нормой. А отчуждаются только от растраченного прежними важными авторами релятивизма. «Аномальность это когда есть норма, а она есть, это совершенно точно и вот эта норма она не дает мне покоя. Потому что все что я вижу вокруг инфантильно и аномально» (отсутствие пунктуации – авторское). Это касается и «определенного типа людей», о котором захотел в «Хозяине кофейни» рассказать Пряжко, но также кино, театра, пьес и сценариев, аномально, иногда агрессивно инфантильных.

Театр post не театр.doc. Точнее, doc. документирует (речь, языки, типажи), а post рефлексирует (рефрен-ремарка в «Запертой двери»: «…и ни о чем не думает») об этой и иной документации. И выходит за границы театра-как-такового, оставляя его как метафору возможной или утраченной коммуникации. Не случайно спектакль «Запертая дверь» стал (или не стал) манифестом постантониониевской проблематики, а заодно и открытием «новой вещественности». (Бесчувственные ухоженные персонажи оживают на наших глазах, только примеряя обувь, а мучаясь за запертыми дверями, только пока ее не купили.)

Спектакль поделен на «В центре» и «На окраине». «В центре» – немое кино, его персонажей озвучивают актеры, участвующие в той части, что названа «На окраине». Центр – торговый. «На окраине» – это офис.

«В центре» Волкострелов и Олег Кутузов снимают красивых чистеньких людей post – полые тела постиндустриального, постгуманного общества, в котором имитируются социальные, сексуальные и прочие доисторические связи. «На окраине», на сцене, актеры занимают свои дни (минуты спектакля) столь же ритуальным опустошающим времяпрепровождением удавшейся, в общем, жизни. Нормальной или аномальной, вот в чем для автора, публики вопрос.

Чеховская Ирина, помнится, нервничала, что ключ потерян… Пряжковские люди post не горюют за запертой дверью.