Восхождение на Фудзияму. «Цветение вишни — Ханами», режиссер Дорис Дёрри

«Цветение вишни — Ханами»

(Kirschbluten — Hanami)

Автор сценария и режиссер Дорис Дёрри

Оператор Ханно Ленц

Художник Беле Шнайдер

Композитор Клаус Банцер

Звукорежиссер Кристоф Эбхардт

Хореография Тадаси Эндо

В ролях: Эльмар Веппер, Ханнелоре Эльснер, Айя Иридзуки и другие

Olga Film GmbH

Германия

2008

Нет повести печальнее на свете, чем повесть о стариках, ненужных своим детям. Близкий русскому сердцу мотив «вы чье, старичье?» — все-таки не единственный в фильме немки Дорис Дёрри, а может быть, даже и не главный — это как посмотреть.

К примеру, корреспондент фестивального издания The Hollywood Reporter в беседе с режиссером настаивал на том, что замысел родился из ее увлечения танцем буто и желания снимать в Японии в сезон цветения вишни. Интервьюер, скорее всего, руководствовался тем, что это уже третий фильм Дорис Дёрри, снятый в Японии. Однако режиссер поправила собеседника: замысел навеян внутренними обстоятельствами, ее ролями матери и дочери, мыслью о том, достаточно ли она заботится о своих родителях, и о том, как сложатся в будущем ее отношения с собственным ребенком. Автобиографический посыл продиктовал историю Руди и Труди. Что же до поэтических влияний, то Дорис Дёрри сослалась на «экспериментальный кинематограф» Ясудзиро Одзу.

В других интервью режиссер называла в качестве конкретного ориентира его «Токийскую историю» и в конце концов призналась, как сильно повлиял на нее семейный дискурс кинематографа Одзу.

Вступительные титры идут на фоне мультизаставки, изображающей Фудзияму в омуте буйно цветущей вишни. Но интригующую картинку скоро успеваешь забыть, ибо добрая треть фильма вполне традиционна и эксперимента не обещает, нарратив один к одному развивается в рамках драмы старения, неожиданно обостренной роковой болезнью Руди. Врачи отпустили ему полгода жизни, пообещали, что болезнь пройдет бессимптомно, незаметно для больного, и посоветовали его жене Труди скрасить последние дни мужа совместным путешествием. Труди знает, что Руди терпеть не может путешествовать, но тем не менее робко предлагает ему навестить детей — съездить в Берлин, где живут двое из них, или даже в Японию, где обосновался младший сын. Прагматичный Руди замечает: «Если сын приедет к нам, это обойдется дешевле».

И все же в Берлин они отправляются. Дети, мягко говоря, не в восторге от такой перспективы, дочь — та просто в легкой панике, внучка недовольна тем, что придется уступить свою комнату старикам. Но делать нечего — принять их надо.

Популярные немецкие актеры Ханнелоре Эльснер (Труди) и Эльмар Веппер (Руди) — снайперский режиссерский выбор, благодаря чему Дорис Дёрри добилась бытовой и психологической достоверности поведения всех персонажей. Актеры работают без грима, костюмы, интерьеры — вся материальная среда немецкой части фильма нарочито обыденная, программно антигламурная. Разве что дальневосточные скулы Труди цепляют глаз, выбивая из монотонного визуального ритма.

Семейная пара до того органична, их совместное неболтливое существование так наполнено, что вся их долгая жизнь запросто просматривается в прошлое, словно мы видели ретроспекции времен их молодости. На самом деле мы всего лишь наблюдали бытовые сцены их общения — вроде той, в поезде, во время их поездки в Берлин: Труди то и дело вытаскивала съестные припасы и за разговорами подкармливала мужа, точно зная, что ему будет в аппетит. Или взять обмен скупыми репликами в доме сына. Руди и Труди понимают, что пришлись не ко двору, что они здесь — нежеланные гости, но держатся достойно, не выдавая своей горечи.

Единственным человеком, который отнесся к ним сердечно, оказалась сожительница их дочери-лесбиянки. Благодаря этой девушке они совершают поездку по городу и попадают на перформанс японского танцовщика, работающего в технике буто. Труди потрясена. Когда они с мужем оказываются в отеле на балтийском взморье, она облачается в кимоно, пытается повторить какие-то па танца, даже заставляет Руди составить ей компанию. Руди не склонен к экстравагантностям, разве что артистизм жены вовлекает его в эту самодеятельность. Где ж ему знать, что при живой жене он репетирует танец, который будет разучивать всерьез, когда ее не станет.

Она умрет — как уснет. Внезапно, в ту же ночь. И Руди огласит отель нечеловеческим воплем.

Вот поворотная точка, с которой начнется другое кино, то самое, что было обещано в картинке вступительных кадров. Руди отправится к младшему неженатому сыну в Токио, поселится в его квартирке-скворечнике на верхотуре небоскреба. Сын с утра до ночи торчит в офисе, и отцу ничего не остается, кроме как осваивать мегаполис. Он убивает время в баре, однажды его занесет в ночной клуб, в другой раз мы увидим его намыленным и совершенно растерянным в сауне. Неудивительно, что Руди в конце концов потеряется в большом городе. Разгневанный сын найдет его возле офиса, где сердобольный швейцар предложит иностранцу прилечь в уголке.

Внешнее действие вроде бы продолжает повествование на тему «вы чье, старичье?», зато внутреннее состояние героя, ускользающее от сына, развивает иную тему — интимную и мучительную для Руди. Скромный и застенчивый старик, проживший аккуратную, без загогулин жизнь госслужащего,

потеряв жену, вдруг открывает в себе колодец невыплеснутых чувств. Его гнетет чувство вины перед женой — ведь в молодости она увлекалась танцем буто и мечтала поехать в Японию. Он привез с собой пачку фотографий, где молодая красавица Труди изображена танцующей. И мается, оттого что не может смириться с физическим исчезновением из этого мира женщины, которая была, как выясняется, частью его существа. И чтобы сохранить привычное чувство нераздельной с ней близости, перевоплотиться в нее, он надевает поверх своей одежды юбку и кофту Труди — ее домашнюю униформу. «Где она?» — вырвется у него как-то в присутствии сына. Пьяненький в этот момент сынок, вернувшийся с корпоративной вечеринки, врежет отцу: «Ты ничего не знаешь про маму! Не знаешь, какой она была!» Словом, старик до того его напрягает, что он звонит брату в Берлин: типа, я устал, теперь твоя очередь.

А на дворе ликует весна — пора цветения вишни, ключевое событие японского календаря, мистический миг. Кадр вскипает ослепительно бело-розовым под высоким и синим небом. Руди попадает в парк в ту самую десятидневку, когда японцы семьями и компаниями празднуют торжество обновления жизни, молодости и красоты. И обращает внимание на юную девушку в кимоно и гриме танцовщицы буто, самозабвенно выделывающую сложные па на лужайке среди деревьев.

Знакомство с девушкой по имени Ю станет спасением для Руди. Нет нужды, что они общаются по-английски, на чужом тому и другому языке, — их сразу возникший душевный контакт переходит в духовную близость. Бездомная Ю, ночующая в палаточном городке, знает и умеет то, чего не дано европейцу Руди, — она не теряет связь с покойной матерью. Вдовца просветляет почти безумная надежда, что и он сможет приблизиться к своей Труди...

Этот прорыв к иному, нежели европейское, мирочувствию, приводит Руди к подножию Фудзиямы. Вместе с Ю они собираются совершить ритуальное и священное для каждого японца восхождение. Сидят в отеле на спальных мешках, ожидая, когда вершина Фудзи проглянет сквозь плотную завесу облаков. Бессонный Руди в рассветный час обнаруживает: гора очистилась! Счастливый своим открытием, он выходит к бассейну в кимоно жены и танцует, пока не падает замертво.

Его ожидаемая смерть — зрители знают, что дни его сочтены, — все равно как гром среди ясного неба. В художественной системе «фильма в фильме», где патриарх немалого семейства радикально отгорожен от детей и внуков толщей их цветущей жизни, не ищет в них сочувствия и пробует в одиночку сладить с вечными вопросами, никогда прежде его не мучившими, — в этой системе его оборванный смертью танец воспринимается как высшая точка бытия. Как катарсис.

В том, что это не домысел, а замысел, убеждает финал фильма, возвращающий нас в Европу, в мир, где древняя традиция, в согласии с которой живут японцы, — в лучшем случае экзотика, хобби для узкого круга любителей эзотерического знания. После церемонии кремации в Токио по японскому канону следует ритуал захоронения урны с прахом Руди на родине, в Германии. Обряд похорон закончится за поминальным столом. Почти счастливые, оттого что последний долг выполнен и самое тяжкое позади, дети оживленно обсуждают странные обстоятельства смерти отца. Мол, крыша у бедного старика съехала: мамину юбку носил, с молоденькой девчонкой связался...

Европейка Дорис Дёрри тоскует по недоступной нам культуре и ментальности. Она верит, что в стране восходящего солнца чудесно разрешаются неразрешимые в европейском континууме метафизические проблемы. Таков, в сущности, сверхсюжет ее кинодрамы о старости и смерти, о детях и отцах.