Жизнь как чудо. «Тихий свет»

«Тихий свет» (Luz silenciosa)

Автор сценария и режиссер Карлос Рейгадас

Оператор Алексис Забе

Художник Ноэми Гонсалес

В ролях: Корнелио В. Ферр, Элизабет Фер, Якобо Классен, Мария Панкрац, Мириам Таусс, Корнелио Уолл, Питер Уолл

Mantarraya Producciones, No Dream Cinema, Bac Films, ARTE, Motel Films

Мексика — Франция

2007

Если бы «Золотая пальмовая ветвь» Каннского фестиваля досталась мексиканцу Карлосу Рейгадасу, режиссеру колоссального потенциала, не эпигону, не подражателю, а действительному наследнику классического кино Дрейера, Бунюэля, Тарковского и Росселлини, это было бы тоже справедливо. Его медитативная драма «Тихий свет» достойна оценки, практически невозможной в наше время. Это шедевр, где в минималистском сюжете о нарушенном обете верности отражается космос мироздания. Однако жюри распорядилось иначе, и Рейгадас стал обладателем скромного Prix de jury. Утешительная, по сути, награда, но ее вручение мексиканскому автору, к изумлению, не вызвало у его сторонников чувств сожаления или досады. Решение кажется логичным и разумным, награждение — сродни триумфу. И дело тут не в Рейгадасе, не в фестивальной конъюнктуре. Дело в нас, в нашей критической осмотрительности, в боязни сотворения кумиров из тех, кто действительно этого достоин.

Карлоса Рейгадаса сегодня можно считать самым радикальным режиссером каннского конкурса. Пару лет назад его мощнейшая «Битва на небесах» расколола фестивальную публику на два лагеря. Помню, какой неожиданностью завершился показ фильма для прессы. Катастрофическим несовпадением ощущений и эмоциональных оценок. Вместо ожидаемого шквала аплодисментов разразилась буря: крики порицания, гул негодования, топот и свист. Не рядовой зритель, а элита мировой кинопрессы устроила обструкцию картине, уязвленная, как оказалось, ее внешней аномальной формой. Фильм возрождал из пепла эстетические излишки авангардной культуры. В нем кипела жизнь, процветало варварство, которого, перевирая Киру Муратову, так не хватает вконец окультуренному интеллектуальному кино. Это была первородная картина. Физиологию и натурализм действа в ней подкреплял столь же необузданный, вырывающийся из-под контроля звуковой ряд — визг тормозов, молебен пилигримов, рев стадиона, барочный хорал и пафосная медь гимна в стиле «эль марьячи». Вместе с тем это было классическое кино, которое обнаруживало несомненные параллели с мировыми достижениями культуры. В мизансценах «Битвы» сквозила аскетичная скупость Луиса Бунюэля, протяженные планы Тарковского разбивались об агрессивный документализм в духе Глаубера Роши. С картиной поспешили расправиться как с неугодной, претенциозной выскочкой. Ей навесили дурные ярлыки, жюри отказалось включать ее в призовой лист. Как тогда же заметила мудрая Аньес Варда, одна из участниц верховного судейства, «время Рейгадаса еще не пришло».

Прошло два года. Проклятый мексиканец снова в конкурсе. Его картину со странным названием Luz silenciosa ждут с замиранием сердца. Предвкушают авторский самоповтор, а с ним — бунт и ярость. К встрече готовы не только противники, но и сторонники режиссера. Но подобного не происходит. Радикал Рейгадас не входит в одни воды дважды. Он не повторяется, как большинство его именитых коллег, которые, нащупав золотую жилу, эксплуатируют ее до полного износа. Как Вонг Карвай, как Кустурица, как Ким Ки Дук… В этом смысле Карлос Рейгадас — enfant terrible мексиканского кино — счастливо обманывает ожидания. «Тихий свет» — по настроению и языку — это совсем другой Рейгадас, еще не классифицированный, не изученный, не загнанный на полочку талант. Его третий по счету фильм изумляет своей непохожестью, ощущением новизны и свежести, что само по себе уже диво. Здесь торжествует фотогения оригинальных образов, настолько непривычных глазу, что одно это принимаешь за откровение.

В «Битве на небесах» сюжет на тему греха и искупления погружался в контекст истовой животной веры, дремучей смеси католицизма и допотопного мистицизма. Обрюзгшее тело героя фильма, неприметного обывателя, оказывалось ареной божественного противостояния. В нем Бог вступал в схватку с дьяволом за право распоряжаться человеческими судьбами на Земле. Это была кощунственная аллегория, она захлестывала океанской волной и вводила в транс. В «Тихом свете» все происходит в точности наоборот. Рейгадас меняет полюса. Центром действия избирается не ад мегаполиса, а первозданные просторы северного региона Мексики. Лишенных нравственных ориентиров персонажей «Битвы» сменяют герои иного толка — жители религиозной общины меннонитов, проповедующие смирение и нравственное самоусовершенствование.

В «Битве» Рейгадас вел зрителя через земные грязь, похоть и вонь, чтобы в конечном счете привести его к возвышенному, религиозному переживанию. В «Тихом свете» божественное переводится в земное. Истово верующий герой фильма переживает душевный кризис. Он изменяет жене с другой женщиной, но раздвоенность чувств не превращается у Рейгадаса в теологический диспут. Он не пытается играть на религиозных чувствах героя, как это делает атеист фон Триер, не утверждает Бога через веру, как Дрейер, не требует доказательств Его, Бога, существования, как сомневающийся Бергман. Рейгадас идет своим путем. Вера как таковая лежит вне сферы его действительных интересов. Она накладывает отпечаток на его работы, но не довлеет над ними. В этом отражается жизненная позиция автора, который свое отношение к религии однажды выразил словами: «Я хотел бы быть атеистом, но вопреки всему я верю».

Погружаясь в тонкую сферу взаимоотношений человека с Богом, он по-следовательно ведет разговор о реальности. Цель его художественных устремлений — красота мира. Режиссер постоянно подчеркивает это в своих интервью и повторяет раз за разом: «В наше время мало кто обращает на это внимание. Вокруг предостаточно мерзостей, но жизнь по-прежнему прекрасна. Даже если ты находишься в полном дерьме!»

В «Тихом свете» Карлос Рейгадас переводит возвышенную софистику в область земной красоты. Он не выказывает интереса к духовным ценностям меннонитской общины, зато живо интересуется их жизненным укладом.

Художественную интригу он разбавляет подробнейшими документальными вставками на тему быта общины: дойка коров, сбор урожая, покупка мороженого в drive-in кафетерии, воскресное купание в бассейне. Документальное сплетается с вымыслом не просто как натуралистический прием — документальное апеллирует к реальности, которая воплощает душу фильма, его магическую составляющую. Участие в картине непрофессиональных актеров, в большинстве своем жителей меннонитской общины, усиливает этот эффект. Все диалоги ведутся на их родном языке — средневековом диалекте plaut-dietsch, и этот степенный и строгий язык придает происходящему дополнительную значимость. Он загадочен, как внутренний мир людей, которые добровольно отринули блага цивилизации и ушли в самих себя, уподобившись инопланетному разуму.

Фильм кажется миражом, измышленной реальностью на манер «Деревни» голливудского мистика М. Найта Шьямалана. По незнанию «Тихий свет» можно принять за плод авторской фантазии, соединившей пейзажи доколумбовой Америки с европейской фермой, средневековых героев с тракторами и автомобилями. Но то, что зафиксировано камерой, являет собой действительный срез жизни. Это удивительное ощущение искусства, разлитого в воздухе, служит Рейгадасу пропуском в кинематографический рай.

Мистицизм Рейгадаса проистекает из самой жизни. И это выгодно отличает «Тихий свет» от его прямого конкурента в борьбе за каннское золото — фильма Андрея Звягинцева «Изгнание». Эти картины многое связывает. Обе принадлежат к ветви авторского кино, которую можно назвать «линией Тарковского». Обе воспринимают сложность мирового устройства через красоту. Только Звягинцев выстраивает умозрительную конструкцию, моделирует реальность, которой нет, Рейгадас находит такой идеал в действительности. У Звягинцева среда обитания героев — и не Россия, и не Швеция. Это какой-то заповедник имени Андрея Тарковского, в котором духовность произрастает из строф Нового Завета, а сюжет иллюстрирует его этические постулаты. Звягинцев постоянно взывает к Богу, ссылается на Бога, а действительной божественности, сотканной из воздуха, в кадре нет и в помине. Есть только высокопарные фразы, но это только слова, которым нет доверия, поскольку они не оплодотворены жизнью.

У Рейгадаса экранная жизнь не имеет ничего общего с реальностью, схваченной на лету. Она — фрагмент вечности, запечатленной в статичных планах и плавных тревеллингах в отсутствие музыки и действия как такового. История, в которую вовлечены три человека — муж, жена, возлюбленная мужа, — вплетена в универсум природного пространства. Лучшие моменты фильма разворачиваются на фоне величественных ландшафтов, а драматизм ситуации усиливают звуки и образы природных явлений, как, например, проливной тропический ливень в завораживающей сцене смерти жены — прямая иллюстрация того, как природа внемлет Богу.

Финал истории «Тихого света» служит отсылкой к великой картине Карла Теодора Дрейера «Слово» — у мексиканского интеллектуала смерть жены героя оборачивается чудом воскрешения. Сходство очевидно, но существенно другое. Как говорит Рейгадас: «Сила дрейеровского образа в Боге, моя — в Человеке». Сцена воскрешения представляет собой неподвижный план лица умершей. Вводя зрителя в гипнотическое состояние, режиссер выдерживает бесконечную паузу, всматривается в мертвое лицо, в котором (это сначала кажется, а потом становится очевидным) начинает теплиться жизнь. Оживают мышцы, начинают подрагивать веки. Увиденному веришь безоговорочно. Страх, что Рейгадас сфальшивит, ударится в религиозный кич, не находит подтверждения. Гениальный план сменяется другой чарующей мизансценой. Воскресшая женщина видит струящийся белый свет — оптический эффект, заимствованный камерой у самой природы. Не упоминая Бога всуе, Карлос Рейгадас снял картину, в которой присутствие Бога приняло форму художественного свидетельства. Редкий, если не сказать единичный, случай в новейшей истории кино.