Смерти нет, или Меня зовут Алексей Монахов. Сценарий

В сценарии использованы сказка Алексея Ремизова «Ночь темная», рассказ Андрея Платонова «Семен», письмо Андрея Платонова жене Марии Кашинцевой (Воронеж, 1921 год), песня Курта Кобейна Feels like teen spirit.

Ты мать – мне, ты – отец мне, ты брат – мне, ты сестра – мне, ты муж – мне.
Ты отец – мне, ты – мать мне, ты сестра – мне, ты брат – мне, ты жена – мне.
Я родился от тебя. Я родилась от тебя.
Когда я не вижу тебя, я зачинаю тебя заново в своих мыслях.
Когда я не вижу тебя, я вынашиваю тебя снова у себя внутри.
Нет смерти у моей любви. Нет у смерти моей любви.
Смерти вовсе – нет.

1. Лёша шел-шел через лесную чащу. Шел быстро и нетерпеливо, всматриваясь, будто там, где редели деревья и виднелся просвет, его ожидало настоящее чудо.

2. Терли друг друга мочалками в ванной. Лёша опустился на колени. Ксения вылила ему сверху на голову шампунь. Медленными, старательными движениями намылила ему голову. Лёша в это время целовал Ксенины острые коленки. Она сняла шланг, усилила воду, стала смывать пену с Лёшиной головы. Он набрал воды в рот и начал пускать струи ей в пах. Ксения захохотала.

3. Потом свежие, раскрасневшиеся боролись в комнате. Ксения визжала, хрюкала. Лёша просто улыбался и сопел. Он схватил Ксению, посадил ее на спину и провез по комнате, звонко шлепая по старому паркету босыми ногами. Потом сбросил Ксению на диван и повалился сверху. Ксения посмотрела на hand-made календарь из настоящих листьев, висевший на стене. Там значился май.

Лёша протянул руку, но не смог дотянуться до календаря, потом качнулся, подался всем телом вперед, перевернул страницу на июнь. От этого толчка они стали оба падать с дивана, Ксения завизжала. Лёша выставил руку, распластав большую ладонь на полу. Удержал, не упали. Лёшины серо-голубые глаза смотрели в Ксенины серо-зеленые.

4. В их комнате Лёша ползал с карандашом по разложенной на полу гигантской карте Москвы и делал на ней отметки.

5. Ксения, высокая, уверенная, стояла перед большим экраном и презентовала концепцию. На стене менялись фото счастливых малышей и их мам.

Ксения....нужно перестать стимулировать продажи детских смесей подарками детям. Нужно дарить подарки взрослым. 

Сидели три человека в костюмах-тройках, двое с непроницаемыми лицами. Один – без пиджака, в полосатой рубашке – улыбался. Креативный (директор) просто, спокойно и уверенно раздувал ноздри. Ксения переключила на слайд, где появилось изображение игрушечной машинки и настоящего авто.

Ксения. Почему бы нам не предлагать вместе со смесью «Малышонок» покупать детскую игрушку и вырастить ее в настоящую взрослую вещь с помощью накопленных баллов?

Один из непроницаемых привстал. Тот, что в полосатой рубашке, налил себе воды из бутылки и отпил.

6. Лёша вел за собой по Замоскворечью компанию человек из двадцати. Четыре студентки и один студент занудно-филологической породы, три сбившиеся в стаю пенсионерки, интеллигентная пожилая пара неожиданного европейского вида, остальные – женщины лет сорока пяти. Одна из них – с короткой стрижкой, миниатюрная, в низких джинсах – вела за руку девочку лет семи в розовом ­платье и с большими серыми кругами под глазами. Другая – толстуха с тигровыми вставками в блузе, высокой прической и каплями пота на подбородке – тащила за руку мальчика лет четырех и подгоняла другого мальчика лет двенадцати, который все время пялился в свой мобильный телефон. Еще две женщины все время жадно переговаривались, как давно не видевшиеся. Была еще пара: очень мрачный мужик в спортивной футболке, с пакетом в руках и его жена – крашеная блондинка в сарафане и туфлях на высокой платформе. Они тут оказались явно случайно и очень смущались. Был еще один мужик – высокий, худой, с рюкзаком и бородой, он чем-то походил на самого Лёшу, только был старше.

В этой пестрой толпе то появлялась, то исчезала неизвестно куда тощая, курносая, очень некрасивая брюнетка без возраста с зачесанными назад волосами, в серой, слишком теплой темной водолазке и брюках. Женщина была бледная, будто напуганная, ни с кем не разговаривала. Она крепко вжимала в подмышку потертую кожаную сумку.

Лёша шел быстро, уверенно, широким шагом. Он обернулся, сразу заметил курносую и невольно вздрогнул. Та все время старалась идти рядом с ним, не отставать.

Лёша остановился перед наземным переходом. Курносая встала рядом с бородатым мужиком, потом всмотрелась, начала вертеть головой и увидела Лёшу на краю тротуара. Попыталась подойти к нему ближе, но не смогла из-за скопившихся других туристов.

Ждали зеленый. Одна из пенсионерок подала старухе, стоящей рядом с протянутой рукой, несколько монет. Та приняла и перекрестилась почему-то на небо.

Загорелся зеленый. Начали переходить. Лёша встал посередине дороги, как учитель начальных классов, вытянул руку по направлению зебры. Мимо прошли пенсионеры, мужик, женщина с девочкой на руках, пара, взрослые женщины, студентки – и все улыбались Лёше. Улыбнулась неожиданно и проходящая курносая. Улыбка сделала ее еще уродливей. Лёша не мог оторвать от нее взгляд, потом он заметил, что две пенсионерки и мать с сыновьями замешкались, а уже загорелся красный.

Лёша вытянул левую руку вперед, сдерживая ладонью поток машин. Правую продолжал держать по направлению зебры. Когда опаздывающие прошли, Лёша не опуская левой руки осторожно дошел до тротуара. Машины поехали – Красное море сомкнуло воды.

7. Лёша остановился у дома номер восемь в Малом Толмачёвском переулке. Его лицо изменилось, из спокойно-будничного оно стало как тогда, с Ксенией. Красивым, счастливым, нетутошним.

Лёшу обступили плотным кольцом. Мимо спешили по делам прохожие, обходя экскурсионную группу.

Женщины стояли к Лёше близко-близко, делая вид, что им плохо слышно, хотя машины в переулке появлялись нечасто. Пожилая пара улыбалась, держась за руки. Мужик с пакетом сделался неожиданно весел. Его жена – смущенней.

Одна из пенсионерок тоже улыбалась золотыми зубами, другая шикала на студенток, и так не особо шумящих – они лишь изредка стеснительно посмеивались, прыскали. Третья пенсионерка наклонила голову вниз и, осторожно разглядывая асфальт, слушала. У единственного студента мужского пола было совершенно рассеянное лицо, он смотрел в одну точку, будто разглядывал ворота дома и будто ему было неинтересно. Хотя на самом деле ему было ужасно ­интересно.

Все дети слушали внимательно, даже мальчик отвлекся от телефона и смотрел на Лёшу, полураскрыв рот. Курносая стояла в стороне, будто не в экскурсионной группе, и вязала крючком что-то из тонких красных полушерстяных нитей.

Лёша читал увлеченно, но не по-актерски, а как-то по-другому, как будто сам написал текст и спешил поскорее поделиться написанным.

Лёша. «…Тут ведьма Коща поперхнулась, крикнула Соломину-воромину.

Соломина-воромина тут как тут.

Села Коща на корявую да к щелке. Отыскала сучок, хватила безымянным пальцем сучок – украла язык у Козы:

– Как сук ни ворочается, как безымянному пальцу имени нет, так и язык не ворочайся во рту у Козы.

И вмиг онемела Коза, испугалась Коза, бросила башню. Ушла Коза в горы.

Черви выточили горы. Червей поклевали птицы. Птицы улетели за теплое море.

Пропала Коза. И никто не знает, что с Козой и где она колобродит рогатая.

А ведьма Коща вильнула хвостом и – улизнула: ей, Коще, везде место!

И кончился пир.

Пери да Мери, Шуды да Луды – все шуты и шутихи нализались до чертиков, в лежку лежали.

Хунды-трясучки трясли и трепали седого шептуна Шандыря. Мяукала кошкой Шавка от страха.

Сел царевич с Копчушкой-царевной, поехали.

Едут.

А ночь-то темная, лошадь черная.

Едет-едет царевич, едет да пощупает: тут ли она?

Выглянет месяц. Месяц на небе, – бледный на мертвом играет. Мертвый царевич живую везет.

Проехали гремуч вир проклятый.

А ночь-то темная, лошадь черная.

– Милая, – говорит, – моя, не боишься ли ты меня?

– Нет, – говорит, – не боюсь.

Проехали чертов лог.

А ночь-то темная, лошадь черная.

И опять:

– Милая, – говорит, – моя, не боишься ли ты меня?

– Нет, – говорит, – не боюсь, – а сама ни жива ни мертва.

У семи колов на серебряном озере, где лежит серый Волк, у семи колов как обернется царевич, зубы оскалил, мертвый – белый – бледный, как месяц».

Лёша подошел к маленькой девочке. Не отводя взгляда, она смотрела на него немного испуганно, но больше с интересом, чувствовала, что не будет от этого человека никакой опасности. Он сел перед ней на корточки.

Лёша. «Милая, – говорит, – моя, не боишься ли ты меня?» – «Нет...» А ночь темная, лошадь черная... «Ам!!!» – съел».

При слове «ам!» Лёша схватил девочку и высоко поднял ее. Девочка рассмеялась, раскраснелась, круги под глазами исчезли. Вслед за девочкой рассмеялись и все остальные, в том числе и курносая с вязанием.

8. Ксения сидела в вагоне метро и читала книжку на английском. Поезд остановился. Объявили «Площадь Революции». Рядом с Ксенией освободилось место. Вагон стали заполнять люди. Вошел Лёша, сел рядом с Ксенией. Она отложила книжку, они обнялись, как будто не виделись несколько лет, но не поцеловались. Поезд тронулся.

Ксения. Мы выиграли! В понедельник скажут, но на лицах написано, что это мы.

Лёша осторожно поцеловал Ксению чуть выше виска. Она посмотрела ему в подбородок и поцеловала. Они обнялись и стали сидеть молча.

Поезд снова начал тормозить. Люди принялись подниматься со своих мест.

Объявили «Арбатскую». Лёша подался вперед, ему показалось, что он увидел со спины курносую с экскурсии, она как будто бы покинула вагон в потоке людей. Вошли новые пассажиры, в том числе тихие, усталые таджики. Ксения вопросительно дотронулась до Лёшиного плеча. Он мотнул головой, притянул ее к себе, и они быстро поцеловались.

9. Лёша и Ксения на кухне готовили обед. Она резала помидоры, он чистил рыбу. Они пели хором дурными голосами на птичьем, только им двоим известном языке, с известным только им двоим смыслом.

Лёша и Ксения  (хором). О-дууу, лок-лок, дышль-малышль, но-но-нак-нак! Ака-ака-ока-око! Оууууууууууууууууууууууу! Уууууууууууууууууууууууууууоооооня! Ууууууууууууууууууо-яю! Юююююлаааааааяяяя, юлаяяяяяя, за-зо-за, накри-кри-кри – ууудма-удмаааа… Мана-манна – ох-маннна-охи! Хихи-хи-хи-хихи-хиппиня! Пинь-пинь-пинь-зинь-тинь-перевинь! Пере-кон, пере-лон, пере-вжик-перелук-перелю! Лю-лю-лю! Люб-ла-ла-лака, люблак-а-люблак!.. Ла-лас-лас-ласооня-оооо-коласоня!

10. Лёша подбежал к мусорному ведру, как пес, на четвереньках, понюхал его и скривился. Ксения рассмеялась. Понюхала и тоже скривилась.

Лёша влез в шлепанцы и взял мусорный пакет. Ксения влезла в свои шлепанцы, накинула Лёшину ветровку, и они пошли вдвоем, держась за руки, сначала по полутемному подъезду, потом по темному, без единого фонаря двору, освещаемому только окнами. Было совершенно безлюдно и тихо, как будто время заснуло и вся жизнь вовсе.

Они остановились, потому что им показалось, что в кустах что-то есть. Пакет в руках Лёши зашуршал, они поняли, что это ветер всем шумит, и пошли дальше. Дошли до баков, Лёша выкинул пакет. Не выпуская рук друг друга, пошли обратно в подъезд, остановились, поцеловались.

11. В ресторане в стиле рюс-нувориш с бревенчатыми стенами играли свадьбу. Динамики орали: «О Боже, какой мужчина…» Родственники плясали полукругом, внутри которого копошились дебелая невеста и начинающий полнеть коротко стриженный жених.

Тамада  (сипло, стараясь перекричать динамики). Посмотрите, какие они красивые и как любят друг друга!

Ксения сидела мрачная, спиной к танцующим. Опрокинула бокал вина так, как будто это была водка. Вокруг бубнили напивающиеся гости. К Ксении подсела женщина лет пятидесяти с круглым счастливым лицом. Она принесла с собой тарелку с красной рыбой.

Женщина. Попробуй, очень вкусная!

Ксения. С красным плохо идет.

Тамада. Давай-давай! Танцуй быстрей!

Гости и новобрачные повиновались и закопошились активней.

Женщина. Так и не нашла платье?

Ксения была в каком-то полуэтническом сарафане.

Ксения. А это не платье?

Женщина. Можно было бы праздничное купить.

Ксения. Слишком дорого на один вечер.

Женщина. А Лёша не поменял работу?

Тамада (в микрофон). Интересно, кто у них будет первенец: мальчик или девочка?!

Ксения налила себе вина и снова отпила. Справа мужик средних лет оторвался от разговора.

Мужик. А что, по улицам так и гуляет! Хорошая работа!

Он отпил точно таким же рваным жес­том, как и Ксения. Музыка закончилась. Ксения протянула руку за ветчиной, но есть не стала, а положила себе в тарелку и снова налила вина.

Тамада. Так! Гости рассаживаются, а вот жених и невеста остаются на месте!

Расположившаяся неподалеку от Ксении шатенка лет сорока пяти в кружевном синем платье протянула руку за красной рыбой, которую принесла женщина с круглым лицом.

Шатенка. Что пристали?! Зато у него квартира своя в Москве!

Тамада. Нам нужна помощь кого-нибудь из родственников!

Ксения взяла бутылку красного, налила и снова выпила.

Тамада. На сцену приглашается... сестра жениха!

Ксения дернулась. Тамада, щекастый и щетинистый, как загримированный младенец, тянул Ксении пухлую ручку, будто звал на алтарь.

Ксения нащупала рюкзак под столом, надела его, встала и посмотрела на родственников.

Ксения. Да дело же в том, что никто из вас даже его мизинца не стоит!

И пошла к выходу, наткнулась и чуть не повалила какую-то немыслимую в русофильском интерьере пальму в кадке.

12. Ксению нещадно рвало в унитаз. Она подняла голову. Лёша бережно и уверенно держал в широкой ладони ее волосы. Другой рукой покопался в пластиковой коробке на полке и нашел резинку для волос, провел Ксении ласково рукой от макушки до кончиков прядей и связал волосы в один крепкий узел. Ксения заплакала. Лёша обнял ее. Она сделала глубокий вздох. Осторожно опустилась на колени перед унитазом. Лёша придерживал ее. Ксения посмотрела на дно унитаза.

Ксения. Ненавижу свое имя. 

Ее снова начало рвать.

13. Антон Степанович стоял у окна и говорил. Он был старый и красивый.

Антон Степанович. Скоро смоет ее.

Лёша (за кадром). Смоет?

Антон Степанович. Да. А вы всё свои пешки пишете…

Лёша (за кадром). И Ноя не найдется?

Антон Степанович.Разве только вы. (Он развернулся, подошел к столу.) Но где тогда ваши детишки? Вы всё еще с… Ксенией, да? Имя вроде бы хорошее, но вашей супруге не подходит. (Налил водки себе и Лёше. Сел за стол. Чокнулись и выпили.) И потом, каких тварей по паре вы собрались собирать? Чиновников, ментов, креативный класс? Хотя… Вы у нас Моисей – всех просто поведете за собой. А тут... Все скоро смоет. И ваше любимое Замоскворечье. И Китай-город. И Арбат со всем этим уродством, что там успели понастроить. И Давыдково ваше родное. Физически чувствую приближающуюся катастрофу... Будете еще?

14. В агентстве Ксении коллеги брейнштормили за большим столом. Креативный курил в стакан с водой у окна. Кидались какими-то странными фразами.

Первый коллега. Женский зад! Нет, сиськи!

Второй коллега. Стамеска!

Креативный. Пассатижи, б…ть!

Засмеялись. Ксения молчала.

Третий коллега. Гараж и тачки!

Первый коллега. …день чудесный!

Снова засмеялись. Ксения рисовала на бумажке.

Четвертый коллега. Народ, хорош гнать! Одиночество! Одиночество и природа – вот что любят мужчины!

Первый коллега. Мужчины, Андрюха, любят жрать и трахаться.

Второй коллега. Природа без одиночества.

Креативный. Слушайте, ребят, не уходите от брутальности! Ксюш, что думаешь?

Второй коллега. Бык! Сашка, как насчет родео нарисовать?!

Четвертый коллега. Может, парашют? Риск – это тоже брутально.

Ксения подняла голову.

Ксения. Обычная классическая упаковка, какую Саша уже нарисовал. Только смятая. 

Первый коллега. И чё?

Креативный. Подожди, Дим, дай сказать.

Ксения. Брутальность – это разрушение. Пусть будет такая обычная, стильная упаковка, только squashed.

Ксения показала набросок.

Первый коллега размял шею, второй взял набросок и передал четвертому. Третий почему-то виновато улыбнулся.

Креативный. Ну круто, чё.

15. Лёша и Ксения лежали в постели голые и потные.

Ксения. Дай мне два-три года.

Лёша. Ты как будто отсрочку приговора просишь.

Ксения. Просто сейчас очень много работы.

Лёша. Много работы у тебя будет всегда, пока не повзрослеешь.

Ксения. И что невзрослого в том, что я делаю карьеру? Я, кстати, на два года старше.

Ксения укусила Лёшу в плечо. Он вскрикнул, схватил Ксению и закутал ее в одеяло. Положил ее на колени к себе, как запеленатого младенца, и поцеловал в щеку.

Ксения. Давай лучше я буду твоим ребенком.

Лёша посмотрел на нее так, как будто не понял, что она сказала.

Внезапно с потолка над дверным проемом из комнаты в коридор полилась вода. Потом над дверным проемом в кухню тоже. По углам стали проступать мокрые пятна. Лёша вскочил, влез в пижамные штаны.

Убежал в ванную, принес ведро и тряпки. Ксения так и сидела голая на диване.

Лёша. Подставь ведра под проемы! И все провода и компы убери с пола наверх. И мои карты! Ксюш!

Ксения встала, надела длинную футболку. Лёша побежал в коридор, наткнулся там на Ксенины кеды, бросил: «Проклятье!», выбежал на лестничную клетку. Перепрыгивая через три ступеньки, поднялся на следующий этаж и принялся звонить в бордовую дверь.

Ксения рассеянно оглядывалась. Со стен стекала вода.

16. Лёша варил кофе в большой турке на забитой людьми кухне. Не в их с Ксенией кухне, а в какой-то другой – узкой, вытянутой, с большим обшарпанным окном и широким подоконником. Стоял дым и гул. Кто-то курил, кто-то резал лук, вытирая слезы, кто-то мыл посуду, кто-то просто разговаривал. Из соседней комнаты доносились звуки волынки, смех и визги. В кухню вошел тощий парень, почти мальчишка, он тащил по пятилитровой бутыли воды в двух тоненьких, но жилистых руках.

Тум. Дорогу водоносу! Дорогу!!!

Парень, расталкивая людей, пробрался к подоконнику, бухнул под него бутыли. Выгнулся, чтобы размять спину, и тут стало ясно, что это девушка. Она подошла к Лёше, принюхалась к турке.

Тум. Cafй du Monakhov? (Кофе от Монахова?)

Лёша. Oui, c’est ca. (Он самый!)

Тум. О, Соломина-воромина разгоношился.

Лёша. Ребят, кофе кто просил?!

Отозвались сразу несколько человек. Соломин, довольный и толстый, играл, стоя посреди соседней комнаты на волынке, такой же толстой и веселой, как он. Вокруг танцевали, смеялись люди.

Ксения вышла из туалета, наткнулась на щуплого волосатого парня в косухе с чашкой кофе в руках. От столкновения кофе чуть не расплескался. Парень взвыл, но, увидев, что с кофе ничего не случилось, по-театральному расхохотался. Ксения обошла его, протиснулась на кухню, увидела разговаривающих Тум и Лёшу. Лёша варил новую порцию кофе.

Тум. Маршрут есть?

Лёша. Да.

Тум. Не возьмешь?

Лёша. Извини, Тумыч, сейчас один хочу. Очень хочу. Прямо хочется. Одному. Потом мы ремонт начнем… и всё…

Тум. Да нет проблем.

Ксению кто-то снова толкнул, извинился и растворился в толпе, она даже не поняла кто. Стала протискиваться к Лёше. Увидев ее, Тум улыбнулась и ушла на подоконник.

Ксения пробралась к Лёше. Он пустил ее к себе, поставил перед плитой, обнял сзади, взял ее ладони в свои, ее рукой взял чайную ложку, зачерпнул сахар, положил его в готовящийся кофе и быстро помешал Ксениной же рукой, она рассмеялась.

Тум смотрела на них – высоких, светловолосых – и курила. На подоконнике вдруг появилась Полька с накрашенными, как у царицы египетской, глазами и приблизила свой большой рот к уху Тум.

Полька. Грех желать жены друга своего.

Тум почесала пирсинг в правой брови и отвела сигарету в угол окна, подальше от Польки.

Полька. Дай затянуться.

Тум молча протянула руку, достала с полки сушку из корзинки и сунула в руку Польке. Та устроилась удобней на подоконнике и принялась жевать сушку, держась за свой выпирающий семимесячный живот. Тум и Полька теперь обе смотрели на Ксению и Лёшу.

Полька.Она пустая. Нет. Она мертвая... Странные вы с Монаховым.

Тум. А помнишь, что им никто больше года не давал. И вот...

Тум выкинула бычок в стоящую рядом банку из-под оливок и посчитала на своих пальцах.

Тум. Десятый, одиннадцатый, двенадцатый... Уже четыре года.

Тум поднесла четыре пальца к подведенным глазам Польки. Та схватила их, отвела от своих глаз и снова посмотрела на Ксению с Лёшей.

Полька. Она правильная – деньги зарабатывает. Нас презирает, считает бездельниками.

Тум протянула руку, взяла сушку из корзинки и принялась жевать ее.

Тум. И правильно.

Танцующие ирландский танец наконец ворвались на кухню, люди прильнули к стенам, пропуская их. Пара протанцевала почти до самых Тум и Польки. Тум встала перед Полькой и вытянула вперед руку, чтобы танцующие не врезались в копию египетской царицы. Полька села на подоконник с ногами и гоготала, придерживая острый живот. Тум поискала глазами Ксению и Лёшу. Они были тут, на кухне, целовались, зажатые между плитой и разделочным столом.

17. Дома, на полу в комнате, Лёша плотно сворачивал походную пенку. Обои в некоторых местах были содраны. Коридорный коврик сушился на балконе. Ксения сидела за столом перед ноутом.

Ксения. Как тебе такой цвет в коридор?

Лёша подошел со свернутой пенкой в руках, посмотрел, поцеловал ее в макушку.

Леша. Самый лучший на свете.

Ксения. Если ты меня любишь, зачем каждый раз уходишь?

18. Рано утром Лёша с большим рюкзаком со свернутой пенкой сошел с поезда на вокзале небольшого города. В здании вокзала изучил расписание пригородных электричек, потом ел жареные пирожки на перроне. К нему подошла бабка с тележ­кой на колесиках, он выбрал у нее себе пару шерстяных носков.

19. Лёша ехал в полупустой электричке, обнимая свой старый зеленый рюкзак. Мелькали дома, деревья. Начались гаражи. Серые их крыши будто гнались за поездом, широкой ротой упираясь в сине-зеленый высокий лес на горизонте. Лёша резко прислонился к стеклу и всмотрелся. На одной из гаражных крыш дергались два сплетенных тела. Лёша заулыбался и проводил любовников взглядом.

Вошли контролерши, выряженные в бордовую попытку женственности – форму. Одна контролерша подошла к Лёше. Улыбнулась ему, оттого что он был молод и мужского пола. Лёша протянул ей билет. Электричку качнуло, проверяющая дернулась.

Контролерша. Пьяная электричка! Это называется – пьяная электричка!

И засмеялась. Лёша улыбнулся в ответ и снова посмотрел в окно. Гаражи исчезли. Там уже был лес – один только иссиня-черный лес.

20. Лёша шел с рюкзаком по просторному березняку. Шел уверенным, размашистым шагом, таким же как на своих экскурсиях по московским улицам. Шумели птицы. Ветер шелестел листьями. На секунду Лёше показалось, что за ним идет та самая курносая брюнетка с вязаньем, он повернулся, но не увидел никого. Было еще светло, но пасмурно. Птицы пели. В кустах кто-то дернулся – то ли какой-то зверь, то ли птица, – Лёша повернул голову в ту сторону, но не остановился.

Ксения в одном нижнем белье ползала в их с Лёшей квартире и мыла полы.

Лёша спустился в небольшой овраг, потом вскарабкался наверх, пошел дальше – прямо. То ли день заканчивался, то ли лес темнел. Деревья будто сходились вместе, становились ниже, росли гуще. Березы сменялись на низкие сосны и ели. Лёша посмотрел наверх и убыстрил шаг, он хотел прийти на место ночлега до темноты. Он так хорошо знал маршрут, что даже не смотрел на карту.

Ксения драила пол очень старательно, залезала в каждый уголок, отодвигала мебель. Она пододвинула стеллаж – на нее вдруг упало несколько Лёшиных книг. Она потрогала голову.

Лёша тоже упал.

Ксения села на пол. Она держалась одной рукой за голову и хотела плакать.

Лёша лежал, смотрел вверх на начинающее темнеть небо. Лежал долго, кажется, успел заснуть и увидеть, как Ксения в одном нижнем белье моет пол в их квартире. Потом он встал и пошел через густую лесную чащу. Шел быстро и нетерпеливо, всматриваясь, будто там, где редели де­ревья и виднелся просвет, его ожидало настоящее чудо.

21. Тум вела машину. На заднем сиденье обнималась молодая супружеская пара.

Навигатор (женским голосом). Через двести метров сверните направо.

Девушка. Повтори: «Охи мило элли­ника»!

Парень. Чего-чего?

Девушка. Ну повтори, чего тебе стоит?!

Прыснули, засмеялись. Машина подъехала к повороту на шоссе. Тум увидела в зеркало, как девушка зашептала парню на ухо: «Охи… мило эллиника» и поцеловала его в ухо. Потом они поцеловались в губы. Тум начала тереть глаза, перестроилась в правый ряд и съехала на обочину.

Девушка. А чего мы тут?

Парень. Вам плохо, что ли?

Тум ничего не ответила. Она уткнулась головой в руль, и ее худые плечи вздрагивали.

Парень. Девушка, мы на самолет спешим.

Навигатор (женским голосом). Вы свернули с маршрута… Вы свернули с маршрута...

22. Соломин, тяжело дыша, поднялся по лестнице и позвонил в первую попавшуюся дверь – бордовую. Никто не открыл. Он позвонил в другую. Отворила интеллигентного вида женщина лет шестидесяти.

Соломин.Вы извините... Я от ваших соседей снизу... Не могли бы вы одолжить пару стульев или табуреток?

Женщина медленно кивнула, скрылась в квартире. Потом вынесла ему сначала одну, потом вторую табуретку. Соломин поблагодарил, сложил табуретки одна на другую и спустился с ними на пролет ниже, зашел в квартиру Лёши и Ксении, в комнату, и поставил две табуретки у стола, вокруг которого сидели тихие гости. Сам сел на одну из табуреток. По стенам квартиры так и свисали клочками обои.

Ксения с очень прямой спиной сидела в углу и не могла понять, что происходит. Женщина, которая пыталась на свадьбе кормить ее рыбой – мать, – сидела рядом, тянула стакан к Ксениному рту и уговаривала выпить воды.

Полька принесла с кухни на животе огромное блюдо с кутьей. Потом пили не чокаясь, много говорили по очереди, Антон Степанович особенно долго и многозначительно про то, что улицы Москвы потеряли своего выдающегося экскурсовода. Даже Ксенин брат – откуда он там взялся? – что-то промычал. Тум ходила плакать и курить на балкон, где так и лежал забытый коридорный коврик. Соломин играл на волынке. А потом все пропало, попадало куда-то вниз и перед глазами остался один только лес, иссиня-черный лес.

23. Ксения, много дней не мывшаяся, осунувшаяся, молча лежала на кровати и смотрела в потолок с разводами от недавнего потопа. Мать села к ней, попыталась обнять ее, притянуть к себе, как младенца, как тогда это сделал Лёша. Ксения не сопротивлялась, но и не помогала, она вообще ничего не делала. Мать долго возилась, то роняла Ксению на диван, как куклу, то пыталась обнять – не знала, с какой стороны подсесть. Наконец после долгой возни все же притянула ее к себе, поцеловала несколько раз в щеку и сама заплакала.

Мать. Ну что ты, зачем себя хоронишь? Ты вон какая молодая, красивая, у тебя в жизни столько будет всего. Замуж вый­дешь снова и детей родишь.  (Тут мать замолчала, поняла, что сказала лишнее. Оглядела комнату.) Ремонт вот надо сделать.

Но Ксения не отреагировала, она смот­рела, не отрываясь, на hand-made календарь из настоящих листьев, который висел над кроватью. Там был тот же июнь.

24. Ксения сидела за столом на кухне и жадно-жадно ела тушеную капусту. Радостная мать подкладывала еще.

Мать.Ешь-ешь. Кушай. Потом еще курочки потушу.

25. Потом Ксению долго рвало в туалете. Длинные ее волосы падали прямо на кольцо унитаза. Мать стучалась к ней, но Ксения не открывала. Она приподнялась, достала резинку для волос из пластмассовой коробки на полке, завязала волосы. Подошла к раковине, посмотрела в зеркало на свое осунувшееся лицо и – улыбнулась.

Ксения. Да, мам, все хорошо у меня ­будет.

26. Ксения мылась в ванной, медленно, как будто она делала это впервые, выжимала себе на руку шампунь, массировала голову, перебирала пряди. Взяла мочалку, выдавила на нее гель, осторожно принялась водить мочалкой по телу, погладила живот и пах. Потом медленно опустилась на колени и занесла над собой душ.

27. Ехала в метро. Поезд затормозил. Из вагона начали выходить люди. Рядом с Ксенией освободилось место, она внимательно посмотрела на него.

28. Прямоугольная лампа гудела особенным, больничным звуком. Ксения смотрела на нее и на пористый потолок, к которому лампа была приделана. Заклацали металлические инструменты, Ксения зажмурила глаза от боли и лежала так какое-то время. Наконец врач-гинеколог отошла к раковине и сняла перчатки.

Врач. Можно одеваться.

Ксения слезла с кресла, одернула сарафан, села на кушетку.

Врач. Беременности нет. Не увидела.

Ксения. Как нет?!

Врач. Не беременная. Вот и нет.

Врач села за стол и принялась заполнять карту.

Ксения. А месячные?

Врач. Что месячные?

Ксения. Задержка – три недели. И рвет.

Врач. Бывает. Стресс. Съела что-нибудь не то. Сходите к терапевту.

29. На кухне Ксения стащила большую подвесную тумбу и со всей силы швырнула ее на пол. Лекарства, спреи, таблетки, тюбики, презервативы – всё посыпалось на пол. Потом Ксения взяла телефон, позвонила креативному.

Креативный. Ксюша!

Ксения. Ненавижу, гад, тебя и всю эту херню! Проклинаю!

Креативный. Ты что?!

Ксения разодрала телефон на части. Вытащила батарейку. Бросила все под кровать.

30. Ксения шла по парку, который был чем-то похож на лес. Мимо вперемешку с солнечными лучами сыпались скейтеры, велосипедисты, дети в колясках, лица в солнечных очках.

Ксения (тихо напевая на ходу). О-дууу, лок-лок, дышль-малышль, но-но-нак-нак! Ака-ака-ока-око! Оууууууууу уууууууууууууу! Уууууууууууууууууууууууууууоооооня! Ууууууууууууууууууо-яю! Юююююлаааааааяяяя, юлаяяяяяя, за-зо-за, накри-кри-кри – ууудма-удмаааа… Мана-манна – ох-маннна-охи! Хихи-хи-хи-хихи-хиппиня! Пинь-пинь-пинь-зинь-тинь-перевинь! Пере-кон, пере-лон, пере-вжик-перелук-перелю! Лю-лю-лю! Люб-ла-ла-лака, люблак-а-люблак! Ла-лас-лас-ласооня-оооо-коласоня!

Некоторые с удивлением косились на нее и даже оборачивались. Ксения подошла к пруду, села на берег. Рядом прошла тощая девица с перегидрольными волосами, подошла к кромке и вытащила одну из пяти пивных полуторалитровок, стоящих в воде.

31. Уже давно стемнело. Ксения шла по той же парковой аллее уже за руку с парнем. Он был высокий, светлый, коротко стриженный, то ли накачанный, то ли начавший полнеть – и всем этим немного напоминал Ксениного брата. Они шагали в составе большой пьяной компании, среди которой была та самая перегидрольная девица. Она отпила из пивной полуторалит­ровки и передала бутылку парню рядом с собой. Стали передавать по кругу. Ксения тоже отпила и засмеялась. Ее спутник визгливо хохотнул и сжал рукой ее зад.

32. Ксения лежала на траве в парке на постеленной на земле куртке. Парень двигался на ней быстро и отчаянно, как подросток. Она смотрела на темное, без единой звезды небо.

33. Тум стояла на диване босая и сдирала обои в комнате Лёши и Ксении.

Тум. Это хорошо, что она не на тебя упала... Ты какой цвет стен хочешь? Я говорила или нет?! Я работала маляром. Целых полтора года, прикинь! Ты тут?!

Ксения (шепотом). Нет.

Она сидела в ванной на крышке унитаза и ждала, когда Тум свалит.

Тум спустилась с дивана на пол. Стала ползать по полу и собирать содранные обои. Заметила под диваном крышку телефонного корпуса. Достала все его части, собрала телефон, включать не стала, просто положила его на стеллаж.

Ксения с отвращением посмотрела на себя в зеркало в ванной.

Тум вышла в коридор с мусорным пакетом. Увидела там Лёшин рюкзак. И сразу заплакала. Обулась, постучалась в дверь ванной.

Тум (стараясь говорить нормальным голосом). Ксюш, я побегу. Но приду еще обязательно. 

Ксения услышала звук хлопнувшей двери. Вышла из ванной. Увидела на стеллаже свой собранный телефон. Включила его. Тот сразу завибрировал и запищал. Сразу же раздался звонок. Ксения почему-то нажала кнопку, чтобы ответить. Через дверную арку заметила в коридоре Лёшин рюкзак.

Женский голос (с таким обычно звонят из банков). Ксения Александровна?

Ксения. Она умерла.

И отключила телефон.

34. Ксения доставала свою одежду с полок, свитера, сарафаны, рубашки и блузки прямо с вешалками кидала в черные мусорные пакеты. В коридоре босоножки, кеды, шлепанцы, плащ и куртку, тушь на зеркале, помаду утрамбовала в пакет. Потом наступил черед ее книг и дисков. Лёшины оставляла, все свое складывала в мешки. В ванной сгребла все шампуни, прокладки, тампоны, крема, женские бритвы, свою зубную щетку – все, что могла найти.

В комнате осмотрелась, кинула в один из пакетов свой мобильный. Вдруг увидела свой ноут на стеллаже. Взяла его, положила на пол, раскрыла. Принесла из кладовки молоток и ударила им несколько раз по экрану, по разъемам и крышке. Швырнула то, что осталось от компьютера, в один из пакетов.

Потом взвалила несколько из них себе на спину и отнесла к мусорным бакам.

Потом снова взвалила два или три мешка и ушла на помойку, потом снова взвалила и спустилась по лестнице…

35. Ксения, как Лёша постриженная, одетая как Лёша, невероятно теперь на него похожая, шла широким Лёшиным шагом вдоль Чистопрудного бульвара, с Лёшиным же рюкзаком за плечами. У памятника Тургеневу толпа глазела на исполняющих музыку индейцев или тех, кто под них косил. Музыка была экзотическая и явно напоминала о пустыне, ветре и свободе. Народ огибал музыкантов полукругом, оставляя между собой и ними пустое пространство. В нем самозабвенно кружилась алкашка, ее цветастая длинная юбка и надетая сверху спортивная футболка закручивались от движений.

Лёша-Ксения остановилась у ларька, купила самсу, села на скамейку и стала жевать. К ней подсела запыхавшаяся и очень счастливая алкашка и, толком не отдышавшись, попросила денег. Лёша-Ксения отдала ей сдачу от самсы. Алкашка кивнула, моментально куда-то спрятала деньги и пошла танцевать дальше.

36. Вечером Лёша-Ксения сидела на полу, разбирая Лёшины книги и карты. Она снимала их со стеллажа, протягивая вверх руки. Потянула за что-то и несколько книг упали ей на голову.

Лёша–Ксения. Проклятье!

37. Тум припарковала свою старенькую иномарку во дворе Ксениного и Лёшиного дома. Она потерла пирсинг на брови. Вышла из машины, достала из багажника две банки с краской и вдруг застыла с ними в руках. Впереди по двору шел будто бы Лёша, в руках у него был пакет с продуктами. Увидев его, перекрестилась еще совсем не старая соседка. За несколько метров до машины он свернул к своему подъезду и скрылся за дверью.

Тум рванулась к подъезду, бегом преодолела несколько лестничных пролетов и принялась жать на звонок. Лёша-Ксения открыла дверь и улыбнулась.

Лёша–Ксения. А, Тумыч, заходи! Кофе будешь?

Тум бросилась прочь вниз по лестнице.

38. Антон Степанович был пьян. Он смот­рел исподлобья на Лёшу-Ксению, чуть покачиваясь. В коридоре у Лёшиного учителя было темно и пыльно.

Антон Степанович. Чего-чего?

Лёша–Ксения (спокойно). Мои тетради. С пешками. В зеленой папке. Не помните?

Антон Степанович схватил Лёшу-Ксению за ворот, рванул рубашку. Обнажилась затянутая многими слоями бинтовой марли девичья грудь. Лёша-Ксения молчала, тяжело дыша.

Антон Степанович. Пошла вон!

Он вытолкал Лёшу-Ксению за дверь.

39. Лёша-Ксения целый день гуляла по центру Москвы – Арбат, Замоскворечье, Тверской район, Китай-город... Смотрела на дома, памятники, сверялась с картой. Постояла у того самого дома в Толмачёвском переулке. Задавала вопросы прохожим, ментам – все они чаще всего пожимали плечами.

Потом она ехала в метро и читала сидя. На одной из станций в вагон вошла беременная девушка. Лёша-Ксения уступила ей место.

40. Лёша-Ксения проснулась утром в постели в Лёшиных обычных пижамных майке и штанах. В тех самых, в которых Лёша бегал к соседям во время потопа. Лёша-Ксения приподнялась, почувствовала что-то странное, сдернула с себя одеяло, посмотрела под себя и увидела кровавое пятно на простыне. Слезла с кровати, отошла, снова поглядела на пятно. Провела рукой себе ниже спины. Потом быстро сняла простыню и пошла с ней в ванную.

41. Через колонки из ноута звучала ­аудиокнига. Лёша-Ксения красила стену в коридоре темно-зеленым с помощью короткого валика. Мебель и полы были застелены газетами и целлофаном.

Мужской голос из колонок. Семен был сейчас в одной рубашке, потому что не успел надеть штанов с тех пор, как проснулся. Он поглядел вверх, на отца, и сказал ему:

– Давай я им буду матерью, больше ­некому.

Отец ничего не сказал своему старшему сыну. Тогда Семен взял с табуретки материно платье, капот и надел его на себя через голову. Платье оказалось длинным, но Семен оправил его на себе и сказал:

– Ничего, я его подрежу и подошью.

Умершая мать была худая, поэтому ­платье на Семена пришлось бы впору, если б оно не было длинным. Отец смотрел на старшего сына, – «восьмой год уже ему», подумал он.

В дверь позвонили. Лёша-Ксения открыла дверь. На пороге стояла женщина лет тридцати двух, в сапогах на каблуках, в слишком обтягивающих ее красных брюках, полосатой блузке и бежевом плаще. Женщина держала за руку мальчика лет восьми в кепке с надписью «ЦСКА».

Мужской голос из колонок. Теперь, одетый в платье, с детским грустным лицом, Семен походил столько же на мальчика, сколько и на девочку, – одинаково. 

Гостья впихнула мальчика в квартиру, а сама зашла следом.

Мужской голос из колонок. Если б он немного подрос, то его можно принять даже за девушку, а девушка – это все равно что женщина; это – почти мать.

Женщина. Это вот сын… Алексея Монахова. Так что вот… Ему жить негде. Это… Надо поговорить. С женой его. Вдовой в смысле. Она где?

Лёша–Ксения. Не прислоняйтесь к стенам, тут все покрашено.

Мужской голос из колонок.– Захарка, ступай на двор, покатай в тележ­ке Петьку с Нюшкой, чтоб они есть не просили, – сказал Семен в материнском капоте. – Я вас тогда позову. У нас дела много с отцом.

Лёша-Ксения опустилась на колени, сняла с мальчика кепку, посмотрела ему в желто-карие глаза. Потом поднялась.

Мужской голос из колонок. – Тебя ребята на улице девчонкой дразнить будут! – засмеялся Захар. – Ты дурочка теперь, а не мальчик!

Лёша–Ксения (уверенно). Это не мой.

И аккуратно вытолкнула женщину из квартиры. Посмотрела на мальчика, тот вышел сам. Лёша-Ксения закрыла дверь.

Мужской голос из колонок. Семен взял веник и стал мести пол вокруг перины, где лежала мать.

– Пускай дразнят, – ответил Семен Захарке, – им надоест дразнить, а я девочкой все равно привыкну быть... Ступай, не мешайся тут, бери детей в тележку, а то вот веником получишь!

В подъезде женщина стукнула мальчика по кепке.

Женщина. Ты чего молчал? Хоть бы улыбнулся!

42. Мать Ксении стояла посередине комнаты. У нее в ногах лежали пакеты из супермаркета. Она всматривалась в Лёши-Ксенино лицо долго, требовательно, как всматриваются обычно в темноту.

Мать. А чего это у тебя с прической случилось?

Лёша–Ксения. Ничего.

Мать. Постриглась? А чьи это штаны? Лёшины, что ли?

Лёша-Ксения молчала.

Мать. Меня всего-то не было…

Лёша-Ксения молчала.

Мать. Ксюш!

Лёша–Ксения. Она умерла.

Мать. Кто?

Лёша–Ксения. Ксения. Семь недель назад.

Мать постояла какое-то время, осмат­риваясь почему-то вокруг себя, будто ища и находя подтверждение только что услышанным словам. И действительно, книги, карты, велосипед, куртки и джинсы, кеды и кроссовки, дорожный компас XVIII века, старый ноут, аккуратно заклеенный скотчем, – вокруг были только Лёшины вещи. Мать взялась за голову и по-настоящему завыла.

43. Вечером Лёша-Ксения ползала с карандашом по разложенной на полу гигантской, в полкомнаты, карте Москвы и делала на ней отметки.

44. Тум вышла из машины. Закурила, посмотрела на Лёшин балкон. Взяла телефон, позвонила в ветеринарную клинику, чтобы уточнить время. Потом, не найдя урны, сложила бычок себе в задний карман джинсов. Зашла в подъезд, поднялась. Постояла немного на лестничной клетке, наконец позвонила в дверь. Постояла, еще позвонила, никто не открыл.

Лёша-Ксения тем временем с рюкзаком за спиной вышла из метро на Тверскую-Ямскую. Прошла мимо кафе и магазинов, остановилась перед грязно-белой дверью с несколькими звонками и табличками. Позвонила. Открыли. Следом вошла девушка в деловом костюме. В подъезде Лёша-Ксения назвала охраннику название фирмы.

Лёша-Ксения нажала на кнопку лифта. Сзади стояла девушка, у нее в руках был пакет с сэндвичами. Дверь лифта открылась. Лёша-Ксения пропустила девушку вперед. Та улыбнулась. На пятом этаже Лёша-Ксения вышла, лифт с девушкой отправился вверх. Лёша-Ксения зашла в дверь с табличкой «Турагентство». За ресепшн из бежевого ДСП сидела рябая женщина в одежде, очень похожей на костюм стюардессы. Женщина улыбнулась и стала симпатичной. Лёша-Ксения улыбнулась ей в ответ.

Лёша–Ксения. Здравствуйте, меня зовут Алексей Монахов. Я на собесе­дование.

45. Лёша-Ксения сидела в метро и, как обычно, читала. Мимо по вагону проходила с тяжелыми пакетами из IKEA та самая некрасивая курносая с экскурсии. Вагон качнуло, курносая взялась за поручень и заметила Лёшу-Ксению. Она остановилась, вернулась, села рядом с Лёшей-Ксенией, поставила пакеты и всмотрелась ей в лицо. Потерла переносицу, снова всмотрелась, подхватила за ручку заваливающийся набок пакет. Лёша-Ксения не обратила на курносую никакого внимания.

46. Лёша-Ксения подходила к своему подъезду широким, радостным шагом. У нее было прекрасное настроение.

Вдруг ее схватили за руки, заломили их сзади и тут же затолкнули в машину. У левой двери сидела Ксюшина мать. Лёша-Ксения пыталась вырваться, но ей крепко сцепили руки за спиной. Она обернулась: это был Ксюшин брат. Он сопел и бурчал что-то вроде: «Тихо, млин, тихо»…

Лёша-Ксения оказалась на заднем сиденье между матерью и братом. Впереди сидел отец, вцепившись руками в руль. Лёша-Ксения попыталась закричать. Ксюшин брат тут же закрыл ей рот ладонью. Лёша-Ксения издала отчаянный мык.

Брат. Мы поедем или стоять будем?!

Мать. Ничего, Ксюшенька, мы недолго.

Отец завел машину. Поехали. Лёша-Ксения мычала и дергалась.

Брат. Мам, да помоги!

Мать вцепилась в руку Лёши-Ксении и заголосила.

Мать. Ксюш, ты почему меня не жалеешь? Почему над нами так издеваешься?

Брат. Да она тебя не понимает! Чего ты с ней?!

47. Стояли в пробке. Мимо пробежал парень с рекламными листовками. Лёша-Ксения, увидев человека в потоке машин, принялась снова дергаться и скулить, будто этот парень мог как-то ей помочь.

Брат. Блин! Надо было у них сразу эту рубашку попросить... с руками...

Мать. Совсем с ума сошел, что ли?! Ксюш, успокойся, сейчас поедем. 

Отец долго не мог открыть окно, кнопка не срабатывала. Он нервно жал и жал на кнопку. Наконец окно поддалось, отец закурил. Вдруг к машине, к его окну, прямо на шоссе подошла старушка в платочке и заговорила.

Старушка. Мил-мил-мил-чело­век. 
Милостыню калике подай, душу не прогадай.

Брат хохотнул и выругался.

Старушка. Калика-перехожая, не прос­то так прохожая.

Поток тронулся. Сзади засигналили. Старушка продолжила громче, перекрикивая сигналы.

Старушка. Калика – накалякана, где ж душа запрятана?

Отец сам забибикал.

Отец. Уйди!

Мать. Женщина, да отойдите вы!

Брат. Да дайте ей денег!

Мать дрожащими руками вытащила из сумки кошелек. Сначала полезла в монетное отделение. Потом перевернула кошелек, достала сотню – чтобы наверняка, подалась телом вперед и высунула руку в мужнино окно. Старуха будто не замечала протянутой купюры и продолжала.

Старушка. Мил-мил-мил-человек, милостыню калике подай, душу не прогадай!

Позади выли сигналы.

Мать. Уйдите! Мы сейчас вас задавим!

Старушка. Калика-многоликая, сердечечко великое.

Мать потянулась еще сильнее вперед, и сторублевка упала к старухиным ногам.

Брат. Да ты не поняла, что ли?!

Он дернулся, выпустил Лёши-Ксенину голову, та резко и очень быстро ударила брата куда-то в лицо. Он взвыл и схватился за нос. Машины принялись объезжать их авто и все еще стоящую рядом с ним старуху.

Мать. Ксюш!

Отец. Вы что?!! Совсем охренели?!

Лёша-Ксения перелезла через брата, открыла дверь, выбралась наружу, и ее тут же сбила с ног затормозившая машина. Мать закричала. Дернулась к двери, но с ее стороны сплошным косяком шли автомобили.

Брат вылез из машины, покачиваясь и держась за нос, пошел к поднимающейся на ноги Лёше-Ксении. Мать выбралась следом. Прихрамывая, Лёша-Ксения побежала от них к тротуару, пропуская или огибая машины. Ей оглушительно сигналили.

Старушка. Мил-мил-мил-человек…

48. Лёша-Ксения спала крепким, непробудным сном, лежа на животе. В белой чистой футболке, под одеялом на надувном матрасе на полу. Тум лежала на кров­ати у стенки и испуганно смотрела в потолок. Потом она осторожно, стараясь не шуметь, повернулась на бок и посмотрела на Лёшу-Ксению. Разглядывала ее, разглядывала, потом улыбнулась, даже как будто беззвучно засмеялась и снова легла на спину.

49. Тум гладила утюгом свои «шоферские», как она их называла, брюки. Лёша-Ксения рассматривала гугл-карты на ноуте Тум. На стол прыгнула Жора – огромная кошка женского пола. Лёша-Ксения погладила ее.

Тум. Жора! А ну-ка! Вали давай на кухню! У тебя вроде на кошек аллергия?

Лёша–Ксения. Никогда не было.

На столе затрезвонил телефон.

Тум. Ксюш, подай мне телефон, силь­вупле.

Лёша-Ксения не подняла головы от компа.

Тум. Ксень!

Лёша-Ксения кликнула мышью.

Тум. Лёш! Кинь в меня мобилой, пожалуйста.

Лёша-Ксения взяла телефон и сама принесла его Тум.

50. Тум и Лёша-Ксения азартно играли в парке – в другом, не в Лёшином – в бадминтон. Тум яростно отбивала, и от нее воланчик летел очень высоко. Лёша-Ксения отбивала сбоку, как теннисист, это был Лёшин фирменный жест. Лёша-Ксения вскочила на скамейку, чтобы отбить подачу, и чуть не свалилась оттуда. Они рассмеялись.

После игры купили кукурузы в палатке и лежали на траве, молчаливые, радостные и спокойные, ели. Кукуруза брызгала в разные стороны. Лёша-Ксения свободной рукой подкидывала воланчик в небо.

51. Лёша-Ксения, все также широко, как Лёша, ступая, правда, теперь немного прихрамывая, вела группу по Тверскому бульвару. Погода была хорошая, не нарочито солнечная. Остановились сразу после Театра Пушкина. Несколько студентов, одна молодая пара с совсем маленькой девочкой, которую они туда-сюда передавали друг другу. Традиционно – четыре пенсионерки, две молодые женщины лет по тридцать пять, одна почему-то с цветами, видимо, кто-то подарил. Студентки шептались между собой, идя прямо за Лёшей-Ксенией, явно обсуждая ее.

Лёша-Ксения вдруг остановилась и молча посмотрела на вытянутый двухэтажный желтый каменный дом. Потом показала рукой на одно из окон.

52. Группа стояла вокруг Лёши-Ксении полукругом. Люди слушали тихо, стараясь не шелохнуться. Мимо шли прохожие, огибая экскурсантов. По дороге непрерывным, хотя и неплотным, потоком ехали автомобили. Лёша-Ксения говорила напевно, спокойно, будто сама написала то, что говорит. Одна из студенток пыталась всмотреться в ее лицо, некоторые смотрели сквозь, понимая, что не на этом человеке сейчас нужно концентрироваться. Женщина держала свою дочь на плече, качала ее и смотрела куда-то мимо Тверского бульвара, Москвы и всего внешнего мира.

Лёша–Ксения. «…На белой и нежной постели ты родила сына.

Было раннее утро, еще ночь. Весь мир еще спал, одна ты проснулась и глядела невидящими тихими глазами. И он лежал рядом с тобою, робко и испуганно приникнув к твоему белому истомленному телу.

И помню – как ослепительно сверкала твоя постель и как ты лежала в смертной усталости, вечная моя, обреченная мне кем-то, небом или солнцем, как я тебе обречен.

Маша. Знаешь, как нет во мне страсти к тебе и есть только что-то другое. Будто я был нем, безмолвна была тысячелетия душа моя – и теперь она поет, поющая душа. Не страсть во мне, а песнь, а музыка души. Страшная сила скопилась во мне и предках моих за века ожидания любви, и вот теперь эта сила взорвалась во мне. Но песнь души – безмолвие. И я стал тише и сокровеннее и глубже.

Звезда и песня моя, судьба и невеста моя. Как много во мне для тебя не родившихся еще нежных голубых слов и песен. Но я заставлю о тебе петь не слова, а всю вселенную. Ради тебя зазвенят звезды и луна будет новым солнцем, чтобы светить твоему сыну синим пламенем в тихие летние ночи, когда земля вся будет в радости, игре и огне смеха. Говорю тебе не слова, ибо я поэт вселенной и буду делать с ней, что захочу. Она любит меня, потому что я ее сын.

Прощай, свет и новая спасенная вселенная, огонь и воскресение. Мы зачали иной лучший мир, выше небес и таинственнее звезд.

Прощай, неизъяснимая, у меня любовь рвет сердце и душа стала бездной, где крутится вихрем пламя тоски по тебе.

Я знаю, что я бессмертен и перестрою вселенную ради тебя и во имя тебя.

Света тебе хочу, светлая, как во мне все стало светом и верой.

Андрей».

Все молчали.

Тишину вдруг нарушила женщина с цветами.

Женщина с цветами. Меня тоже Машей зовут.

53. Лёша-Ксения варила кофе в турке по фирменному Лёшиному рецепту на той самой кухне, где тогда проходила вечеринка. Добавляла сахар, корицу. Соломин сидел за столом, облокотившись на него одной рукой. Полька была нарочито весела, как обычно деятельна – стоя резала пахлаву. Соломин тяжело и мрачно дышал от своей полноты и раздражения. Тум курила, как всегда сидя на подоконнике, и выглядела так, будто она была во всем виновата.

Соломин. ...Про нас, например? Нет? Не дотукало до тебя, что у нас тоже души есть?

Полька. Соломина, а ты чего разорался на ночь глядя? Особенно про души?

Лёша-Ксения достала кофейные чашки из серванта. Она помнила, где они стоят. Разлила кофе. Протянула Тум, та покачала головой. Поставила тогда все три чашки перед Соломиной и Полькой.

Соломин. Я... я с Монаховым с третьего класса дружил, между прочим. Я чуть не свихнулся, когда он умер.

Лёша–Ксения (тихо). Да я живой. Кофе пей.

Соломин встал, подошел совсем близко к Лёше-Ксении, навис над ней и закричал очень страшно.

Соломин. Да ты совсем... долбанулась, да?!

Тум. Сань!

Полька подошла к Соломину, взяла его за локти, прижалась к его спине животом.

Полька. Тихо-тихо-тихо. 

Соломин (Лёше-Ксении). Чего размол­чалась-то?

Соломин пошел на Лёшу-Ксению, та начала отступать к подоконнику. Тум потушила сигарету и быстро подошла к Соломину, пытаясь влезть между ним и Лёшей-Ксенией.

Тум. Соломин, это ты, по-моему, долбанулся!

Соломин. А ты, может, спишь с ней? Ты же всегда хотела! Она тебе такая больше нравится?!

Тум отступила, подобрала свою сумку с пола и ушла из квартиры. Лёша-Ксения подошла к Соломину и ударила его в лицо. Тот не упал, но отшатнулся, посмот­рел с ужасом и потер скулу.

Лёша-Ксения забрала свой рюкзак и ушла вслед за Тум. Полька села за стол и отпила из одной из чашек. Потом посмотрела на мужа и пододвинула чашку в его сторону, хотя на столе стояли еще две нетронутые.

Полька. Попробуй. Это фирменный монаховский кофе. Больше так никто не умеет.

54. Тум сидела в машине на водительском месте. Курила. Лёша-Ксения сидела рядом. Ждали светофора. Но дорогу никто не переходил, было уже слишком поздно или район оказался немноголюдным.

Тум. Ты знаешь, я на самом деле все понимаю. Больше, чем ты думаешь. Но... Но, поверь мне, я знаю, что Лёше... Он бы не хотел... ему бы это очень не понравилось, что ты делаешь.

Лёша-Ксения взяла рюкзак, тот самый, с которым Лёша ходил в лес, и вышла из машины. Тум не остановила ее, загорелся зеленый для машин, и она поехала.

55. Лёша-Ксения шла, чуть-чуть прихрамывая, по Крымскому мосту в сторону «Октябрьской». Было темно, река лежала темным зеркалом. Прохожих почти не было, машины, ковыряя глаза фарами, мчались мимо. Навстречу Лёше-Ксении, шатаясь, из темноты вышла лет восемнадцати девица на каблуках, накрашенная, как кукла. Она остановилась, потом подошла к широкому бортику, отделяющему дорогу от тротуара, и легла на него. Одна из машин затормозила, мужик даже приоткрыл дверцу.

Мужик (с акцентом). Подвезти?

Лёша-Ксения подошла к лежащей и ответила водителю как бы от лица девицы.

Лёша–Ксения. Не надо.

Лёша-Ксения увидела, что мужик был в машине не один. Водитель выругался матом по-русски, завел тачку и уехал. Лёша-Ксения подняла девицу с бортика.

Лёша–Ксения. Куда тебе? Ты знаешь, что метро уже не работает?

56. Лёша-Ксения спала на полу, дома у Маши, так звали девицу с Крымского моста. Спала на ковре, накрывшись Лёшиной курткой, прямо в одежде.

В туалете Маша встала с унитаза, вытерлась. Подошла к раковине, посмотрела на себя в зеркало. Оттуда смотрело совсем детское лицо, и Маше это явно не понравилось. Она показала сама себе в зеркало фак, пошла в комнату, на ходу снимая с себя трусы и лифчик. Голая, она принялась расстегивать Лёше-Ксении ширинку на джинсах, запихнула туда ладонь, потом вскочила и принялась пинать гостя ногами. Лёша-Ксения приподнялась и, мало что соображая спросонья, посмотрела на орущую Машу.

Маша. А ну сматывайся отсюда нахер! Пошел, пошел, извращенец!

Лёша-Ксения глядела на девицу снизу вверх устало, раздражительно и удивленно, как смотрят родители на взбесившихся от свежего воздуха или дурной компании детей. Девица уже слабо пинала ее ногой, на которой запутался ее собственный лифчик. Лёша-Ксения сняла лифчик с ее ступни и положила его в сторону. От неожиданности Маша перестала пинаться. Лёша-Ксения встала и протянула к Маше руку. Та не отстранилась. Лёша-Ксения погладила Машу по голове, как ребенка.

Лёша–Ксения. Иди спать.

Маша вдруг открыла шкаф, достала оттуда длинную футболку, надела ее и забралась в кровать. Лёша-Ксения снова легла на пол, полежала немного, потом встала, надела куртку, взяла рюкзак и вышла из квартиры.

57. Через час бомбила остановил машину у той самой помойки, куда Лёша и Ксения выбрасывали свой общий пакет с мусором. Лёша-Ксения расплатилась. Прошла по ночному темному двору, как они это делали вдвоем, прислонила магнитный ключ к датчику домофона, поднялась на третий этаж. Открыла дверь ключом и вошла в свою квартиру. Наткнулась на обувь, только не на свои кеды, а на заношенные мужские кроссовки. На кухне стол был заставлен жратвой, бутылками, открытыми банками, грязной посудой. В комнате на разложенном диване спали Ксенин брат и его жена. Рукодельного календаря над ними не было. Брат храпел, его жена спала тихо, отвернувшись к стене. С одной из ниш стеллажа были сброшены Лёшины книжки, на их месте стоял принесенный телевизор.

Лёша-Ксения села на стул и принялась смотреть на брата и его жену. Потом она оглядела комнату, подошла к книжному шкафу, достала кипу карт. Подобрала с пола холщевую сумку, которую Ксения еще лет пять назад привезла из Порторожа с рекламного фестиваля, – не досмотрела, не выбросила. Лёша-Ксения сложила туда карты, в последний раз посмотрела на свою квартиру и вышла.

В подъезде столкнулась с пьяным соседом, возвращающимся домой. Тот обнял ее и пошел выше.

58. Лёша-Ксения лежала и смотрела в потолок. Тот был очень близко, буквально в полуметре от глаз. Потолок оказался обратной стороной ярусной кровати, будто в тюрьме или поезде, а на самом деле в номере хостела. Справа от Лёши-Ксении шуршали и шептали. На соседней секции кроватей парень залез к девушке на верхнюю полку и вскарабкался на саму девушку. Он сопел и копошился. Девушка вроде против не была, только шептала с сильным южным выговором.

Девушка.Щас обвалится нафиг, Слав, что ты делаешь? Как, блин, платить будем? Слав! Давай на нижнюю. Ну ­Слааава!

Но Слава уже не мог ждать. Он начал двигаться. Повернул голову, его и Лёши-Ксенины глаза встретились. Парень по-звериному посмотрел на Лёшу-Ксению, но потом отвернулся куда-то к стене. Девушка часто дышала. Лёша-Ксения неожиданно для себя сразу заснула.

59. Лёша-Ксения шла по Тверской-Ямской и остановилась перед грязно-белой дверью с несколькими звонками и таб­личками. Позвонила. Ей открыли. Лёша-Ксения зашла в подъезд, назвала охраннику фирму и попыталась пройти через турникет, но тот горел только красным. Охранник сидел в своем аквариуме, не шелохнувшись. Не открывал. Лёша-Ксения посмотрела на него, открыла рот, как рыба, будто бы что-то пытаясь сказать, но смолчала.

Охранник позвонил по телефону, с кем-то пообщался, слов не было слышно за стеклом аквариума, потом протянул через маленькое окошечко Лёше-Ксении трубку. Лёша-Ксения постояла, послушала, вернула трубку охраннику. Тот протянул Лёше-Ксении белый конверт. Лёша-Ксения, не раскрывая, положила его в рюкзак и вышла.

60. Тум выехала на Ленинский, нашла свободной рукой в мобильном номер Ксении, позвонила. Ей сообщили, что аппарат абонента отключен. Тум отложила телефон, остановилась на светофоре, закурила, потом поехала, выбросила сигарету, снова взяла телефон, нашла там Монахова и позвонила.

61. Лёша-Ксения сидела в «Макдоналдсе» и пила чай. Народу было полно, люди с подносами шныряли туда-сюда в поисках свободного места. Лёша-Ксения перелила чай в термос и ушла. Простой кнопочный Лёшин телефон остался жужжать на столике.

62. Рано утром Лёша-Ксения с большим рюкзаком со свернутой пенкой сошла с поезда на вокзале небольшого города. В здании вокзала изучила расписание пригородных электричек, потом ела жареные пирожки на перроне. Мимо прошла бабка с тележкой на колесиках. Бабка посмотрела на Лёшу-Ксению и протянула ей вязаный берет с розовым цветком. Лёша-Ксения покачала головой.

Бабка. Неужели и для любимой девочки не надо?

63. Было темно. Лёши-Ксенино лицо отражалось в окне электрички. Потом отражение исчезло и резко посветлело, потому что уже проехали туннель. Лёша-Ксения внимательно рассматривала карту в своих руках. Напротив сидела тетка с закрытой корзиной, оттуда периодически попискивало и мяукало. Больше никого в этом закутке не было.

Внезапно появились парни. Крупные, в куртках с капюшонами. У одного было острое бледное лицо с черными волосами, второй был широкоскулый, бесцветный. Один сел рядом с Лёшей-Ксенией, другой – с теткой. Она положила руку на корзину и отвернулась в окно.

Тот, что напротив, передал этому, что был рядом с Лёшей-Ксенией, бутылку пива. Этот отпил, встретился взглядом с Лёшей-Ксенией, и ей показалось, что она видит глаза быка – злобные и одновременно равнодушные.

Лёша-Ксения автоматически отвернулась к карте. Парень продолжал тяжело смотреть на нее. Электричка стала притормаживать. Парень смотрел и смотрел на Лёшу-Ксению, прямо в ее висок, не отводя глаз. Внезапно Лёша-Ксения звонко, по-девичьи чихнула, и даже сама как будто смутилась от такого своего чиха.

Парень, вздрогнув, очнулся, словно от дремы, передал бутылку второму, резко встал и пошел в тамбур. Второй пошел за ним.

В тамбуре первый стоял у двери, потом опустил рукав своей куртки, так, чтобы закрыть кулак, вдруг ударил им со всей своей силой, которую только успел скопить за свою двадцатилетнюю жизнь, в окно. Оно с жутким грохотом разбилось, осколки посыпались наружу и на пол тамбура. Лёша-Ксения подняла голову от карты, прислушалась, но почему-то посмотрела в другую сторону, туда, где уже вовсю темнел иссиня-черный лес.

Электричка остановилась, двери разъехались, парни вышли из вагона на полустанке. Двери снова закрылись, поезд поехал, и в зияющую рваную дыру окна стала видна станция, яблоневые деревья, заброшенные бытовки, дачи и сами парни, идущие по перрону.

Мимо Лёши-Ксении по вагону прошагали друг за другом два мальчика лет одиннадцати. Тот, который оказался в тамбуре первым, увидел разбитое окно и, обернувшись, восторженно закричал отстающему.

Мальчик. Сюда быстро, обалдеть что покажу!

Второй побежал к нему.

64. Лёша-Ксения шла с рюкзаком по просторному березовому лесу. Шла уверенным, размашистым шагом, таким же как на экскурсиях по московским улицам. Уже совсем не хромала. На секунду ей показалось, что за ней идет курносая баба, повернулась и увидела ее. И действительно, курносая шла за ней шаг в шаг.

Лёша-Ксения прошла еще немного, потом остановилась. Постояла, не шелохнувшись, посмотрела на курносую. Та тоже стояла и смотрела. Лёша-Ксения вдруг приблизилась к ней, ткнула ее пальцем в щеку. Женщина на этот момент прикосновения закрыла глаза и недовольно скривила рот. Было еще светло, но пасмурно. Лёша-Ксения быстро развернулась и пошла дальше. Курносая спешила сзади, стараясь держать ­дистанцию.

Лёша-Ксения спустилась в небольшой овраг, потом вскарабкалась наверх и вдруг остановилась и стала разглядывать карту. Курносая выбралась из оврага, подошла, заглянула Лёше-Ксении через плечо и тоже стала рассматривать. Лёша-Ксения перевернула карту, посмотрела еще раз внимательно на нее, потом вокруг. И шагнула от оврага направо. Курносая осталась стоять на месте, только рассеянно поглядела Лёше-Ксении вслед и прямо, на ту дорогу, куда Лёша-Ксения должна была пойти.

65. Березы пропали, сменились на орешник. Лёша-Ксения вдруг остановилась и прислушалась. Справа раздавались рваные звуки. Лёша-Ксения пошла на них. Все отчетливей и отчетливей становилось слышно, что кто-то пел, точнее, орал – невероятно дурно, фальшиво, c сильным акцентом, а главное, обреченно.

Г о л о с.

Лад ап ёр ганз энд бринг ёр френдс,

Итс фан ту лус и ту претенд

Шис авер борд енд сэлф ассурд

Ой ноу, ай ноу а дёрти ворд…

Лёша-Ксения двигалась на голос. Чем ближе тот становился, тем медленнее она шла.

Г о л о с.

Халооу, халлоу, халлоу,

Халлоу, халлоу, халооууу,

Халлоуууууууууууууууууууууууууу...

Лёша-Ксения вышла в открытое пространство – на заболоченную поляну, за которой стеной стоял густой-густой разномастный лес, которому не было ни конца ни края.

Лёша-Ксения увидела подростка лет двенадцати. Он был одет в спортивную форму, на груди был криво прикреплен номер. Подросток лежал во мхе на спине и пел.

66. Лёша-Ксения шла уверенным шагом среди высоких елей, держа в руках карты – свою и Димину. За ней спешил Дима – так звали подростка. Он хромал на правую ногу и хлюпал носом. Димино колено было перевязано рукавом Лёшиной сорочки.

Лёша–Ксения. В этих лесах раньше жила мещера, финно-угорское племя. Потом они растворились в древнерусской народности и теперь их совсем не отличишь. Я уже третий раз здесь. Через полчаса мы должны выйти к ЛЭП, а по ней – к деревне.

Дима. Я прочел в инете, но не поверил, что если человек один остается – он может свихнуться. Теперь, блин, понял, что правда.

Над Лёшей-Ксенией и Димой принялось темнеть небо.

67. Лёша-Ксения сидела на коленях, озябшими руками составляя лежащие во мхе две карты. Дима держал ее фонарик над картами. Было почти совсем темно.

Дима. Ну что?

Лёша–Ксения. Удивительно, что ты такое старье поешь.

68. Лёша-Ксения с Димой двигались по темному лесу. Фонарик не помогал, они отчаянно всматривались в пустоту.

Дима. Я больше не могу. Круто я упал, короче.

Лёша–Ксения. Линия должна быть тут.

Дима. Нога – вообще.

Лёша–Ксения. Надо еще пройти, потерпи.

Дима. Да заблудились мы!

Лёша–Ксения. Скоро выйдем к деревне.

Дима. Нога – вообще!

Лёша–Ксения. Нет! Послушай...

Дима уселся на небольшой холм.

Лёша–Ксения. Вставай! Надо двигаться! Пойдем!

Дима лег на землю, растянулся на холмике.

Дима. Не могу больше! Я в инете читал, что вот такие возвышения – это древние могилы.

Лёша–Ксения. Про переохлаждение слышал?! У меня спичек нет. Поднимайся! Вставай!

Дима. А чего вы врете?! Вы никогда тут не были! Вы сами не знаете, куда нам идти!

Лёша-Ксения вдруг села на землю и заплакала, закрыв лицо ладонями и согнувшись закорючкой.

Дима. Ну блин…

Лёша-Ксения растирала слезы по лицу. Дима сел и выпрямился, придерживая ногу.

Лёша–Ксения. Я не могу… Он не сможет. Не сможет нас вывести…

Дима. Кто?

Лёша–Ксения. …потому что он умер. Упал… ветка проколола бедренную артерию…

69. Дима и Лёша-Ксения спали на возвышении в груде наломанных веток под Лёшиной курткой, прижавшись друг к другу спинами. Лёша-Ксения открыла глаза, повернула голову и посмотрела вверх. Над ними простиралось глухое темное небо без звезд.

70. Утром Дима ковылял впереди с картами и с Лёшиным компасом. Лёша-Ксения плелась сзади и напевала про себя. Моросил дождь.

Лёша–Ксения (тихо напевая). Мана-манна – ох-маннна-охи! Хихи-хи-хи-хихи-хиппиня! Пинь-пинь-пинь-зинь-тинь-
перевинь! Пере-кон, пере-лон, пере-вжик-перелук-перелю! Лю-лю-лю! Люб-ла-ла-лака, люблак-а-люблак!.. Ла-лас-лас-ласооня-оооо-коласоня...

Начался ливень. Дима, увидев, что карта промокает, содрал с себя целлофановый пакет со спортивным номером, сложил в него карту, а номер выбросил. Тот остался валяться в траве.

71. Лёша-Ксения, промокшая с ног до головы, зашла за невысокий куст, сняла штаны и села на корточки. Справа раздался шорох. Лёша-Ксения повернула голову. На нее смотрел седой человек в камуфляже и кепке.

72. Дом егеря был серый, из деревянных досок. В комнате стояло старое, с многочисленными черными пятнами зеркало неожиданно большого размера, почти в рост человека. Рядом на тумбе стоял ламповый телевизор, на его экране отражалось окно, а в нем, в свою очередь, двор с невысоким и редким забором. Во дворе ворота, низкая лавочка, куцая грядка и веревка, на которой сохла одежда Лёши-Ксении и Димы.

В телевизоре отразился мини-автобус, въехавший через ворота во двор. Из мини-автобуса выбрался лысеющий мужик лет тридцати семи в беговых лосинах и куртке, потом парень лет двадцати пяти с соломенными дредами и в ярко-зеленом спортивном костюме и женщина лет сорока в красной куртке. Женщина первой вбежала в дом.

В соседней комнате раздались возгласы, женский плач, Димин бубнеж. Мама Димы крепко-крепко обнимала его, ­уткнувшись ему в плечо, гладила по голове резкими движениями. Он выглядел еще младше, потому что был одет в егерскую куртку и брезентовые брюки не по размеру. Рядом топтались тренер и его ­помощник.

Тренер. Тридцать два километра от трассы, десять от карты…

Помощник. Надо будет, блин, маршрут составить.

Дима попытался отстраниться от матери.

Дима. Мам, ну никто ж не умер…

Зашел егерь. Показал Диме его бумажный номер.

Егерь. Нужен?

Дима помотал головой. Егерь вышел во двор, сел на скамейку, разорвал номер надвое, свернул половинку трубочкой и засыпал в нее табак.

В старом, с черными пятнами зеркале отражалась женская фигура в длинном, с большими желтыми цветами ситцевом платье с короткими рукавами – любимом платье покойной егерской жены. Ксения смотрела на свое отражение в зеркале, трогала руками свое лицо, свои плечи, локти, груди, живот, пах… – как будто знакомилась с собой заново.

Москва, июль – сентябрь 2014 года