Бабису Макридису 42 года. L – его дебютный полнометражный фильм. Макридис снимает рекламу и признается, что в Греции это единственный способ заработка для режиссера. Он восхищается Брессоном. Имеет богатый зрительский багаж, но предпочитает не смотреть современное кино. Много говорит о любви к классике. Перед съемками L пересматривал Knightriders Джорджа Ромеро.

Макридиса можно отнести к последователям Гиоргоса Лантимоса и греческой «новой волны». Над сценарием L, к примеру, работал Эфтимис Филиппоу, написавший ранее сценарии к «Клыку» и «Альпам». Из последней картины Лантимоса к Макридису перешел и главный актер, Арис Серветалис. Однако стиль Макридиса все же отличается от стиля Лантимоса в сторону большего гуманизма и театральности, а также в выстраивании повествования на продолжительных статичных кадрах, в которых камера, как и зритель, ждет действия. Но главное различие в другом: там, где Лантимос наследует Ионеску, для Макридиса главным вдохновителем, безусловно, служит Беккет с его извечными вопросами самоидентификации. И если «Клык» или «Альпы» говорили об обществе, создаваемом человеком, то в L в центре всего человек как часть общества. Он может пытаться бежать от него или отрицать его, создавать его более комфортные мини-аналоги, но главной проблемой все равно будет экзистенциальное «познание себя».

Что-то подобное было еще в снятой в 2005 году дебютной короткометражке «Последний факир». В этой 13-минутной истории речь шла о факире-неудачнике, который по настоянию своего конферансье пытался найти себя и свое место в мире аттракционов. Каждая подобная попытка заканчивалась неудачей. Он ел стекло и тут же резал небо; глотал шпагу – и попадал к врачу. Актеры говорили, глядя в камеру; история строилась на абсурде и минимализме, а весь мир являлся миром мужчин и их поисков, где попросту не могло быть места женщине.

Сценарий L (аналог нашего «У» – ученик за рулем) во многом является продолжением этих поисков. Он был написан еще два года назад, но из-за кризиса съемки пришлось отложить (что отвергает любую попытку трактовать фильм как аллегорию на нынешнюю ситуацию в Греции). В первоначальном сценарии, куда более гротескном, нежели окончательный вариант фильма, фигурировали живые медведи, с которыми должен был жить главный герой. Но из-за малого бюджета (по словам Макридиса, вся съемочная группа состояла из его приятелей, работавших забесплатно) их пришлось променять на актера, играющего призрака мужчины, «который был так похож на медведя, что его по ошибке убили охотники». Он то и дело является главному герою во сне. При этом сам главный герой, которого зовут Человек (игра с именами и названиями – отличительная черта сценариста Филиппоу), живет в машине и зарабатывает на жизнь тем, что доставляет высококачественный мед единственному заказчику. Каждая их встреча сопровождается одним и тем же ритуалом из пробуждения от сна, последующим приветствием и абсурдным диалогом ни о чем. Со временем заказчик находит более быстрого водителя, и после увольнения Человек решает сменить машину на мотоцикл. В дальнейшем мотоцикл заменяет попытка стать медведем, а затем моряком.

Так герой фильма оказывается в постоянном поиске группы или сообщества, к которому он мог бы примкнуть. Каждое сообщество имеет свои яркие особенности (легенду, церемонию инициации. правила поведения), но не лишено также и недостатков, и неудобств нахождения в нем. В каждом сообществе есть своя иерархия и заведомое отрицание правил окружающего мира. В попытке приспособления к любой из подобных групп и заключено то самое «ученичество», вынесенное в заглавие. Ты можешь изменить свое окружение, имя или спрятать лицо за шлемом, но ты не можешь изменить себя, словно замечает Макридис. Утверждение, разумеется, не новое. Но секрет L – в его многоликости. Это одновременно универсальная и личная история человека, который ищет ответы в мире пустоты, где само существование лишено смысла. Комедия, балансирующая на грани гротеска и абсурда (со всеми плюсами и минусами подобного кино), и драма о кризисе самоидентификации. Очередная греческая аллегория на сегодняшний мир и ностальгия по миру, которого уже нет. Неслучайно эпиграфом к L могло бы смело быть беккетовское: «Воображение умерло. Вообразите!».