Под прикрытием культурной миссии

ТИШИНА И КРИК

До нынешнего года я был на «Кинотавре» лишь один раз, десять лет назад. Перемены очень заметные, которые, как мне кажется, отражают не просто кинематографический, но и общественный процесс в России. Некоторые параллели можно, конечно, соотнести с развитием постсоветского средневосточноевропейского региона. Но была и осталась одна большая разница.

Несмотря на дезорганизованность 90-х, Россия, естественно, сохранила статус супердержавы, а среднеевропейские государства, в том числе и Венгрия, вдруг оказались на политической периферии. Это, на мой взгляд, играло очень важную роль в том, что в духовной жизни наших стран появились разные акценты.

С появлением гражданской демократии во всех сферах политической и культурной жизни в Венгрии подчеркивалось значение независимости, освобождения от всего советского и русского. Но скоро стало ясным, что в политическом и экономическом смысле независимой или хотя бы играющей какую-то свою роль на международной арене Венгрии уже нет и, вероятно, не будет. Поэтому чувство самостоятельности проявило себя прежде всего в культуре, в частности, как свобода слова. Это питало и кино, в котором авторы и критики сделали все возможное, чтобы можно было сохранить доминирующую позицию авторского кинематографа.

Что касается России, у иностранца здесь возникает такое ощущение, что процесс общественных изменений в духовной сфере во многом определяется осознанием национальной мощи и потенциального богатства. «Кинотавр» до 2005 года характеризовал какое-то стремление к помпезности, к подражанию «внешности» самых престижных и богатых кинофестивалей. Здесь формулировалась «заявка» на конкурентоспособное жанрово-коммерческое кинопроизводство.

С тех пор ситуация во многом изменилась. Венгрия вступила в ЕС и теперь является его восточной периферией. В стране уже много лет происходит разделяющая общество политическая борьба и отчасти как ее следствие экономическая стагнация. Государственный бюджет все меньшую сумму направляет в культуру, в том числе и кино. Можно было бы подумать, что это дает большие импульсы для какого-то процветания рыночного, в хорошем смысле слова, продюсерского кино. И действительно, появилось значительное число частных продюсеров.

Однако скоро стало ясным, что в Венгрии нет внутреннего рынка для профитоспособной кинематографии. Поэтому главным источником производства все еще является государство. И естественно, особенно по сегодняшним материальным условиям, что оно поддерживает исключительно низкобюджетное авторское кино.

Именно его представители занимают все ключевые места в разного рода советах, определяют лицо венгерской кинематографии.

Важно другое: механическая поддержка авторского кино без настоящих талантов — а их сегодня явно мало — ведет к массе средних картин, которые в принципе никому не интересны. Их почти единственная функция — обеспечить существование некоторого количества авторов и продюсеров под лозунгом культурной миссии. И несмотря на то что в последнее время появились молодые режиссеры, которые сознательно и на хорошем уровне обратились к популярным жанрам, венгерское кино все-таки теряет живую связь с мировыми процессами, которые требуют переоценки роли и характера кинематографии. В Венгрии серьезно не размышляют ни о постоянном снижении количества, тем более качества, кинопублики, о новых структурах проката, о необходимости более тщательного выбора сценариев и скрупулезной работы над ними с учетом реальных прокатных возможностей. С этой точки зрения, венгерские национальные кинофестивали все еще продолжают заниматься, на мой взгляд, безответственной и бесплодной защитой старых традиций арткино.

Общую ситуацию в России я, конечно, оценивать не могу, но всем ясно, что тут происходит экономический подъем, стабилизация политических и общественных отношений. Видимо, благодаря этому перед российским кино открылся огромный внутренний рынок, который в принципе сам по себе способен обеспечить рентабельность как жанровых, так и авторских произведений, не говоря уже о телесериалах. Одним словом, в вашем кино началось реальное обеспечение внутренней материальной базы. Тем не менее меня удивило, что сегодняшний «Кинотавр» столь концептуально и откровенно признается в трезвом продюсерском подходе. Это заметно даже в каталоге, в котором директор программ Ситора Алиева, рассуждая о принципах селекции, вместо протокольных слов дает краткую, при этом непривычно содержательную характеристику основных явлений и проблем современной российской кинематографии.

Судя по этому тексту, трудности в нынешней России те же, что в Венгрии: деньги, авторское кино как самопиар и, несмотря на благоприятные условия, отсутствие качественного мейнстрима. К сожалению, и к нам относится меткая фраза Алиевой: «Можно с огорчением признать, что сегодня в кино время скорее активных людей, чем талантливых». Однако есть очень заметная разница в подходе к оценке и решению этих проблем у вас и у нас: несопоставима степень присутствия зрелого продюсерского взгляда, который способен видеть явления в глобальном процессе современного развития кинематографии. Составитель программ «Кинотавра» пишет: «У нас в этом году был большой соблазн и реальная возможность сделать чисто артхаусную программу». Значит, представление артхаусного кино уже не является единственной или главной целью фестиваля. Его преобладание — это просто знак низкого уровня жанровых фильмов. И очень характерно, что в конце текста, призывая к улучшению общей ситуации, Ситора Алиева обращается не к режиссерам и сценаристам, а исключительно к продюсерам: «Продюсерство было, есть и будет зоной повышенного риска. Но без риска оно теряет свой главный смысл. Рискуйте, господа продюсеры!» Да, именно продюсеры сегодня обеспечивают финансовые основу и организацию ведущего российского фестиваля. И при этом активно присутствуют на нем.

Участвуют в «круглых столах», пичингах, обсуждениях фильмов, стараются объяснить, когда и почему нельзя или не стоит рисковать. Для меня это обстоятельство является самой положительной, а по венгерским меркам — своеобразной чертой «Кинотавра». Кроме показов фестиваль становится местом нормального разговора между продюсерами и критиками, авторами и киноведами, азартными миссионерами и рядовыми поклонниками кинокультуры.

Продюсеры обычно говорят о своей зависимости от вульгарности социального заказа. Большинство критиков возражают. Я согласен с ними. Ведь вульгарность — это, скорее, заказ рыночного кинопроизводства, которому именно таким образом легче и экономнее обеспечить повседневный товар для кинозалов и телеканалов. Сам зритель не требует вульгарности. Это доказывает хотя бы успех телепоказов качественного советского кино. Соблазн дешевки для зрителя заключается еще и в том, что он может презирать ее. В самом деле, он не сопереживает происходящему, а порой даже смеется над ним, как и над героями. Получает уверенность в том, что сам стоит выше этого потребительского «продукта».

Критики, киноведы, в свою очередь, говорят о том, что при нынешних условиях киноискусство уходит в тень, его надо любой ценой поддерживать, а иначе что произойдет с культурой? Но, если честно, нельзя ли считать, что престиж и большее количество снимаемых сегодня в мире артфильмов — это, кроме всего прочего, еще и просто своего рода заказ кинокритики и киноведения? Нам ведь нужен какой-то материал для работы. Как и необходимы эти фильмы кинофестивалям и поддерживаемым государством артсетям — с их узким кругом зрителей.

Они абсолютно не могут существовать без работ каких-то загадочных духовных идолов. Их можно обожать, разгадывать, обсуждать.

Кажется, в наше время никто не хочет и не будет рисковать. Мы идем спокойно одним и тем же путем к разным рынкам. Можно и полезно, конечно, разговаривать, задавать вопросы, типа: «Почему нет настоящих социальных тем в новых российских фильмах?» Однако ясно, что сегодня вообще мало кто глубоко анализирует (или хотя бы всерьез интересуется) острыми общественными проблемами, будь он кинокритик, литературовед, политолог. Тогда чего мы ждем от кинематографистов и продюсеров? Зачем рисковать? В жизни у каждого человека есть своя «история» — свои «сюжет», борьба, любовь. В ней ты можешь стать успешным или лузером. Это нормально. Сейчас большинство боится только одного: попасть в разного рода ценностные конфликты.

Десять лет назад я приехал на «Кинотавр» азартным защитником искусства, страстным поклонником советского кино. Тогда мы все еще были шокированы наплывом американских фильмов, старались противостоять их преобладанию.

Российское кино уже тогда практически полностью было вытеснено из венгерского проката. Мы с коллегами-русистами пользовались любой возможностью для его распространения хотя бы в форме единичных показов. Кстати, была и публика, которая интересовалась русской культурой, как и вообще Россией. Такие мероприятия, кинонедели достаточно было просто объявить. Зрители приходили и с удовольствием смотрели даже средние картины, если в них было несколько талантливых моментов или их содержание давало новую информацию. Мы находились в этом смысле в конфликте с временем, в котором жили, хотя я и не склонен преувеличивать масштабы этого конфликта.

Из программы «Кинотавра» этого года можно составить приличную Неделю российского кино. Мне обязательно хотелось бы показать фильмы «Дикое поле», «Пленный», «Плюс один», «Четыре возраста любви», «Баксы», «Новая земля» и «Все умрут, а я останусь».

Однако со времени проведения последней (из редких) российской Недели прошло десять лет. Интерес остался, но нет прежнего азарта. Я приехал на «Кинотавр» уже прагматичным критиком и куратором кинопрограмм. Изредка проповедую лишь в принятых рамках профессии критика, но теперь у меня появился трезвый продюсерский взгляд, стараюсь реально смотреть на вещи. Мне приходится учитывать, что в последние годы интерес к русскому кино в Венгрии резко упал. Заметное снижение посещаемости кинотеатров — мировое явление. По собственному горькому опыту знаю, что каждый показ нужно тщательно подготовить всякого рода рекламой, пиаром. Необходима строгая селекция и не просто из-за все более маленького бюджета, который уже не дает возможности показать все, что хочется.

Зрителя надо заманить в кино. Он приходит лишь в том случае, если уверен, что будет смотреть очень качественные, жанрово определенные картины, значимые произведения, которые он просто не может пропустить. К сожалению, с такой точки зрения, новые российские фильмы, показанные на «Кинотавре», включая и те, что я выделил, недостаточно обязательны для знакомства. Их спокойно можно и не смотреть, особенно в кинотеатре.

Мне кажется, что несмотря на талант, на оригинальные моменты, благие намерения, в большинстве этих картин нет искренних творческих амбиций. Авторы честно создают — используя, конечно, модные драматургические и визуальные решения, — «какой-то мир с каким-то сюжетом». Но без глубокого, яркого художественного конфликта, который способен по-настоящему захватить зрителя.

Ну, молодой врач в захолустье лечит милых местных чудаков, действие стоит на месте экспозиции («Дикое поле»). Панковский мир с наркотиками, криминалом, одиночеством («Нирвана»). Школа, дискотека, жестокость подростков, беспомощность родителей, описательность и штампы: агрессивное, но монотонное продолжение темы 80-х («Все умрут, а я останусь»). Для сравнения стоит упомянуть Alpha Dog Ника Кассаветеса, в котором из описания подобной среды разворачивается страшный конфликт, где герои никак не могут отказаться от исполнения ритуальной казни.

Итак, трезво поразмыслив, я предложил бы венгерскому зрителю посмотреть всего четыре фильма всех сочинских программ — «12» Никиты Михалкова, «Исчезнувшая империя» Карена Шахназарова, «Шультес» Бакура Бакурадзе и «Юрьев день» Кирилла Серебренникова. (Надеюсь, что смогу их показать.)

Можно было бы сказать, что «Шультес» — тоже не более, чем описание психологического состояния одного человека. Да, монотонный ритм, долгие статичные планы, иногда даже намеренно пустые. Но вместе с тем мы до конца и все более сильно чувствуем какое-то странное, тихое, но нарастающее в нас напряжение. Сначала нас интересует, кто этот человек на экране. Ждем ответа, его нет, но все-таки кажется, что мы героя разгадаем. Узнаем, что он карманник, но и это не помогает. Он живет в отчуждении? Или наоборот? Он является единственным уравновешенным человеком в отчужденной среде? Нет ответа, но и как будто есть.

Существует ли он вообще? Не живет или живет, потому что забывает, что живет? И чем больше вопросов, тем яснее, что в этом образе раскрывается правдивый внутренний конфликт нашей сегодяшней жизни. Хотелось бы сказать, что индивидуальной жизни вообще, но я все же надеюсь, что картина через двадцать лет уже не будет актуальной. Я обязательно включил бы в свою программу «Юрьев день» Серебренникова.

Должен сказать, что мне далек его художественный мир, метафизическая атмосфера. Визуальное изображение часто кажется манерным, как и модные композиционные решения, медитативность. (В Венгрии, например, фильмы всемирно известного режиссера Белы Тарра представляют подобный стиль.) Вместе с тем «Юрьев день» — масштабная в духовном и эстетическом смысле картина. С ней интересно разговаривать, полемизировать. Ведь она представляет далеко не стереотипную версию очень важного процесса — обращения человека к своим корням. Героиня возвращается в родные места не для внутреннего очищения — она, как туристка, хочет показать их своему сыну, а заодно и проститься — перед эмиграцией. Но когда сын загадочно исчезает, начинается действие, которое постепенно обретает символическое значение. Превращается в сложный содержательный процесс. Мать отчаянно ищет сына, то есть свое настоящее и будущее.

Но в соответствии с российскими культурными кодами она вынуждена (!) искать его в прошлом. И чем отчаяннее героиня всматривается в свое настоящее, тем глубже погружается в прошлое. Оно — живое, и она становится его пленником. Ее метаморфоза — это вовсе не результат свободного выбора, осознанного решения и т.п. Это, скорее, роковая перемена участи. Бытие, в котором можно найти лишь Бога и смириться. Но это лишь одна, и сугубо светская, интерпретация «Юрьева дня». Понимаю, что существует множество других — тем фильм и интересен.