Примадонна в тени. Портрет Инги Оболдиной

Список ролей, сыгранных Ингой Оболдиной в театре и в кино, невелик. Более того, в кино это в основном эпизоды, а в театре удачных спектаклей с ее участием раз-два — и обчелся. Однако конкретный послужной список в данном случае не особенно важен; Оболдина дана нам для другого. Она дана нам как точка отсчета. Чтобы мы не забывали, что такое подлинность. Чтобы помнили, как это вообще выглядит — актриса по природе, актерство как божий дар.

Инга Оболдина

В театральном и киномире Оболдиной сегодня вроде бы отдают должное, хотя статуса звезды у нее нет. В этом, пожалуй, проявляется свойственная нашему времени растерянность перед всем, что не несет в себе примет имитации. Ведь, с одной стороны, подлинность — безусловная ценность, в этом вряд ли кто усомнится. Но, с другой, — а что же с ней делать? Настоящее слишком требовательно, поэтому проще затолкнуть его куда подальше, в темный угол, с глаз долой. Там, в своем углу, в глубине кадра, в маленькой роли, оно может сиять, невольно оттягивая на себя зрительское внимание и уводя его от героини на авансцене на крупном плане, — как это получилось в довольно слабом фильме Веры Сторожевой «Небо. Самолет. Девушка». Но может и пропасть, стушеваться: то, что настоящее разительнее всего бросается в глаза именно в искусственной среде, — не более чем красивая фраза. На самом деле, к сожалению, это далеко не всегда так.

Подлинность — первое острое впечатление от актерского дарования Инги Оболдиной. А сразу за ним рождается ощущение личности.

Инга Оболдина всегда играет больше, чем ей предлагают обстоятельства. По крайней мере, в кино. Это ее свойство не имеет отношения к той специфической распущенности, когда актер элементарно не может себя сдержать, чтобы не вывалить на голову зрителя все, что он думает о своем персонаже.

У Оболдиной с чувством меры все в порядке, просто она крупнее большинства своих ролей. Вот и получается: роль вроде бы небольшая, а эффект присутствия сильный, так что героиня Оболдиной будто перерастает границы кадра, продолжая свою самостоятельную, вполне полнокровную жизнь где-то там, за рамками отмеренных для внимания зрителя эпизодов.

Кроме того, Оболдина — актриса «с биографией». Теперь это тоже редкость. А между тем именно прожитые годы, накопленный опыт, иными словами — судьба создают ощущение внутренней силы и актерской крупности. У Оболдиной это есть. Она родилась в уральском городке Кыштым, училась в Челябинском институте культуры на режиссера, потом в Москве с мужем Гарольдом Стрелковым жила в интернате для детей-сирот и ставила спектакли для соседей-воспитанников. «Жилье — гримерка размером два метра на три. Ну, правда, в нашем распоряжении были весь зал и сцена, и стол обеденный у нас стоял прямо на сцене». Она в полной мере хлебнула радостей провинциала в столице: «Бывало и так, что на обед — только кофейник бочкового интернатского чая. Иду однажды по Новому Арбату, и слезы катятся по щекам, потому что понимаю, что не могу позволить себе даже мороженого. А жутко хочется. И вдруг объявление на ближайшем здании — требуется уборщица.

«Дети Арбата», режиссер Андрей Эшпай

Я прихожу и говорю: «Кому здесь требуется уборщица? Я очень даже могу». А на самом деле ничего не могла, потому что патологически брезгливая. И для меня стать уборщицей — значит сильно перешагнуть через себя. Ничего, перешагнула«1.

После окончания РАТИ Оболдину приглашал к себе в театр ее мастер Петр Наумович Фоменко. Но союзу с «Мастерской Петра Фоменко» помешала, пожалуй, склонность актрисы к лидерству. Сама Инга в одном интервью объясняет этот несостоявшийся альянс альтернативой — вместе с мужем-режиссером построить собственный театр. Действительно, представить ее в со-ставе одной из лучших московских трупп, как ни странно, нелегко. Ведь «Мастерская Петра Фоменко» — театр умеренности, театр ансамбля, в котором даже самые яркие краски растворяются в общем сдержанном, безупречно благородном тоне. Оболдина для этой труппы, кажется, слишком избыточна.

Эту ее чрезмерность (какая-то «тотальная» улыбка, слишком выразительные глаза, слишком крупные черты лица, открытый темперамент) легче всего принять за характерность. Кинорежиссеры обычно так ее и воспринимают, с готовностью отдавая актрисе гротескные роли. И совершают ошибку: гротеск идет Оболдиной лишь в том случае, если постановщик способен предложить ей умный рисунок. Что бывает редко — куда чаще плюс на плюс дает минус. Потому что яркость Оболдиной, ее любовь к крупным штрихам и пластичность, ее склонность к анализу — не свойства характерной актрисы. Это качества примы, героини. Но Оболдина у нас — королева без королевства, и стоит ли удивляться, что те шутовские тряпки, в которые ее рядят в сериалах «Золотой теленок» (Варвара Лоханкина) или «Доктор Живаго» (Шура Шлезингер), смотрятся на ней неловко. Одежка-то не по размеру.

Собственно, примой Оболдину все последние годы пытается сделать Гарольд Стрелков в своем маленьком театре без постоянной московской прописки. Но, оказывается, одного желания тут мало. Из нескольких поставленных здесь спектаклей полноценной удачей можно назвать лишь один, причем ранний, — «Сахалинскую жену» по пьесе Елены Греминой. У Оболдиной там, кстати, гротескная роль. Она играет старуху гилячку, живущую вместе с каторжниками на Сахалине, грязную, вульгарную, зловещую и трогательную, — и делает это с какой-то безоглядной смелостью, вызывая у публики попеременно то смех, то гримасу отвращения.

«Сахалинская жена», режиссер Гарольд Стрелков. «Стрелковтеатр»

Пример того, как участие Оболдиной может перерасти рамки роли и бросить отсвет на всю картину, очевиден в том, как она играет Нину, старшую сестру главной героини в сериале Андрея Эшпая «Дети Арбата». В фильме, перенасыщенном человеческими судьбами, где каждому из молодых героев определен свой крестный путь, Нина — одна из немногих, кто действительно переживает перерождение. Оболдина играет женщину, в которой стойкая уверенность в прекрасном коммунистическом завтра парадоксальным образом сочетается с отчаянным ощущением беды в каждую конкретную минуту жизни. Она не может закрыть глаза на то, что происходит вокруг. Это свойство, вызывающее в душе Нины вечное смятение, и порождает внутреннее напряжение роли — напряжение настоящее, лишенное той поверхностной экзальтации, в которую то и дело впадает Варя — Чулпан Хаматова. В этом образе упертой комсомолки глубокая натура проступает с той же отчетливостью, с какой сквозь маску «синего чулка», которую Нина зачем-то на себя нацепила, видится мудрая и нежная женщина.

Кульминацией роли становится одна тихая семейная сцена. Нина с мужем и детьми приезжает с Дальнего Востока, куда она сбежала, спасаясь от ареста, в Москву, в гости к сестре. Дети уложены, сестры сидят в обнимку на подоконнике и говорят о жизни, о любви. Нина счастлива: ее размягченное лицо будто наполнено светом, негромкий голос — нежностью. Странным образом эта сцена, на первый взгляд побочная, как побочна героиня Оболдиной в этой истории о чужой любви, оказывается в сериале едва ли не центральной. В ней столько эмоций, сколько нет ни в одной из коротких встреч главных героев — Вари и Саши. Это минута мира среди катастрофы, момент понимания неотменимой ценности твоей частной жизни даже в самые страшные времена. Именно таких минут годами ждут влюбленные Варя и Саша, но, кажется, так и не обретают их. Нина Инги Оболдиной, сидящая на подоконнике своей московской квартиры, — воплощение их мечты, призрак их собственной жизни, прошедшей мимо, с ними разминувшейся.

В этой сцене хорошо видно еще одно свойство актрисы Инги Оболдиной — ее внутренняя поэтичность. Поэтичность, находящаяся в тайном, но безусловном родстве с народной традицией: в кризисные или счастливые моменты жизни героини Оболдиной иногда начинают говорить нараспев, будто сказку сказывают или заговаривают, убаюкивают себя либо других.

Но и это качество Оболдиной режиссеры замечают нечасто или не умеют использовать.

Среди того немногого, что Оболдиной удалось пока сделать в кино, примечателен ее актерский дуэт с Ренатой Литвиновой. Легче всего тут сказать, что если первая воплощает «настоящее», то вторая — имитацию. На самом деле это не так. У Литвиновой тоже есть свое «подлинное». Проявляется оно не в те моменты, когда Рената играет в «женщину до кончиков пальцев», и уж, конечно, не тогда, когда примеряет на себя образ звезды иных эпох. А когда начинает говорить на свою излюбленную тему — о присутствии смерти в любом житейском проявлении, особенно исполненном красоты, когда стремится передать то неумолимое и неуклонное истончение жизни, которое, похоже, она и вправду хорошо чувствует. Все героини Литвиновой — от блистательной хищницы Лины в «Настройщике» до посредственно сыгранной Раневской во мхатовском «Вишневом саде» — знают толк и в Эросе, и в Танатосе, но тянет их больше к последнему.

«Мне не больно», режиссер Алексей Балабанов

Это неустойчивое ощущение себя в жизни, характерное для героинь Литвиновой, только подчеркивает земную природу персонажей Оболдиной, которые так прикованы к действительности, что ни вздохнуть, ни охнуть. Как и все люди, находящиеся в сложных отношениях с реальностью, героини Литвиновой склонны к рефлексии, они все про себя понимают. Как и большинство подлинно витальных людей, героини Оболдиной часто себя не сознают. Они мучаются беспрерывно, но неосмысленно. Полны страдания, но не знают почему. Попроси их рассказать о себе — наверняка изрекут нечто дикое, не имеющее отношения к истинному положению вещей. Такова стюардесса Мышка в фильме «Небо. Самолет. Девушка», яростно обвиняющая свою подругу Лару в несуществующих грехах и наставляющая ее, как надо жить. При этом в жизни она разбирается не лучше десятилетнего ребенка — но не потому, что инфантильна, а потому, что отчуждена от себя. Героини Оболдиной всегда существуют «здесь и сейчас», но, кажется, лишь спустя время способны ответить себе на вопрос, отчего поступили так или иначе. Вот и архитектор Аля из фильма Алексея Балабанова «Мне не больно» — что это за странное существо, о котором ее друзья ведут спор, приличнее ли бомжа она выглядит или нет? Расцветающая улыбкой лишь при виде еды, отстраненная от всего, что творится вокруг, Аля то ли так талантлива, что не обращает внимания на других, то ли слишком несчастна. Но, скорее всего, она вовсе не равнодушный человек — просто слегка аутистка; так что, возможно, очнувшись через несколько лет, она заплачет, вспомнив об умершей от лейкемии Натэлле, или засмеется при мысли о том, как все-таки забавно они с друзьями жили в Питере.

Самая же прекрасная из суматошных, запутанных, несчастных героинь Оболдиной, конечно же, Варя в постановке «Вишневого сада» Эймунтаса Някрошюса. Эта Варя издания 2003 года, безусловно, понимает про себя куда больше упомянутых выше киношных персонажей и с самого начала уверена, что с Лопахиным ей никогда не быть — не судьба. К этому обстоятельству она относится вроде бы стоически, но это стоицизм вынужденный, готовый при любом внешнем впечатлении взорваться болью, перейти в стон. Варя — не только молодая женщина, на которой держится дом, она просто домовой какой-то. Согбенная, резкая, с натруженными руками, стремительно перемещающаяся по комнатам в поисках непорядка, который необходимо устранить, в поисках родных или слуг, которых надо приголубить или приструнить. Роль была сыграна Оболдиной в таких точных пропорциях гротеска и лирики, смеха и трагедии, внутренней наполненности и яркой внешней формы, что стала, пожалуй, самым значительным открытием этой буквально нашпигованной звездами постановки. Во многом именно встреча с Някрошюсом открыла нам подлинную Оболдину — такую, какой она может быть, какой она быть должна. В ее жизни крайне мало таких встреч — надо ли говорить, что они остро необходимы? Ведь только тогда прима наконец-то сможет выйти из тени.

1 Цит. по: Креатив&Сreativity, 2003, № 12, с. 45.