Немое кино

События нынешнего года накрыли кинонарод медным тазом коллапса. Сначала не по-декабрьски оттепельный Седьмой съезд с разбуженными надеждами: «Неужто сами без указки распорядимся своей судьбой?». Потом в духе правящей партии прошел единомыслящий «собор» под чутким руководством МНС (Михалкова Никиты Сергеевича). Послушное большинство (в котором почти не видно ни известных режиссеров, ни успешных продюсеров, ибо критически настроенная армия кинематографистов планово не явилась на «это сборище», заранее расписавшись в беспомощности) — партия несведущих в закулисных битвах провинциалов, пенсионеров и актеров голосовала привычно. Монолитно-послушно.

А у нас во дворе все сызнова, как по нотам досконально изученной партитуры. Зачищенное политическое поле. Смысловые подтасовки. Государственный заказ как способ идеологического регулирования для одних и манна денежная для других. Заволакивающая глаз пленка обыденного личного комфорта. Тотальная апатия. Депрессивный вектор на щедринское «годить». «От духа требуют, — как Бердяев предрекал, — чтобы был слугой материальных интересов и потребностей». Вновь круговая порука — по интересам. Вновь сексоты и царедворцы молчальствуют на свете.

В киносообществе — практически ни отзвука раскола, ни публичного спора, ни дискуссии, хотя фестивали следуют чередой. Будто само киносообщество умерло. Уснуло под чьим-то гипнозом.

Ну конечно. Сон этот описан Искандером в «Кроликах и удавах». Остается лишь быть верными тексту.

Тогда на съезде номер семь они будто прозрели, храбро сказали в глаза МНС: «Ваш гипноз — это наш страх. Наш страх — это ваш гипноз». Но опытный питон ответил по-отечески: «Что вы делаете? Идти супротив нас с Минюстом? Куда вы толкаете Хуциева? Вы его подставите!»

И ведь прав оказался. На сто процентов.

Где былые соратники, те, что призвали на баррикады «честь и совесть» нашей культуры, 83-летнего Хуциева? Романтик 60-х, «человек июльского дождя» внял массовым мольбам. Дальше все пошло, как предвещал МНС. Тем более: к этому «дальше» он свою сноровку и приложил.

«Король… голосом перекрывая оркестр, стал дирижировать государственной гимнастикой. «Кролики, встать! Кролики сесть!..Кролики, кто за меня?» — закричал Король, и кролики не успели очнуться, как очнулись с поднятыми лапами».

После скрупулезно срежиссированного лично МНС гостинодворового триумфа завертелось колесо репрессий. Кое-кого вычистили из союза вовсе, кому-то отказали от должности главного редактора, кого-то не избрали в Ученый совет ВГИКа, кого-то отстранили от кафедры, где-то произвели обыск. Всех прочих поделили на «своих» и «чужих». С «чужими» разбираются неспешно, но последовательно. Союз решено перестроить в вертикаль подчинения. На выездном пленуме (подальше от глаз журналистов) взялись за проработку еще не определившихся регионов. На местах создаются «филиалы» и «представительства» СК. Их руководителей будет назначать Сам. Гильдии преобразуют в «отделения» на коротком поводке. К персоналиям «возглавляющих» — особое внимание.

«Король знал, что только при помощи надежды (Цветная капуста) и страха (удавы) можно разумно управлять жизнью кроликов. Но на одной Цветной капусте долго не продержишься…»

Сейчас структуру СК спешно переустраивают. Благо секретариат подобран тщательно. С таким секретариатом можно хоть союз, хоть Дом кино перестроить (как давно замыслено), а то и вовсе стереть с лица земли. К тому же внутри тщательно проверенного секретариата решено организовать, так сказать, боевое звено из девяти человек — «рабочий секретариат». Чтобы решения принимать проворно и постоянно «функционировать». Тыл обеспечат адвокаты, ведомые Астаховым.

Такая команда не только собрание в съезд превратит и с уставом согласует, но и всю юридическую базу подведет в основание: как бы съезды эти вовсе не проводить. Опасное, вредное дело съезды — съезжаются избранные. Элитой манипулировать сложнее, чем безликим «всеобщим вече» (кстати, суды по поводу нелегитимности «собора» в Гостином Дворе продолжаются). На съезде, как показала история, неведомо кого изберут, до какой крамолы додумаются.

А юристы обоснуют закон, который обязаны заучить кролики: лишь «плывя в королевском направлении, можно превышать даже королевскую скорость».

Ну а что же бывшие соратники, взывавшие к свободной творческой жизни союза, профессиональному братству, красноречиво уговорившие Хуциева забыть на время о собственном фильме и отдать всего себя борьбе безнадежной?

«Юный удав в самом деле еще не знал, что выгоднее: донести или не донести. По молодости он не понимал, что тот, кто раздумывает над вопросом, донести или не донести, в конце концов, обязательно донесет, потому что всякая мысль стремится к завершению заложенных в ней возможностей».

Один талантливый успешный режиссер, обремененный доверием собратьев-кроликов, взлетев по лестнице административной и общественной власти, отважно поддержал «повстанцев», дерзнувших дружно голосовать против грозного и величавого МНС на Седьмом съезде. А потом столь же отважно и чутко внимал властному хору «единодушного одобрения» в Гостином Дворе.

Один артист, лучшей ролью которого стала роль депутата, сначала остроумно и демократично вел декабрьский революционный съезд, потом столь же весело и душевно тамадил на торжественном «гостинном» собрании.

Один очень уважаемый теоретик, конечно же, имеющий принципиальный взгляд на нынешнюю ситуацию, поделиться им не может… так как и у него трудности с помещением.

Один честный режиссер, никогда не скрывающий своей критической точки зрения на деятельность МНС, сейчас приметно затих. Он в запуске, и на новую картину катастрофически не хватает денег.

Один мэтр, обласканный фестивалями и любовью зрителя, снимающий фильмы о просыпающемся в душе человека чувстве стыда, — неведомо как оказался в секретариате СК. Том самом, который и изгнал журнал «Искусство кино». Тот самый журнал, который лучше всех «портретировал» мэтра, снимающего про чувство стыда.

«Когда Король стал уничтожать своих друзей, кроме мучений совести Поэт стал чувствовать мучения страха. Он считал, что Король преувеличивает опасность, но, видимо, нет дыма без огня, ведь его, Поэта, не арестовывают, не подвешивают за уши, как других кроликов…»

«Дондурей сам виноват, — трясет головой теоретик и историк кино. — Нечего было лезть, раз за спиной у тебя коллектив. И Клейман виноват. Упустил момент. Где теперь музей?» Его мнение разделяет МНС. Он не скрывает, что дело не только в суб-аренде, которая держала на плаву журнал. Главное вот что: «Если бы, скажем, господин Дондурей… просто по-человечески сказал бы: «Простите братцы, бес попутал», тогда все можно решить. А когда «Ага!» и подымать общественность, ну пусть подымает, это нехорошо, поэтому — каждый сам кузнец своего несчастья».

Ай-яй-яй, господин Дондурей! Вы не расслышали предупреждения МНС: «Я не знаю, какой я друг, но враг я хороший»?

Ну а где же поколение относительно молодых режиссеров и продюсеров, тех самых, что представляют новое российское кино на мировых киносмотрах? Тех самых, что подверглись жесткой критике на парламентских чтениях за нонконформистское исповедальное кино? Мол, к чему нам это очернительство? (выступающие в Думе не заметили, что близко к тексту цитируют постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград»: «Зощенко изображает советские порядки и советских людей примитивными, малокультурными, глупыми, с обывательскими вкусами и нравами. Злостное хулиганское изображение Зощенко нашей действительности сопровождается антисоветскими выпадами»). То самое племя незнакомое, продвинутое, которое в стенах верховного госучреждения защищал лишь опальный главред «Искусство кино» Дондурей?

Они тоже в подавляющем большинстве набрали в рот воды. Даже не позвонили в журнал, посвятивший им многие страницы: мол, не нужно ли помочь перетащить крупнейший в стране фотоархив?

Пастернак с Чуковским гуляли по Москве 1938-го, признаваясь друг другу, как повезло им со Сталиным. «Да, они боялись, но талант пересиливал страх». Это говорит Алексей Юрьевич Герман, который еще лет восемь назад велел уничтожить свое личное дело в СК из чувства личной гигиены.

Извращенному времени, клерикально-державной идеологии надобны дружно поддакивающие. «Свободные могут немного, — повторял Мамардашвили, — рабы ничего не могут». Ленинско-сталинская селекция кажет невероятную плодоносность. «Ум виляет и прячется». Страх борщевиком разрастается, жалит. Страх — бесценное стратегическое оружие. Зощенко посвятил ему автобиографический трактат «Перед восходом солнца». И именно отвращение к страху, полагают исследователи, более всего возмутило Сталина.

Думаю, сегодня Шукшину снова не позволили бы снять его сокровенного «Разина» с бунтарским подзаголовком «Я пришел дать вам волю». Художник, как любят говорить, от сохи, вырвавшийся в зону неконтролируемого творческого волеизъявления, всем своим существом тянулся к мучительному опыту свободы (и главному вопросу жизни «Что с нами происходит?»). Подлинный талант (по Канту — гений) подражает не природе — свободе.

После нынешних парламентских чтений один из режиссеров выдохнул: «В воздухе снова запахло эмиграцией». Снова узаконивается взгляд на кинематограф (литературу, театр) как на сферу партобслуживания. На творцов, как «на челядь, которую время от времени следует предавать публичной словесной порке».

Челядь не тянет ни на волеизъявление, ни на творческий прорыв. Чувство собственного достоинства — единственный способ самосохранения. В том числе и в профессии. В единообразной толпе необратим процесс усушки и утруски личности. Художник, слившийся с властью в экстазе безудержного брудершафта, зачищает собственный талант.

Как лечиться от страха? Рецептов много. Один из них, выданный Доктором-ужасом Хичкоком, может пригодиться кинотворцам: «Для меня единственный способ избавиться от страхов… снять о них фильм».

«Кролики, — говорил Задумавшийся собрат, — если будем стремиться с самого начала увидеть самый конец, мы никогда не сдвинемся с места. Важно сделать первый шаг…»

P.S. Было бы нечестным, сказать, что в защиту «Искусства кино» не было произнесено ни слова. В Сети появилось несколько резких высказываний молодых режиссеров и продюсеров: младшего Германа, Марии Саакян, Елены Гликман, Андрея Прошкина.

Прямая речь

Андрей Прошкин: «Собственное мнение — вне закона?»

«То, что происходит с «ИК», на мой взгляд, позор. Как и то, что это не вызывает мощного ответа кинематографистов. Говорят, что открытые письма бессмысленны, к ним не относятся серьезно. Но в их отсутствие люди, не находящиеся внутри киносообщества, с полным основанием полагают, что большинство кинематографистов поддерживают расправу с зарвавшимся и вороватым критиком.

Даниил Дондурей — один из немногих, открыто высказавших позицию по поводу процессов, происходящих в кино и СК, — выступал интеллигентно, спокойно, аргументированно. За это участие в открытой общественной дискуссии на грань закрытия поставлен серьезнейший журнал о кино. И кем? Союзом кинематографистов!

Не работает Музей кино, изгоняется «ИК», в Думе клеймят «чудовищно низкий уровень режиссуры», пропесочивая одним махом Мизгирева, Хлебникова, Вырыпаева, Германа- младшего, Буслова и Серебренникова. Но именно они — хорошо, плохо ли — пытаются анализировать сегодняшнюю жизнь, нащупать современную эстетику. А деморализованные коллеги сочувствующе кивают и… молчат.

С недавнего времени в киносообществе попытка высказать собственное неангажированное мнение воспринимается чуть ли не как покушение на устои государства. Причем не столько властями предержащими, сколько нами самими. Сомневаюсь, чтобы при таком общественном темпераменте мы оказались способными тронуть душу зрителя. Может, и вправду — «уровень сегодняшней режиссуры чудовищно низок»?!