Рядом с солдатом. Рассказ-быль

В этот дом Алексей Панин попал случайно. Увидел на стене надпись по-немецки, сверху которой кто-то мелом сделал торопливый перевод: «Берлин русские никогда не возьмут», под которым красовалась не менее размашистая приписка: «А я уже здесь! Сидоров из Пензы». Естественно, остановился, снял… И кончилась пленка, надо было перезарядить «аймушку». Нырнул в первый же пролом в стене, и из глубины развалин услышал короткие очереди «максима». Двинулся на звук работающего пулемета…

Кинооператор Сергей Авлошенко (слева) и фото-корреспондент «Красной звезды» Александр Лоскутов снимают бомбежку под Ржевом. Август 1942 года

За грудой мешков с аккуратными надписями «SAND» расположились пулеметчики и вели огонь по окнам дома напротив, откуда яростно огрызались «шмайссеры». Обосновались они здесь, видимо, давно: «первый номер», седой от пыли солдат с пышными усами, сидел на матрасе, поджав под себя ноги. «Второй номер», молодой парень, подающий ленту, комфортно расположился в глубоком кожаном кресле. Рядом стояла детская коляска, доверху набитая коробками с пулеметными лентами. В углу лежали несколько неподвижных тел в немецких зеленых кителях…

Алексей тут же решил, что непременно должен снять этих пулеметчиков. Устроился у стены на груде битого кирпича, снял рюкзак, достал металлический тубус с бобинами, перезарядный мешок, засунул в него камеру, свежую кассету, завязал мешок на все тесемки и натянул рукава мешка на руки.

— Ты чего там делаешь, капитан? — крикнул ему «первый» в паузе между очередями.

— Перезаряжаю кинокамеру, — ответил Панин.

— А-а, так ты киносъемщик?

— Да, кинооператор.

Перезарядился Панин быстро, он тысячу раз проделывал эту операцию на ощупь: вытащил из тубуса свежую кассету, снял с оси бобину со снятой пленкой, положил ее в освободившийся футляр… Вставил бобину с чистой пленкой, протянул пленку через ролики и зубчатые барабаны, вставил в фильмовой канал, заправил кончик в приемную бобину, проверил размер петель: подающая — на толщину указательного пальца, принимающая — на толщину большого. Щелкнул роликами, закрыл крышку.

— Эй, оператор! — крикнул «первый». — Зарядил свой пулемет?

— Зарядил.

Панин выдернул руки из рукавов, вытащил из мешка камеру, взвел пружину.

— Эй, оператор! — снова крикнул «первый». — Ползи сюда! Сейчас тут такое начнется!

Панин подполз к проему в стене, осторожно выглянул.

Из переулка, тяжело переваливаясь через завалы, выползали две «тридцатьчетверки».

Панин вскинул камеру, нажал на пусковой рычаг. В визир он увидел, как танк произвел выстрел, как его качнуло на гусеницах… И как вдруг в него ударил фаустпатрон… Танк задымился…

— «Второй этаж, угловое окно!» — услышал Панин возглас «второго» и, не выключая камеру, сделал резкую переброску и точно вышел на указанное окно, в котором, свесившись с подоконника, разглядывал горящий танк гитлеровец, совсем еще мальчишка… И тут же полетел вниз, срезанный пулеметной очередью…

— Успел сфотографировать, как я фаустника срезал? — крикнул «первый».

Но Панин не ответил, быстро перекинул на турели объектив и прильнул к видоискателю.

Трое членов экипажа вытаскивали из горящего танка четвертого… За спиной захлебывался «максим», прикрывая танкистов, не давая гитлеровцам высунуться из окон.

Вторая «тридцатьчетверка», успев развернуть пушку, выстрелила по дому, из которого стреляли… Угол здания обвалился, часть стены рухнула на мостовую. Из-за грохота Панин не услышал, как в развалины трое танкистов внесли раненого — молодого парнишку в форме старшего лейтенанта, который непрерывно бормотал:

— Сержант… Передай… Двумя машинами по этой улице… Вперед!

Сержант склонился к командиру.

— Насколько вперед?

— Пока… не подожгут.

— Есть! Вася, за мной! Коля, остаешься с командиром! Сейчас пришлю санитаров!

Двое танкистов исчезли в развалинах.

Панин взвел пружину завода и вновь поднял камеру.

Оператор Б.Дементьев. Берлин. 2 мая 1945 года

Из переулка выползла еще одна «тридцатьчетверка».

«Первый» чувствовал себя хозяином развалин, в паузах между очередями, не оборачиваясь, деловито поинтересовался, что происходит у него на «хозяйстве».

— Эй, танкист! Что с командиром? Кости целы?

— Вроде целы, — ответил Вася. — Обгорел…

— Это ничего, заживет… Значит, доживет до победы… Оператор! Так успел сфотографировать?

— Успел, — кивнул Панин. — И как танк загорелся, и как ты фаустника к праотцам отправил.

— Молодец! Пацаны еще, но звереныши хуже эсэсовцев… Третий танк подожги на моих глазах. — «Первый» вдруг повернулся ко «второму». — Петро, за работу! А ну, пехота, вперед! — И длинной очередью принялся поливать окна напротив, давая возможность группе пехотинцев перебежать улицу.

«Тридцатьчетверки», подминая гусеницами завалы, перекачиваясь словно утки, ушли вперед, продолжая с ходу, в упор, бить из орудий и пулеметов по окнам, по подъездам, по чердакам…

В проемах окон дома напротив замелькали силуэты дерущихся… Вспыхнули разрывы гранат…. Донесся треск «дегтяревых» и «шмайссеров»…

Вбежали два санитара.

— Где раненый танкист?

Навстречу им поднялся Вася, подвел к лежащему командиру. Санитары засуетились, уложили старшего лейтенанта на носилки и понесли из развалин.

— Ну, здесь вроде все, дело сделали… Давай, Петро, двигаться дальше.

— Подожди, отец, — остановил «первого» Панин.

— Какой я тебе «отец»? — обиделся вдруг пулеметчик. — Ты какого года?

— Девятого.

— А я шестого, еще сорока нет.

— Ну, извини… Вот что, мужики, не сворачивайтесь. У меня осталось пять метров пленки, давайте я сниму вас для истории.

— А что делать надо? — с интересом спросил Петро.

— Ничего. Как скажу — стреляйте.

«Первый» указал на белую тряпку, появившуюся в проломе дома напротив.

— Вроде больше не в кого, — пожал он плечами, — Петро, ты хоть с кресла слезь и морду отряхни…

— Нет! Нет! — замотал головой Панин. — Не надо! И пыль с лица не стирайте! Вот так, какие есть!

Панин влез на мешки спиной к улице, пристроился, чтобы лучше были видны лица пулеметчиков… Нажал на пусковой рычаг, и… с его головы слетела фуражка…

— Третий этаж, второе справа! — крикнул Петро, и «первый» нажал на гашетку.

Панин, не сменив позы, продолжал снимать пулеметчиков, пока не услышал, что кончилась пленка. Опустил камеру и только после этого нырнул за мешки. Поднял простреленную фуражку, повертел в руках.

— Спасибо! Отличный кадр получился.

— Во, Пал Палыч, мы с тобой в историю попали! — заулыбался Петро.

— Ты, оператор, не очень бы высовывался. — «Первый» посмотрел на Панина с укором. — Мы и без истории с Петром обошлись бы, а вот ты без головы мог остаться. Зря рискуешь…

— На войне как на войне, все рискуют…

— Нас, солдат, много, а вас, операторов, сколько здесь, в Берлине?

— Тридцать девять человек.

Оператор Иван Панов. Берлин. 2 мая 1945 года

— О! — поднял палец Пал Палыч. — Берлин два фронта берут, миллионы, а вас всего тридцать девять! Вы что ж, так по одному и ходите? Без охраны?

Панин невольно улыбнулся.

— Какая на войне охрана?

— Ну-у, не охрана, помощник какой-никакой…

— Иногда работаем вдвоем, но все больше в одиночку. Так сподручнее, больше снимем.

— Нехорошо, — серьезно произнес Пал Палыч. — У меня, вон, «второй номер» есть… Ты уж поаккуратней!

Пулеметчики принялись собираться… Быстро собрался и Панин: уложил в рюкзак камеру, зарядный мешок, завернув в него тубус с кассетами. Закинул рюкзак за плечо.

— Все, мужики, пошел!

— Ты куда сейчас? Может, с нами?

— На базу, пленку сдать надо.

— Тогда удачи тебе. Может, у рейхстага встретимся.

Часа через два Панин спустился в полуподвальную комнату, окна которой были завешаны плащ-палатками. Навстречу ему из-за большого круглого стола поднялся Лева, начальник киногруппы. Ему тоже еще нет сорока, но на плечах гимнастерки погоны полковника.

— Ну, слава богу, живой! Как ушел с утра — ни слуху ни духу! Ты где был?

Панин снял рюкзак, телогрейку, расстегнул верхние пуговицы гимнастерки.

— Снимал в районе Потсдамского вокзала.

— Договорились же: через каждые два часа давать о себе знать.

Панин не ответил, молча достал из рюкзака камеру, зарядный мешок, вытащил из металлического тубуса кассеты со снятым материалом, разложил их перед собой на столе. Лев сел напротив — он явно не спал несколько дней, под глазами черные круги.

Панин порылся в мешке, достал небольшой несессер с набором кисточек. Снял с камеры крышку и принялся аккуратно чистить механизм, убирая одному ему видимые соринки и пылинки.

— Ты с ней, как с барышней, — усмехнулся Лева. — Каждую свободную минуту обхаживаешь.

— А нас во ВГИКе профессор Александр Андреевич Левицкий так и учил: «Заботы и бережного отношения требуют три вещи: киноаппаратура, женщины и дверные замки».

Панин засунул руки в мешок, начал перематываться — разряжать снятые кассеты и наматывать на них чистую пленку.

— Я уж обзвонил политотделы 28-й армии, 8-й Гвардейской, звонил генерал-лейтенанту Галаджеву в 5-ю Ударную…

— Я и был сначала в «пятой», потом в «восьмой»… Политотделов не нашел…

— И не искал! — Лева потер небритые щеки. — Ладно… Что снял? Много?

— Пять кассет… Успел поймать попадание фаустпатрона в танк, потом снял, как экипаж покидает горящую машину, а потом — как пулеметчик срезает немца и тот летит со второго этажа…

— Здорово! — Лева восхищенно смотрел на Панина. — Да, Алеша, недаром мы тебя выдернули из-под Кёнигсберга! Ты, Лешка, ас по уличным боям!

— Работа как работа… Снял залп «катюш»… Мародеров… Снарядом пробило стену магазина, вот немцы его и грабили… Обувь растаскивали, мыло…

— Очень хорошо! Гитлер грабил всю Европу, а сейчас немцы грабят своих…- За углом наткнулся на стариков и старух… Кухонными ножами разделывали убитую лошадь…

— Очень символичные кадры! — Лева вскочил, в волнении заходил по комнате. — Крах империи «мирового господства»!

Панин усмехнулся.

— Ты что, Лева, уже дикторский текст сочиняешь?

Он закончил перемотку, вытащил пустые бобины, металлическую коробку. Заизолировал ее, надписал: «Берлин. Уличные бои. 30 апреля 1945 года. Оператор Панин».

— У меня пленка кончилась.

Лева задумчиво посмотрел на оператора, думая явно о чем-то своем, ответил не сразу.

— В верхнем яуфе коробка с «суперпаном», кажется, Миши Шнейдерова.

Панин достал коробку с пленкой и снова сунул руки в мешок.

— Пожрать есть что? С утра, как ушел, ни крошки во рту.

— Сухари есть, галеты… Чайник горячий… Тушенка… Сашка Усольцев

с Мишкой только открыли банку, а поесть не успели…

— А что случилось?

— 3-я Ударная 1-го Белорусского фронта вышла к рейхстагу.

Панин замер, напрягся.

— Когда?

— На рассвете. Вы только разошлись, позвонили из политотдела «третьей»… Все вы крутитесь вокруг «восьмой», думаете, что Чуйков будет водружать знамя над рейхстагом, а водрузит «третья» Кузнецова…

— Какая разница, кто водрузит. — Руки Панина в мешке заметались. — Все равно в сводках будет сказано, что рейхстаг взял 1-й Белорусский маршала Жукова… Куда они ушли? Давно?

— Больше часа назад. В район Маобит. Бои идут у моста Мольтке, прорываются через Тиргартен к рейхстагу.

— Где это?

Лева развернул карту, положил перед Паниным поверх зарядного мешка.

— Вот рейхстаг, здание с куполом, не перепутаешь… Вот мост Мольтке…

— Ясно. Надо идти по Альтмаобитштрассе, по ней вчера 79-й корпус генерал-майора Переверткина пробивался к центру…

— К Переверткину они и пошли.

Панин выдернул руки из мешка, лихорадочно развязал тесемки, уложил в рюкзак свежие кассеты, туда же камеру, мешок… Поспешно натянул телогрейку.

— Перекуси хоть, — остановил его Лева и хитро прищурился. — Как говорит Райзман: «На войну и на киносъемку никогда не опоздаешь…»

— Может быть, это у вас в художественном кино, а в хронике можно опоздать и на секунду… Ладно, дай пару галет… Всё, пошел!

Перебегая от дома к дому, от подъезда к подъезду, ныряя в проломы в стенах, ползком за завалами кирпича и щебня, Панин пробирался через горящий Берлин. Вместо весеннего неба над головой висели плотные тучи дыма, копоти, пыли, и казалось, что город погрузился в вечные сумерки…

Забежав в очередной подъезд, Панин оказался прижатым к стене рослым майором.

— Кто такой? — грозно спросил тот.

— Капитан Панин, кинооператор 1-го Белорусского фронта. Ищу штаб 79-го стрелкового корпуса генерал-майора Переверткина.

— Зачем?

Но Панин не успел ответить — из глубины подъезда вышел генерал-майор в сопровождении нескольких офицеров.

— Панин? Алексей?

— Здравия желаю, товарищ генерал! — приветствовал его Панин.

— Когда же мы с тобой виделись в последний раз?

Генерал улыбнулся, потер впалые щеки.

— В начале марта, Семен Никифорович, в Померании.

— Точно! Под Кольбергом. Зачем ко мне пожаловал?

— Приказано снять рейхстаг. Говорят, вы его берете?

— Берем, — уклончиво ответил генерал, — да вот, никак не возьмем. Пытались взять с ходу, на рассвете — не получилось… Еще в 11.30 батальоны поднимались в атаку, и тот же результат… Лежат метрах в трехстах от рейхстага, лежат и не могут подняться из-за шквального огня.

— У вас были капитаны Усольцев и Шнейдеров?

Генерал слегка повернул голову, и один из офицеров торопливо доложил:

— Так точно, были. Шнейдеров ушел к рейхстагу, а Усольцев в штаб генерала Шатилова.

— Соедините капитана Панина со Шнейдеровым. Пусть поищут, если жив.

Генерал взял оператора под руку и отвел в сторонку.

— Перед рейхстагом канал с водой, за ним три линии траншей… Надолбы, ежи, спирали Бруно… Разведчики насчитали пятнадцать дзотов… Зенитную артиллерию поставили на прямую наводку… Стены в рейхстаге двухметровые, все окна замурованы, бойницы только оставили…

— Есть связь с капитаном Шнейдеровым, — доложил офицер и протянул Панину трубку.

— Миша! Это я, Панин! Ты где?! Так… Так… Общий план? С верхней точки? Хорошо, поищу! Понял! Понял! Жди! — Панин вернул трубку связисту. — Лежит в какой-то воронке, не может поднять голову. Из-за дыма и гари ничего не видно… Мне надо туда, товарищ генерал.

— Понимаю, что надо. Момент исторический. Возьмем рейхстаг, будем водружать на нем знамя Военного совета фронта, знамя Победы… Надо, чтоб весь мир увидел… — Генерал помолчал, снова потер щеки.

— Ладно. — Переверткин повернулся к офицерам. — Найдите оператору провожатого! И потолковее!

Один из офицеров бросился выполнять приказ, а генерал повернулся к Панину.

— Алексей, пробирайся к мосту через Шпрее, потом через мост к Тиргартену, на Кёнигплац… Знамя в батальоне капитана Неустроева… Найди штаб 756-го полка, полковника Зинченко, он подскажет… Да чего мне тебя учить, сам разберешься…

— Вот, товарищ генерал, провожатый. Три раза был за Шпрее.

Офицер кивнул на молодого, коренастого сержанта в телогрейке, каске, с автоматом через плечо, на поясе гранаты и нож. Сержант поднял руку к каске.

— Товарищ генерал, сержант Лизин по вашему приказанию…

Но генерал перебил его:

— Сержант, проведешь капитана к рейхстагу, он должен его сфотографировать. От него ни на шаг! Понял?

— Так точно. От капитана — ни на шаг.

— Выполняй!

Лизин козырнул, поправил на плече автомат, прошел к выходу, выглянул из подъезда.

— Спасибо, товарищ генерал, — поблагодарил Панин. — Разрешите идти?

— Иди. — Генерал потряс оператора за плечи. — С Богом!

Панин козырнул, и они с сержантом выскочили из подъезда.

Пробежав метров сто, чуть не потеряли друг друга в клубах дыма, тянувшихся из-за реки. Панин даже на секунду растерялся, но тут же наткнулся на ожидающего его Лизина.

— Не отставать, товарищ капитан! А лучше так — хватайте меня сзади за ремень и держитесь, а я буду чувствовать, отстаете вы или нет. За мной!

Пробежав еще метров сто, они оказались у руин, за которыми прятались расчеты трех «полковушек» — 75-мм полковых пушек. К ним подошел низкорослый нервный старший лейтенант с лихорадочно-больными глазами.

— Кто такие?

Панин никак не мог отдышаться, за него ответил сержант.

— По приказу командира корпуса сопровождаю кинооператора к рейхстагу.

— Где рейхстаг? — переведя дух, спросил Панин.

— Что?! Кричи в правое ухо, на левое я оглох!

Панин склонился к старшему лейтенанту.

— Где рейхстаг?!

Артиллерист показал куда-то в клубы дыма.

— На том берегу! За мостом!

— А мост далеко?

— Метров тридцать отсюда!

Панин повернулся к сержанту и приказал:

— За мной!

Но старший лейтенант успел ухватить Панина за лямку рюкзака.

— Подожди, капитан! Сейчас будем перебрасывать орудия на тот берег Шпрее! Держись с нами!

Панин снял с плеча рюкзак, достал камеру, взвел пружину. Один из артиллеристов заулыбался, поправил каску.

— Эй, «боги войны», это ж кино! Причипурились! Может, нас сам маршал Жуков увидит!

Но остальные артиллеристы вяло отреагировали на призыв товарища — в видоискатель Панин увидел осунувшиеся лица измотанных, не спавших несколько дней людей… Один из них негромко, но услышали все, произнес:

— Чё Жуков… Если убьют, нас живыми дома увидят.

Сняв артиллеристов, Панин опустил камеру. Старший лейтенант, взглянув на часы, скомандовал:

— Батарея! Вперед! Бегом!

Артиллеристы выкатили пушки из-за руин и покатили их вперед, в клубы дыма…

Когда кончилась набережная и начался мост, понять было невозможно: взвесь из пороховой гари, чада, дыма, копоти такая плотная, что не видно конца пушечных стволов — расчеты двигались вперед и в никуда…

Панин бежал сбоку… На ходу перекинул объектив, поставил «широкоугольник», вскинул камеру и, стараясь попадать в такт движению солдат, стал снимать их — сосредоточенных, напряженных, буквально на руках несущих пушки… Вдруг один из артиллеристов, покачнувшись, начал исчезать из кадра… Панин непроизвольно повел за ним панораму — солдат упал, ткнувшись лицом в асфальт, и было непонятно — убит он или ранен… Панин остановился, продолжая снимать лежащего солдата… Замедлили бег и расчеты, но старший лейтенант заорал истошным голосом: «Вперед! Вперед!» — а сам схватил оператора за локоть, рванул на себя. Оторвавшись от камеры, Панин увидел его перекошенное лицо. — Твою мать! Здесь тебе не «Мосфильм»! Жить надоело! Марш за щиток!

— У тебя своя работа, у меня своя! — огрызнулся Панин.

Старший лейтенант резко толкнул Панина за щиток орудия.

— У нас одна работа — победить! И остаться живыми!

Справа и слева вдруг затемнели руины зданий, в просвете между ними на секунду мелькнуло здание с куполом… Впереди, совсем близко, встали столбы от разрывов, по щиткам защелкали осколки, артиллеристов осыпало щебнем, какими-то обломками. Сбитый взрывной волной, Панин упал, больно ударившись, но успел приподнять над собой камеру. Лежащий рядом Лизин кивнул куда-то вправо.

— Нам туда.

— Рейхстаг вроде впереди, — возразил Панин, но Лизин качнул головой.

— Там не пройдем, улица простреливается… За домами выберемся на площадь, Кёнигплац называется, там ползком подберемся поближе…

Артиллеристы тоже поняли, что по улице не пройти, и покатили орудия вправо, укрываясь за руинами…

Пробежав метров сто, Лизин поднял руку.

— Всё! Дальше только ползком.

Панин выглянул из-за угла.

Сквозь клубы дыма виднелся лишь купол рейхстага, все пространство Королевской площади перед ним было завалено вырванными с корнями деревьями, сожженными танками, подбитыми орудиями, перепаханной снарядами землей, осколками брусчатки, какими-то мешками, мотками колючей проволоки, телами убитых…

— Тиргартен, — сказал Панин, кивая в сторону площади.

— Что? — не понял его Лизин.

— Зоопарк здесь у них где-то был… Зверинец… Ну, поползли дальше.

Раздирая колени и локти, Панин пополз вперед, следом неотступно полз сержант… Уткнувшись в подбитый танк, Панин привалился к броне, рядом пристроился Лизин, он даже не запыхался.

— Далеко до рейхстага? — тяжело дыша, спросил Панин.

— Метров триста, может, чуть больше…

Панин завертел головой. Позади, метрах в тридцати, просматривалось трехэтажное массивное здание с балконами. Перед ним разворачивали свои «полковушки» знакомые артиллеристы.

— А это что за дом?

— «Дом Гиммлера», гестапо. Сегодня ночью взяли… Здорово огрызались, как мы под Сталинградом… Эх, закурить бы.

Панин протянул сержанту измятую пачку «Беломора».

— Ух ты! — Сержант вытащил папиросу, слегка размял ее, щелкнул зажигалкой, прикрывая огонек рукой, прикурил, дал прикурить Панину и с наслаждением затянулся. — А я уж и позабыл, когда курил папиросы.

Панин быстро, в несколько затяжек, выкурил папиросу, отшвырнул окурок и выглянул из-за танка.

От рейхстага, из кромешного ада, бежали два солдата. Вдруг справа, из-за кучи мешков, в упор по ним ударила автоматная очередь. Первый солдат упал сразу, второй по инерции пробежал еще несколько шагов и упал у самого танка, за которым лежали Панин с сержантом. Они быстро втащили его за танк, склонились над ним — у солдата уже стекленели глаза…

Раздался орудийный выстрел… Взорвалась куча мешков, из-за которых стреляли по солдатам, в отблеске огня взметнулись тела.

Панин вскочил, отчаянным броском кинулся к орудиям, упал рядом со стоящим на колене старшим лейтенантом.

— Сняли рейхстаг? — покосился на оператора артиллерист.

— Нет, плохо видно. Нужна верхняя точка.

— Я его тоже плохо вижу, мне бы тоже повыше, на прямую наводку!

— А твои «боги» смогут закатить пушку на второй этаж?

Старший лейтенант на секунду задумался.

— Пушка больше полутонны весит, но если лестницы крепкие и целы — на раз!

— Видишь сзади дом? Я туда, на разведку!

Подбежал возмущенный Лизин.

— Товарищ капитан! Предупреждать надо!

— Сержант! За мной!

Панин и Лизин вбежали в ближайший подъезд, поднялись по лестнице на второй этаж. Мраморные ступени в выбоинах, перила снесены, но пролеты целы и достаточно крепкие.

— Вернись к артиллеристам, скажи старлею: лестницы крепкие, пушку втащить можно.

Лизин кивнул и побежал вниз. Панин осмотрелся: длинный коридор с множеством дверей, в воздухе плавают крупные хлопья сожженной бумаги. Толкнул дверь перед собой, вошел в разгромленную комнату, пробрался к окну.

Рейхстаг по-прежнему виден плохо, полздания закрывают вывороченные деревья и клубы дыма. Через пролом в стене Панин перешел в соседнюю комнату. В ней окна заложены кирпичами, оставлены лишь узкие бойницы, из которых тонкими струйками вползает дым с площади. Он просунул камеру в бойницу, посмотрел в визир: площадь перед рейхстагом затянута дымной пеленой, сквозь которую рейхстаг выглядит невыразительным пятном на горизонте… Слишком общо… Панин сменил объектив на длиннофокусный, снова просунул камеру в бойницу… Теперь видна лишь центральная часть рейхстага: треугольный фронтон, поддерживаемый колоннами, над ним конная скульптурная группа, скелет купола… Ни вправо, ни влево камерой повести невозможно, слишком узка бойница, но другой точки нет — все окна и даже дверь на балкон заложены мощной кирпичной кладкой и мешками с песком.

Панин вышел в коридор.

Артиллеристы уже втащили пушку на один лестничный пролет, разворачивали ее, чтобы тащить дальше вверх. Лизин помогал им…

Панин поднялся на третий этаж, толкнул дверь комнаты, расположенной над той, в которой только что был. И застыл, изумленный, на пороге.

У окон стояли трое немцев с автоматами, чуть дальше пулеметчик и фаустник. Из-за грохота канонады они не могли слышать звук открываемой двери, но интуитивно обернулись и тоже застыли в оцепенении.

Этого мгновения хватило Панину, чтобы вылететь из комнаты, кубарем скатиться на второй этаж, на площадку которого артиллеристы уже подняли свою «полковушку».

— На третьем этаже эсэсовцы! — выкрикнул Панин.

Артиллеристы сорвали с плеч автоматы.

— Сколько их? — спросил старший лейтенант.

— Успел разглядеть пятерых!

Сверху раздалась автоматная очередь — на каски артиллеристов посыпались кирпичная крошка, щепки… Лизин поднял одну из них, повертел в руках.

— Дубовая… Сквозь дверь стреляют.

— Да, через дверь… — Панин растерянно посмотрел на сержанта. — Я ее вроде успел закрыть… Не помню…

— Вчера весь дом прочесали, а они, как тараканы, изо всех щелей лезут.

— Черт с ними! — прервал сержанта старший лейтенант. — Нас им с третьего этажа не достать! Семин! Романенко! Остаетесь на лестнице! Чтоб в спину не ударили! Батарея! Вперед!

Пушку вкатили в комнату. Панин не отставал от старшего лейтенанта, просил:

— Помоги. Мне надо на третий этаж. Не могу я снимать рейхстаг со второго…

— У тебя своя работа, у меня своя! Некогда мне возиться с твоими немцами!

Не дослушав перебранку офицеров, Лизин вышел на площадку, глянул вверх.

— Братцы, прикройте, если что, — попросил он Семина и Романенко, лежащих на ступенях.

Те молча кивнули.

Лизин кошачьими прыжками взлетел на третий этаж, остановился перед дверью, прошитой автоматной очередью. Достал гранату, сорвал чеку, рывком распахнул дверь, кинул гранату в комнату и ударом сапога дверь захлопнул… Взрыв гранаты слился с залпом «полковушки» на втором этаже. Лизина отшвырнуло, он едва не упал в пролет… Полежал, потряс головой, поднялся, распахнул дверь и с порога дал очередь по лежащим немцам — на всякий случай…

Постоял, убедился, что все мертвы, и пошел по коридору дальше, заглядывая в комнаты… Пропал за пыльной завесой… Из дальнего конца коридора донеслась короткая автоматная очередь, заглушенная новым выстрелом «полковушки»…

Вернувшись на площадку, Лизин крикнул артиллеристам:

— Все в порядке! Зовите оператора!

На площадку выбежал Панин.

— Чисто, товарищ капитан! Фотографируйте!

Панин взбежал на третий этаж, на ходу поправляя сержанта:

— Фотографируют, сержант, фотографы. А кино — снимают.

Первым в комнату вошел Лизин, оттолкнул лежащего на пороге убитого гитлеровца. Панин прошел к окну, позвал сержанта:

— Помоги!

Вдвоем они раскидали мешки с песком, Панин вышел на балкон, Лизин следом.

— Ну, подходит?

Панин кивнул, поднял камеру.

Дым стлался над площадью, почти не перекрывая рейхстаг, он был как на ладони — черный от копоти, раскинулся перед Королевской площадью своими тяжелыми стенами и боковыми башнями, возвышался разбитым остовом купола. Казалось, что до него рукой подать…

Лизин вернулся в комнату, обшарил трупы… Вытащил из руки убитого «парабеллум», сунул за пояс… Рядом с другим трупом подобрал «шмайссер», проверил рожок, передернул затвор… У третьего эсэсовца нашел в нагрудном кармане портсигар, достал сигарету, закурил… Сделав затяжку, поморщился…

Панин сменил объектив, снял еще один план… Сделал панораму площади… Поставил «длиннофокусник» и стал внимательно рассматривать рейхстаг.

Три этажа, если считать цокольный, окна и двери замурованы кирпичом, в них оставлены амбразуры, в амбразурах торчат стволы пулеметов… А перед самим зданием торчат из земли серые колпаки дзотов, стволы зениток, поставленные на прямую наводку… Панин насчитал двадцать орудий и опустил камеру…

На площадку перед домом вдруг выехало несколько «тридцатьчетверок», за ними тягачи с тяжелыми орудиями. Стало тесно, боевой технике явно не хватало места…

— Что за траву они курят? — спросил вернувшегося с балкона Панина сержант, вертя в пальцах сигарету.

— Траву и курят, — ответил оператор. — Это раньше они турецкий табак курили, болгарский, арабский… Брось! Держи родную «беломорину».

Панин протянул сержанту пачку.

— Ну что, сфотогра… сняли рейхстаг?

— Снял… На пределе. — Панин стащил рюкзак и сел на пол. — Свет уходит.

Он достал перезарядный мешок, сунул в него кассеты и камеру.

— Куда уходит? — не понял сержант.

— Темнеет, а у меня пленка не очень чувствительная. Помоги засунуть руки, — попросил он сержанта.

Лизин натянул Панину рукава по локти.

— А чёй-то вы делаете?

— Перезаряжаю камеру. Вынимаю снятую пленку и заряжаю пленку чистую…

Лизин, придерживая рукава, низко склонился, их каски застучали друг о дружку.

— А ведь мы так и не познакомились. Как звать тебя, ассистент? — И в ответ на непонимающий взгляд сержанта Панин с улыбкой пояснил: — У кинооператоров помощников зовут ассистентами.

— Солдатом называйте. Мы все здесь солдаты.

— Нет, так не пойдет. Меня зовут Алексеем Васильевичем.

— И меня Алексеем, — заулыбался Лизин.

— Вот и познакомились, тезка. Ты откуда родом?

— Из Кунгура.

— Знаю, бывал. Снимал вашу знаменитую ледяную пещеру, чуть не заблудился.

— Я ее всю излазил… Товарищ капитан, возьмите «шмайссер», а то совсем никакого оружия.

— Пистолет есть.

— Это не оружие… Возьмите «парабеллум».

— Мое оружие — кинокамера. А если что, ты меня прикроешь… Давно воюешь?

— С января сорок второго… Два года уже в разведке.

Панин с удивлением посмотрел на сержанта.

— Сколько ж тебе лет, тезка?

— Скоро двадцать один исполнится.

— Повезло, разведчик.

— Меня бабушка от смерти заговорила, всю ночь перед моим уходом молилась.

Панин вытащил руки из мешка, начал собираться.

— На прощание сказала, что если я на фронте не скажу ни одного матерного слова — вернусь живым.

Панин взглянул с прищуром на сержанта.

— Неужели ни разу не выругался?

Лизин пожал плечами.

— Видите, живой. Ни одной царапины.

— Да-а, чудеса… Ну, пошли дальше, заговоренный.

Панин забросил за спину рюкзак и направился к выходу. Лизин рядом со своим «ППШ» повесил на плечо «шмайссер» и пошел следом.

В комнате на втором этаже тишь да гладь — артиллеристы, привалившись к орудию, спали, только командир орудия, старший сержант, подставив под ноги патронный ящик, стоял у окна и рассматривал прибывающую технику.

— Отчего перекур с дремотой? — шутливо спросил Панин.

— Приказано беречь боезапас, — не оборачиваясь, ответил артиллерист.

— К новому штурму готовятся, — уверенно сказал Лизин.

— Да. — Артиллерист спустился с ящика. — Сколько ж можно тянуть? Думаю, скоро начнем.

— Давай пробираться к рейхстаПанин снял рюкзак, телогрейку, расстегнул верхние пуговицы гимнастерки.p Панин выглянул из-за угла. Лизин кошачьими прыжками взлетел на третий этаж, остановился перед дверью, прошитой автоматной очередью. Достал гранату, сорвал чеку, рывком распахнул дверь, кинул гранату в комнату и ударом сапога дверь захлопнул… Взрыв гранаты слился с залпом «полковушки» на втором этаже. Лизина отшвырнуло, он едва не упал в пролет… Полежал, потряс головой, поднялся, распахнул дверь и с порога дал очередь по лежащим немцам — на всякий случай…гу, — забеспокоился Панин.

— Вы же выполнили приказ, рейхстаг сфото… сняли.

— Я должен снять штурм, пока совсем не стемнело. Мне, Алеша, надо в батальон капитана Неустроева. У него знамя Победы, которое должны

установить на рейхстаге… Надо обязательно снять этот момент… У меня где-то там, у рейхстага, товарищ, тоже оператор. Мне надо к нему. Так ты идешь?

Не дожидаясь ответа, Панин пошел к выходу, но Лизин успел схватить его за рукав телогрейки.

— Значит, так, товарищ капитан! Теперь командую я! Возьмите «шмайссер»! Это приказ! Первым иду я, вы за мной — след в след! Тогда, может, и дойдем! За мной!

Едва они вышли из дома, как со всех сторон послышались команды: «Огонь! Огонь! По рейхстагу — огонь!» И тут же голоса потонули в страшном грохоте, было видно только, как артиллерийские командиры открывают и закрывают рты.

— Пошли! — крикнул Лизин, кивая в сторону рейхстага.

— Куда? — не понял сержанта Панин.

— На штурм наши пошли!

Перебегая от воронки к воронке, Лизин, а за ним следом Панин, продвигались к рейхстагу. Площадь простреливалась насквозь, над головами проносились огненные трассы, и они подолгу лежали в очередной воронке, не смея даже приподнять головы… Каким-то непонятным для Панина чутьем Лизин угадывал секунды затишья, выскакивал из воронки и полз вперед, увлекая за собой оператора… Стемнело… Вспышка близкого разрыва выхватила из темноты ров с водой. Лизин бросился к переброшенным через него бревнам и доскам, следом Панин. Они поползли через ров… В отблесках разрывов и трасс масляно поблескивала под ними вода, видны были плавающие каски, то там, то здесь торчащие руки, ноги, головы…

Вдруг метрах в десяти от них что-то мелькнуло и с грохотом упало. Панин с изумлением увидел, что это массивная дверь из «дома Гиммлера», по которой знакомые артиллеристы принялись перекатывать свою «полковушку». Старший сержант, командир орудия, мотнул головой.

— Цепляйся за нас, съемщик! До самого логова…

Он не успел закончить — прямое попадание разметало расчет, перевернуло орудие, оно упало в ров.

Панина выбросило на крутой склон, он покатился было в воду, но Лизин успел подхватить его, рывком выдернул на берег и столкнул в траншею… Несколько минут они приходили в себя.

— А где «шмайссер»? — спросил Лизин.

Панин развел руками — не знаю.

— Ладно, найдем еще…

Отдышавшись, пошли дальше, перешагивая через тела своих и немцев…

За поворотом лоб в лоб столкнулись со связистом, тянущим кабель.

— Рейхстаг взяли? — спросил его Лизин.

— Нет еще! Внутрь ворвались! На второй этаж прорываются!

Грохот канонады усилился настолько, что приходилось кричать.

— До него далеко?!

— Метров сто! Вот гадство! Третий раз площадь переползаю! Линию все время, гад, перебивает! Всё! Побежал! Связь нужна!

И связист побежал дальше… Через десяток метров траншея кончилась, но идти дальше к рейхстагу стало невозможно — над бруствером стояла сплошная стена раскаленного, светящегося в темноте свинца, летящего в обе стороны.

— Страшно, тезка? — спросил, переводя дыхание, Панин.

— В Сталинграде страшнее было… Обидно, если убьют… Завтра победа…

Панин отвернул рукав телогрейки, всмотрелся в циферблат часов.

— Уже сегодня… Мы с тобой ползем уже… семь часов… Начало второго… С праздником тебя, тезка.

— С каким праздником?

— Сегодня, Алеша, между прочим, Первое мая… День международной солидарности и боевого смотра революционных сил мирового пролетариата!

Лизин ответил вдруг зло:

— Не знаю, товарищ капитан, как международного, а наш пролетариат — вот он, лежит… От Волги до этого зверинца… — Он помолчал, приподнялся. — Вы здесь посидите, а я узнаю, где расположение батальона Неустроева.

Лизин рывком кинул свое тело через бруствер и исчез. Панин привалился к стенке, прикрыл глаза… Теснота траншеи показалась вдруг уютной, успокаивала, и Панин незаметно для себя задремал…

Что-то толкнуло его, он открыл глаза и увидел над собой… эсэсовца. Свесившись с бруствера, тот передергивал затвор своего «шмайссера». Панин застыл в ужасе… Немец вдруг дернулся, автомат выпал из его рук, а сам он сполз в траншею — в его спине торчал нож… Следом через бруствер перемахнул Лизин.

— Ни на секунду нельзя оставить, — проворчал сержант, выдернул из спины немца нож, обтер его о китель эсэсовца. — Возьмите автомат. — Он протянул Панину «шмайссер» и опустился рядом с ним на дно траншеи. — Ни-кто ничего не знает… Говорят, батальон капитана Неустроева прорвался в рейхстаг, воюет где-то на первом этаже, но КП батальона в рейхстаге я найти не смог…

— Ты что, был в рейхстаге?

Панин восхищенно уставился на Лизина.

— Был, — кивнул тот. — Там страшенная драка…

Панин не дал сержанту договорить.

— Идем… Надо это снять!

— Да не видно там ничего… Впотьмах дерутся… В рукопашную…

— Идем! Скоро рассвет, хоть что-нибудь, да успею снять! Идем!

Лизин выглянул из траншеи, выждал момент и махнул рукой: «За мной!»

Вся площадь от края до края во взрывах, вспышки мечутся из конца в конец, выхватывая из темноты лица бегущих к рейхстагу солдат…

Панин остановился, вскинул камеру, поймал в визир фигуру бегущего солдата на фоне ярких вспышек… Нажал на пусковой рычаг…

Разорвавшийся неподалеку снаряд сбил Панина с ног, в последний момент он успел перевернуться и упал в глубокую воронку на спину, спасая камеру, прижимая ее к груди. Шедший впереди Лизин оглянулся и бросился к упавшему оператору.

Панин лежал с закрытыми глазами, лицо в крови и грязи… В голове стоял гул… Гул такой, что заглушал и грохот канонады, и голос сержанта… Панин скорее угадал, чем услышал Лизина.

— Капитан… Капитан… Ты живой?..

— Живой, — прохрипел Панин. — Сколько до рейхстага?

— Метров тридцать… Я сейчас приведу санитаров… Я сейчас…

И Лизин исчез во тьме.

Панин лежал на спине, глядя в сереющее небо… Ночь была на исходе. Досада охватила его: «И всего-то не дошел тридцать метров… И пленки еще почти целая кассета…» Он осторожно пошевелился — руки-ноги вроде целы… Сел и замер… Гул в голове постепенно затих, он даже услышал глухую канонаду — далекую, словно гремела она не вокруг, а где-то далеко-далеко… Приподнял камеру, осмотрел объективы, сдул с линзы «телевика» крупинки земли, забившиеся под длинную бленду… Перевернулся на живот и, упираясь локтями в стенку воронки, пополз наверх.

…Когда он выполз на обрез воронки, рассвело совсем.

Все пространство перед ним, эти последние тридцать метров, были покрыты телами убитых — своих и немцев, утренний ветерок шевелил уголки шинелей, полы гимнастерок… Лежали тела и на широких каменных ступенях рейхстага, и дальше — между колоннами, щербатыми от осколков гранат и снарядов. Приглядевшись, Панин увидел, что весь рейхстаг покрыт флагами и флажками — большими и маленькими, они торчали из окон и амбразур, из невидимых щелей, словно капли крови сочились из избитого, закопченного здания…

Панин лег на бок, перекинул на турели «полтинник», поставил фокус и диафрагму, снова лег на живот и, упершись локтями в землю, поднял камеру. Припал к видоискателю, задержал дыхание и нажал пусковой рычаг… Снял панораму по рейхстагу…

Словно из-под земли возник рядом Лизин.

— Товарищ капитан! Смотрите! Знамя! — Сержант показал вверх. — Главное!

Панин поднял голову, но ничего не увидел.

— Где?

— Да вон же, вон! На крыше!

— Помоги-ка встать.

Лизин подхватил оператора под руки, помог подняться.

И Панин увидел знамя — над главным входом, за карнизом фронтона. Древко было воткнуто в брюхо скульптурного коня, и снизу казалось, что стоящий рядом с богиней Никой горнист держит его в руке.

Панин попытался поднять камеру, но его качнуло.

— Тезка… Держи меня…

Лизин обхватил оператора за пояс.

Панин поднял камеру, поймал в видоискатель знамя…

— Держи крепче!

Панин нажал на пусковой рычаг и услышал, как застрекотала камера.

Сержант, поддерживая оператора, смотрел из-за его плеча вверх, туда — куда был направлен объектив «аймушки».

На Знамя Победы.

Из цикла «Фронтовые кинооператоры». В основу рассказа положены воспоминания фронтового кинооператора Ивана Васильевича Панова, удостоенного Государственной премии СССР за съемки штурма Берлина.

— До него далеко?!