Одиссея капитана Иванова. «Отец», режиссер Иван Соловов

«Отец»

По рассказу Андрея Платонова «Возвращение»

Авторы сценария Наталия Чепик, Ираклий Квирикадзе

Режиссер Иван Соловов

Оператор Владимир Климов

Художник Олег Пархоменко

Композитор Алексей Рыбников

В ролях: Алексей Гуськов, Полина Кутепова, Нина Русланова, Роман Мадянов, Александр Баширов, Екатерина Васильева, Людмила Аринина, Василий Прокопьев, Александра Карликова и другие

Кинокомпания «Ментор Синема», студия «Ф.А.Ф. Интертейнмент» при участии Федерального агентства по культуре и кинематографии РФ

Россия

2007

Проза Андрея Платонова в последнее время переживает ренессанс. Миндаугас Карбаускис поставил «Счастливую Москву» в театре под руководством Олега Табакова, Юрий Еремин «Возвращение» в МХТ, а теперь на экраны вышел фильм «Отец» Ивана Соловова по тому же рассказу и с тем же главным исполнителем — Алексеем Гуськовым. Конечно, оба эти события автономны, но и театральный, и кинорежиссер явно ощутили потребность в историях, которые за внешней простотой бытовых ситуаций скрывают хрупкую сложность человеческих взаимоотношений. Именно это свойство характерно для произведений Платонова, у которого оригинальное метафорическое слово-сложение придает поэтическую глубину прозаическим вещам и ситуациям. Но его своеобразный язык чрезвычайно сложен для перевода на языки других искусств. В создании мира, адекватного изначальному тексту, велика опасность проиграть в образности и лишить сложные метафоры их жизненной силы.

Взяв за основу платоновский рассказ, сценаристы Наталья Чепик и Ираклий Квирикадзе выбрали в качестве главного мотив неуместности, неловкости и невозможности возвращения в прежнюю жизнь, как это случилось после демобилизации с гвардии-капитаном Алексеем Ивановым. Сюжет прост: бывший военный возвращается в семью. Он не знает, что его ждет, как все изменилось. По пути он ищет повод задержаться, провожает однополчанку Машу, беременную от другого человека, даже играет с ней мнимую свадьбу, называясь ее женихом. А дома у него семья: подросшие взрослые дети, жена.

Иван Соловов, рассказывая эту историю, сосредоточивается на противопоставлении двух миров: мужской военной жизни Иванова и мирной женской — Любы и ее детей, Петра и Насти. Первый очень условный, намеренно ненастоящий, окутанный дымом, предстает перед нами чем-то эфемерным и нематериальным. Но для Иванова (Алексей Гуськов) война стала понятной и привычной, он чувствует себя в ней спокойно и чуть ли не счастливо. Похоже, что Соловов следует приемам французского поэтического реализма 30-40-х годов, где туман использовался как знак прибежища. В «Набережной туманов» Марселя Карне и «Аталанте» Жана Виго дымка скрывала героев от внешнего мира, давала им свободу быть тем, кем хочется. По случайному, но значимому совпадению главный герой «Отца» Иванов — отставной военный, как и герой Жана Габена из «Набережной туманов»; и он постоянно «ныряет» в туман, ищет его, пытается в него уехать, но ему приходится смириться с тем, что вернуться в тот военный туман невозможно и тот мужской мир, который он обозначает, остается недостижимым. Противостоит этому миру «женская» правда, семейный очаг. В этом мире иные краски: если в военных сценах они подчеркнуто прозрачны, текучи, влажны, то в доме царит солнечный рыжий цвет — волосы Любы, пирог, цветной ковер, люстра; это настоящее царство материальной, земной жизни.

Два мира противопоставлены в фильме и пространственно. Военные эпизоды более панорамны в отличие от камерных, замкнутых кадров мирной жизни. Но эта мирная жизнь, в отличие от простой и понятной как армейский устав военной, полна сложностей и красноречивых деталей, подчеркиваемых актерской игрой. Кастинг был явно подчинен режиссерской установке на изображение жизненности домашнего мира. Первоначально роль Любы прочилась Марии Шукшиной, но в итоге на экране мы увидели Полину Кутепову — приму театра-мастерской Петра Фоменко. Надо сказать, что несколько лет назад рассказ «Возвращение» уже был экранизирован. В фильме «Домой!» (1982) Гавриила Егиазарова Ирина Купченко играла выжженную войной, опустошенную женщину. В фильме Соловова намеренно сделан иной акцент, и им выбрана актриса, обладающая привычкой неустанно пользоваться языком тела, воспитанной режиссурой Фоменко. Кутепова исключительно подвижна, даже крупный портретный план она может разнообразить еле уловимой деталью: сдвинуть прядку волос, прищурить глаз, нахмурить лоб. Камера Владимира Климова внимательна к каждому ее жесту, ловя на крупном плане то руки, на которых напрягаются вены, то окаменевшее лицо и живой взгляд. Лунного цвета кожа Любы, нежно снятая оператором, детскость выступающих ключиц, спустившаяся с плеча лямка подчеркивают невинность этой женщины.

Алексей Гуськов играет в гармоничном партнерстве с актрисой, наделяя своего героя суетливостью, в которой проявляются характер и настроение: деловитое постукивание по стулу выдает неловкость пребывания в доме, стыд за свое равнодушие к детям и отвычку от домашнего обихода; подрагивание век — назревающую злость.

Еще один центр картины — сын Любы Петруша (Василий Прокопьев). Мальчик, который оказывается промежуточным звеном между двумя взрослыми, особенно выразителен благодаря своему молчанию в ключевых сценах — оно кажется более эмоционально наполненным, нежели словесный монолог, тяжело и неестественно срывающийся с губ подростка, взявшего на себя роль хозяина в доме.

Кульминационный эпизод выяснения отношений Любы с мужем держится на энергетике Кутеповой. Ее детскость смотрится резким контрастом с теми мрачными словами, которые она произносит об умиравшей душе, о том, что она уже не могла любить своих детей, но в результате за ними явственнее проступает их истинный смысл, оправдывающий измену Любы, измену ради продолжения жизни. Вообще слова в этом фильме практически всегда звучат либо контрапунктом, либо фоном действиям героев.

Настойчиво противопоставляя в фильме два мира, мужской и женский, режиссер вместе с тем указывает и на их неразрывную связь между собой, подчеркивая ее монтажным перехлестом звука и изображения. Вопреки всем вставшим между ними преградам, муж и жена слышат, чувствуют друг друга на расстоянии: Люба вздрагивает и оборачивается на стук колес поезда, в котором ее муж отправляется домой; семейная фотография в руках Алексея как бы переносит его в домашнее тепло — и мы видим то же самое фото на стене покинутой им избы.

На связь двух миров и «двух правд» работают и подробности, привнесенные в платоновский текст сценаристами. Литературная безгрешность Иванова на войне нарушается дописанным эпизодом прощания с боевой подругой перед отъездом из воинской части. (У Платонова Алексей сходится со своей знакомой, дочкой банщика Машей, на вокзале, в безнадежном ожидании поезда домой — точно в «междумирье» или своеобразном «чистилище», в серой скуке, где «Единственное, что могло утешить и развлечь сердце человека, было сердце другого человека»). Собственно, о той же самой тоске говорила мужу и Люба; так что достаточно было бы увязать между собой именно эти случаи, чтобы передать озарение, постигшее Иванова уже в тамбуре поезда: «Вся любовь происходит из нужды и тоски; если бы человек ни в чем не нуждался и не тосковал, он никогда не полюбил бы другого человека». Так или иначе, эта и другие детали, с одной стороны, уравнивают мужа и жену в их «грешности». Но у дополнительных вставок есть и своя изнанка — они отвлекают зрителя от смятения в душах героев, создают впечатление поверхностности их спора, придают ему характер «выяснения отношений». Попытки «дописать за Платонова» погашаются текстом самого писателя и лаконичной выразительностью монтажа — путь героев друг к другу через привычку к разлуке реализуется последовательно, от эпизода к эпизоду. Мало-помалу происходит истинное возвращение Алексея в свою семью. Знаком его воссоединения с семьей становятся кадры взрыва сигнальной ракеты, рифмующиеся с прорвавшимися слезами: уходящий в финале поезд, на котором собрался уехать Алексей, плавно сменяется планом замедленного бега детей навстречу отцу. Оба эпизода сопровождаются негромкой и спокойной музыкой Алексея Рыбникова, которой лучше всего удается передать гармоничное слияние «двух правд», насильственно разделенных войной и с великим трудом нашедших путь друг к другу.

Здесь все на месте и все как будто соответствует духу и букве рассказа Платонова. Однако чересчур тщательное воспроизведение текста и конкретных деталей, заполнение эллипсов, стремление все разъяснить привели к тому, что из плотной ткани визуального эквивалента ушла та платоновская недосказанность, которая превращала бытовую драму в притчу о возвращении. В результате получилась добротная мелодрама, как положено, вызывающая в финале слезы умиления — кстати, довольно редкое явление в сегодняшнем кинопотоке. Но магическое обаяние прозы писателя не нашло своего воплощения, сохранив недоступной ту метафизическую глубину, которая требует иного осмысления и иного подхода.