Даниил Дондурей: «Телевизор – главный инструмент управления страной»

Сохранение советского мировоззрения и мягкое принуждение граждан к непрерывным развлечениям, – таковы основные идеологические задачи, решаемые сегодня при помощи управления СМИ, считает культуролог Даниил Дондурей, главный редактор журнала «Искусство кино». Републикуем интервью, данное журналу «Нескучный сад».

Предисловие

Сегодня человек со всех сторон окружен новостями. И не просто окружен – он вовлечен в них, проживает их в реальном времени собственной жизни и тем самым в значительной степени формируется с их помощью, наряду с тем влиянием (и подчас не уступая ему), которое оказали полученные воспитание, образование и наследственность. Правда, здесь надо добавить, что, в отличие от последних, влияние, оказанное на человека новостным потоком, не отслеживается учеными и никак не замеряется специалистами. Принято, скорее, считать, что новости как часть общежизненного процесса – чересчур тотальны и неформализуемы для того, чтобы как-то выцедить их из окружающего среды и измерить их отдельное влияние на индивидуума.

Но наивно будет думать, будто средства массовой информации, занятые и производством, и воспроизводством новостной материи, работают, предоставленные самим себе и органично отражают нашу новейшую историю в совершенно свободном движении. Вдвойне неосторожно – считать, будто нет таких инстанций, которые бы не были заняты пристальным наблюдением за СМИ, а также прямым или косвенным форматированием производимого ими потока. Такие инстанции есть – их довольно много – и они вполне профессионально занимаются тем, что на их же языке называется «формированием повестки дня». Впрочем, это всего лишь выражение. Ведь только часть таких повесток вспыхивает, чтобы тут же погаснуть и забыться, уступив место новым информационным поводам, а многие другие – наоборот, растягиваются на недели, месяцы и даже годы.

Что происходит со средствами массовой информации в нашей стране? Мы решили обсудить эти вопросы с главным, чтобы не сказать единственным в нашей стране – из известных, узнаваемых персон – критиком государственной медиа-политики, главным редактором журнала «Искусство кино» Даниилом Дондуреем.

Непреходящая советская власть

– Вы занимаетесь исследованиями государственной политики в сфере прессы и вещания. Какие сдвиги происходят в этой сфере в последние годы? Можно ли проследить какие-то устойчивые тенденции или здесь множество самых разных направлений?
– Это настолько сложный, настолько важный, настолько объемный и влиятельный процесс и пространство, что здесь, мне кажется, нельзя, очень сложно говорить о каком-то одном потоке или ручье. Это бурлящий водопад.

– Применительно к которому говорить об одном каком-то направлении тоже не приходится?
– Да, но можно говорить о некоторых трендах, не более того. О трендах в процессе формирования, трансляции и усвоения определенной культуры в широком смысле слова. Мы ведь сейчас переходим в виртуальное общество, в котором интернет и телевидение, в значительно меньшей мере радио и в совсем малой – печатная продукция – являются пространствами фиксации смыслов.

– И какие отдельные тренды вы бы выделили?
– Их много. Некоторые из них постоянные, некоторые новые. Один из самых важных –это сохранение советского мировоззрения, очень важный тренд. Это мировоззрение сохраняется в самого разного рода сущностях и ориентировано на все группы общества, грубо говоря – на миллионы так называемых простых людей. И те, кто пришел из советского времени, и тех, кто его не застал, но пережил двадцатипятилетие реформ… У большинства населения страны усилиями телевидения, газет и радио целенаправленно сохраняется мощнейшая привязка к советскому сознанию посредством непрерывного воспроизводства советских мыслительных парадигм, советских объяснительных матриц. Это огромная и очень специальная работа чрезвычайно выгодна элитам политической и экономической власти.

– Почему?
– Потому что она решает несколько задач: отвращает население от настоящего рынка, в западном его понимании; сохраняет чувство отторжения от остального мира; поддерживает патернализм, в том смысле, что негласно запрещает людям быть самостоятельными, ответственными, учиться и уметь рассчитывать на себя. Все эти люди должны ведь постоянно «получать» подкормку от государства и жить на ней одной, понимаете? Поэтому им надо понимать, что никакой демократии в природе быть не может, это лишь красивые слова; им надо думать, что государство с подавляющим аппаратом насилия – и только оно – их главный защитник, кормилец, и так далее. Эта целенаправленная работа отменяет все идеологемы современного постиндустриального общества и держит миллионы людей, большинство населения нашей страны, с одной стороны, в таком вот состоянии сознания, а с другой – эта работа позволяет сохранять в неприкосновенности гигантскую непрозрачную систему экономики, делающую невозможным инвестиционный климат.

– Но разве власти и элитам выгоден такой вот скверный инвестиционный климат?
– В том-то и дело, что русский большой бизнес – олигархи и мультимиллионеры – заинтересованы в таком климате, ведь при нем они избегают здесь мировой конкуренции. Поскольку корпорации не скупают здесь заводы, банки, не привозят сюда сотни миллионов долларов, как привезли в Чехию, Словению, Словакию и так далее. Они не строят здесь общеевропейский контекст, общеевропейский рынок, общеевропейскую монетарную, банковскую, законодательную систему. Они говорят: «Россия – суверенная демократия, где все по-русски». Таким образом, благополучно сдерживается конкуренция, экономика остается непрозрачной и легко управляется, позволяя олигархам и очень богатому русскому бизнесу решать рабочие вопросы не за такую ерунду, как повышение качества труда или эффективная конкуренция, а за счет договоров с властью. Им легче договориться с властью, как это было при Иване Грозном, при Екатерине II, при Николае I… Бизнес должен договариваться – это самое важное. Благодаря этому в России «власть» и «собственность» пишутся в одно слово. Без разделения: власть есть собственность, а собственность есть власть и зависит от власти. И все это поддерживает телевизор. Поскольку, безусловно, медийная сфера намного важнее, чем все институты насилия вместе взятые. Телевизор – гораздо более важный инструмент управления страной, чем ФСБ, армия, Министерство внутренних дел и т.д., потому что он выстраивает коридоры в головах 143 миллионов человек – кроме новорожденных.

Цензура и самоцензура

– Есть цензура и есть самоцензура. Крупные цензурные системы не могут работать без такого важного элемента, как самоцензура, потому что самоцензура незаменима в ситуациях, требующих незамедлительного реагирования – например, во время прямого эфира или в других случаях, когда инструктора рядом нет и приходится реагировать самостоятельно и оперативно. Но при этом нередко все объясняется самоцензурой, во избежание конспирологических теорий, что тоже не соответствует реальности. Существуют ведь определенные внешние установки, которые на самоцензуру никак не списать. Все знают про «стоп-листы» на метровых телеканалах, когда каких-то людей не просто не приглашают на ТВ, но даже упоминать их фамилии запрещено. Какие еще есть установки, которые мы можем назвать цензурными ограничениями?
– Один из важнейших кодов российской культуры связан с тем, что она всегда двоична. Всегда есть культура официальная и неофициальная, всегда есть язык литературный и нелитературный. В России все прекрасно понимают, что то, что нельзя, на самом деле тоже можно, но за деньги – или по блату. То есть, личные и по сути феодальные отношения – ты мне, я тебе – так мы здесь обмениваемся неформальными, немонетарными услугами. И вот эта самая двоичность приводит к тому, что – в положительной части – люди очень умные: им ведь нужно по ходу решать очень много самых разных задач и успевать считывать много самых разных контекстов. Обычный зарубежный ребенок, например, знает, что очень важно что-то думать, о чем-то говорить и что-то делать. А эти вещи – думать, говорить и делать – естественно должны быть во взаимодействии. Здесь же ребенок к концу первичной социализации (это примерно 6-7 годам) прекрасно знает, что можно думать одно, говорить другое, делать третье, и иметь еще двадцать других контекстов. Все это делает наших людей очень умными. И хитрыми. Они плохие труженики, но умеют решать противоречия.

– Опыт двойных стандартов был необычайно развит еще в советское время.
– И в досоветское. И в этой связи прямого указания не снимать фильм на политические темы, возможно, не было... Но за последние двадцать лет вы не найдете ни одного фильма на темы современной политики. Ни одного игрового фильма, например, где мы бы посмотрели (как регулярно смотрят американцы), что глава администрации президента плетет заговор против президента, а президент этот заговор изобличает… Или как министр обороны что-то делает... Это было возможно только в связи Ельциным и с путчем. Все. Точка. Никогда, ни в каком контексте снимать такое нельзя. Или, например, о том, что губернаторы хотят сбросить кого-то или своего премьер-министра. Пришлите сценарий на конкурс журнала «Искусство кино»! Никто не прислал.

– То есть это уже, очевидно, элементы самоцензуры?
– Это элементы самоцензуры, которые являются сколом правильно понимаемых цензурных ограничений. Власть аккуратно, через как бы объективное предоставление информации объясняет и продюсерам, и художникам, и простым людям, что такое правильное поведение.

– Вы часто приводите данные статистики, которая не попадает в поле нашего внимания – о детской смертности, о случаях детского суицида, о чем-то еще. Но при этом очевидно, что суть цензурной политики, если она есть, не в том, чтобы оградить нас от так называемого «негатива». Потому что имеются и благополучно существуют передачи и даже целые каналы, которые, смакуя, транслируют, а то и производят весь этот пресловутый «негатив». То есть, дело не только в том, о чем можно говорить, а о чем нельзя, а в более тонких настройках – как именно можно говорить о том или об этом, создавая попутную иллюзию, что представлены все точки зрения.
– Конечно. Продюсеры же не получают депеши из Администрации Президента, что, предположим, лица, начиная с министерского ранга, не могут появляться в эфире в отрицательном контексте. Такого нет. Но все при этом знают, что замминистра еще может быть не очень хорошим человеком, а министр – уже нет, не может. Как я уже упоминал, мы получили 700 сценариев, и среди них ни одного – на политическую или остросоциальную тему. Цензура и самоцензура представляют сегодня собой единый комплекс. Это не то что раньше были редактуры на киностудиях, завлиты в театрах, специальные комитеты в горкомах партии, которые «литовали». Сегодня ничего этого нет. Кто-то из больших режиссеров советского времени говорил, что цензура помогала улучшать образную систему, потому что нужно было обойти 140 поправок, и ради этого ты придумывал разные эвфемизмы, эзопов язык, тонкие намеки. Фильмы и спектакли напоминали большой торт «наполеон», где каждый считывал свой слой – кто-то видел в этом юмористическую часть, кто-то – глубокую философию. Неверно думать, что цензуры – которая официально запрещена в Конституции РФ – нет. Она есть. Но она есть то, что в современной западной политологии и в теориях массовой коммуникации называется «мягкая сила». Она не зафиксирована и существует где-то в эфире, но при этом люди точно считывают конвенции, предписания, договоренности и красные флажки, за которые нельзя заступать.

Опасность несвободной прессы

– Мне кажется, люди сегодня недостаточно понимают опасность, связанную с несвободной прессой. И отсюда относительно спокойное, терпимое отношение – не образованной прослойки, а общества в целом – ко всем этим ограничениям.
– Не на всякий вопрос может быть дан прямой ответ. Но на каждый вопрос может быть много ответов. У нас сильный рост благосостояния, и не за счет какого-то прорыва, а за чет развития тех самых рыночных отношений, которые мировоззренчески – ментально и морально – давятся. Они давятся, но при этом живы и работают. Народ – при помощи «мягкой силы» – ненавидит идеи, благодаря которым сам становится богаче. Это гигантское достижение российского телевидения, позволяющее сохраняться целому политическому строю, приведет когда-нибудь к огромным экономическим ловушкам. Потому что если люди не хотят конкурировать и не умеют хорошо сделать авторучку, то никакие цены на нефть и никакая прекрасная монетарная политика и накопленные гигантские резервы не спасут.

– Отсутствует понимание того, что информационные ограничения, искусственные карты мира жизненно опасны.
– Страшно опасны. Вот в экономике, например, говорится, что не может быть огромного дефицита в бюджете. Давайте, мол, отслеживать дефицит. А в культуре этого сделать нельзя! Давайте, отвечают нам, не будем обсуждать, как она устроена, не будем травмировать людей. Как вы считаете, какой человек хороший – богатый или бедный? Конечно, бедный! Богатый – это авантюрист, наглец, аморальный. Это сохраняется из поколения в поколение, передается в школе. То есть, мы опять приходим к мягкой силе, к манипулированию. И где цензура переходит в самоцензуру, мы не знаем. Но самоцензура – это более жесткий тип цензуры, чем цензура. В Советское время каждый знал, что он придет домой, достанет спрятанный «Архипелаг ГУЛАГ» и прочтет. Каждый знал, что можно, что нельзя. А сегодня ты, казалось бы, можешь все читать, обо всем думать – только думать тебе почему-то не хочется.

Второй гигантский тренд (помимо сохранения советских мировоззренческих матриц) связан с тем, что система – эта «мягкая сила», в лице ее политических идеологов, – очень серьезно занимается подталкиванием населения к развлечению и удовольствиям. И вот это развлечения, удовольствие, комфорт, поездки, качественная еда заслоняют собою все. Никому сегодня даже в голову не придет на телевидении рассказывать зрителям о том и или ином поэте. О той или иной строчке этого поэта. Разве что, когда приходит какой-то день рождения... За неделю на нашем ТВ говорится о кухне в сто раз будет больше, чем за год – о Толстом, Достоевском и Чехове вместе взятых! А ведь это – единственные три русских фамилии, которые знает все человечество. Этих писателей проходят в любой школе мира – от Южной Африки до Исландии и Аляски. Эти три фамилии знает весь мир. Наверное, еще Чайковского. Но за последние годы вы не услышите на основных телеканалах страны ни одной передачи о том, что, мол, давайте-ка в 8 часов вечера поговорим о том, прав ли был Достоевский.

- Вы входите в множество советов, делаете доклады с высоких трибун, пытаетесь постоянно обратить внимание самых влиятельных лиц на все эти происходящие в обществе вещи. Как вам кажется - получается хоть что-нибудь сдвинуть?
- Дело в том, что в современной медийной палитре должно быть представлено очень много разных красок. Знаете, сегодня мода при всех министерствах, по приказу Медведева, создать общественные фонды. Всюду созданы общественные фонды. Я вхожу в четыре. Выполняю функцию этой модной краски: вот сейчас придет Даниил Борисыч и расскажет неприятные, но важные и нужные вещи. Главное, чтобы их было не много. Чтобы мы видели, что процент критики - 2 или 3 процента - выполнен. «Как у вас прошло заседание?» - «Ярко! Активно! Жесткие вещи! Вот Дондурей выступил, ну так критиковал! Ну, потом мы его поправили, нашли компромиссы...». Я выполняю отведенную мне роль юродивого. Или скомороха. Ну, при дворах были такие люди, которым это разрешалось... Да, мне можно говорить. Они потом даже какие-то слова мои возьмут. Такие функции. А я-то ведь хочу поменять культурный код! И постоянно прихожу со своей солонкой. И на эти наши общественные раны, тоже заранее отведенные, посыпаю солью, а они говорят, а им тоже хорошо. Потому что они пишут: «В результате острой дискуссии». А не как при райкомах.

Беседовал Николай ПРОПУЩИН

Источник: журнал «Нескучный сад».