Французский балкон. Сценарий

...Туман. Улицы древнего городка — двухэтажные здания с мокрыми стенами, арки. Церковь. Голуби. Площадь, мощенная булыжником. Тихий звон колокольчиков.

Александр. Спортивный, открытое лицо; лет сорок пять.

Лошадь, запряженная в прогулочную коляску.

— Экскурсии на экипажах, мимо не проходим!

— Сколько стоит? — спросил Александр.

— Пятьсот рублей большой круг.

Девица соскочила с облучка и, приглашая, откинула тяжелое от сырости одеяло, которым была прикрыта скамейка. Александр пошел дальше. Он шел мимо длинного ряда колясок и сонных лошадей, которые появлялись и исчезали в тумане. За колясками стояли верховые лошади. Кто в вязаной шапочке, кто с бантом на гриве.

...Глаз коня отливал ультрамарином. Конь прижимал уши, переступал копытами. Мягкие белые губы смели с ладони хлеб. Ухватили рукав.

— Он играет. — Девушка-хозяйка обняла коня за голову и стала шлепать по носу. — Кусаться будешь? Кусаться?

— Как зовут?

— Гроза.

— А тебя?

Она вдруг стала суровой.

— Юлия.

Александр, покачиваясь в седле и задевая головой холодные ветки, плыл в тумане. Цокали подковы. Юлия шла молча, смотрела под ноги. Над головой показались купола собора.

Конь шарахнулся с дорожки, Александр еле удержался в седле. Мимо шла женщина, на плече — сумка-планшет. Женщина подняла голову и встретилась с Александром глазами. Ему показалось, что ее лицо очень красиво. Это продолжалось долю мгновения.

— Привет, — послышался ее голос.

— Привет, — ответила Юлия.

Он оглянулся, но силуэт уже растаял в тумане.

На колокольне собора мелодично и сонно забили часы.

Александр шел мимо витрины фотомастерской, где фотографировали в старинных костюмах. Сувенирная лавка. Аптека. Он остановился у доски объявлений. Среди объявлений — «Продам кроликов и козу молодую черную», «Куплю дорого дом или земельный участок» — была старая афишка выборных времен. Непроницаемое лицо мужчины в военной форме. «Наш мэр Егор Сергеевич Зубов!»

Александр сидел в приемной на стуле. Секретарша пригласила в кабинет.

Егор Зубов работал за столом.

— Здравствуйте, — сказал Александр.

Зубов продолжал работать.

— Пандшер.

Зубов поднял глаза. Вспыхнул.

Они уже обнимались.

— Сашка? Здесь? Как ты меня нашел?

— Шел по городу, увидел листовку. Ты — не ты. Щеки-то во!

Женщина, которую Александр встретил утром у собора, — Ирина Андреевна или просто Риша. Тридцать шесть лет. Внимательные глаза. Ее нельзя назвать красавицей — как показалось в первую минуту, — но ее лицо обладает таинственной силой притяжения: хочется смотреть и смотреть на нее.

Она ходила между мольбертами.

Пустой актовый зал с высоким потолком и огромными окнами. Раньше в этом особняке была богадельня, в актовом зале — домашняя церковь. Теперь мольберты, обнаженная натура и студентки-художницы. Был слышен тревожный хрустальный звук. Это огромная люстра звенела — качалась — от сквозняков. Открылась дверь, зашел странный студент, Килин. Он оставил дверь открытой и начал лунатично слоняться по залу, заглядывая в рисунки.

Риша, строго:

— Молодой человек, у нас урок идет! Что вам надо, вы кто?

Килин игнорировал ее. Студентки переглядывались и хихикали.

— Это Килин. Он восстановился и теперь будет с нами.

— Вы мольберт ищите?

Килин сел на пол перед моделью, достал из-за пазухи карандаш и какую-то бумажку и, высунув кончик языка, начал сосредоточенно рисовать.

— У него дни молчания, — пояснила одна из девочек.

В открытую дверь заглянул преподаватель живописи Пал Саныч. Он был навеселе. Шел к Рише — хоп! — жестом фокусника из-за спины букетик.

— На-тюрморт!

— Пал Саныч, закройте дверь, — сказала модель.

Пал Саныч пошел, чтобы закрыть дверь, но по дороге завернул в угол и нашел там среди прочего хлама какой-то пыльный кувшин. Риша разглядывала цветы. Пал Саныч забрал их у Риши и поставил в кувшин, на окно.

— О как!

Улыбался и любовался.

Студентка Карина сказала:

— Мы натюрморты на первом курсе рисовали.

— Цинично, казенно! Вы меня убиваете, Карина! В одном цветке живет вся вселенная! Все краски, оттенки... — учитесь у цветов! Снимите же шоры, откройте глаза, распахните... и вы увидите красный, синий, белый!

— Сейчас у нас не урок живописи, а урок рисунка, — сказала Карина.

— Я замерзла, — сказала модель. — Закройте дверь.

— Поставлю чай.

Риша с электрическим чайником пошла к выходу. Пал Саныч шел за ней, по дороге споткнулся о Килина.

— О! Гений вернулся!

Пожал Килину руку.

Уже в коридоре Риша спросила:

— Что с ним делать?

— Не обращайте внимания.

Пал Саныч взял Ришу за локоть, что-то хотел сказать.

— Не обращайте внимания, — повторил Пал Саныч и ушел.

Цветы в кувшине на окне. Пел женский хор:

...Владычице моя Пресвятая,

Надежда моя, Богородице,

Зрише мою беду,

Зрише мою печаль,

К кому прибегну, как ни к тебе.

Риша пела в хоре, среди других женщин, девушек, девочек. В том же зале — только теперь здесь было пустыннее и темнее. Мольберты стояли у стен. Лил пасмурный свет из окон. Дирижировала Вера Ивановна — седая женщина лет пятидесяти. Среди поющих была и Юлька. Ее конь стоял на лужайке у дерева, его было видно в окно. По улице мимо окон, откуда слышался хор, мимо коня шла высокая, прямая старуха с палкой — как с посохом. Ариадна Георгиевна.

Ариадна поднялась по ступенькам почты.

Телеграфистка набирала текст под диктовку: «Галина, приезжай срочно. Немедленно. Вопрос о доме. Тетка Ариадна».

— Всё?

— Да, всё.

— Десять шестьдесят.

Ариадна расплатилась. И вдруг вспомнила — достала старое письмо.

— Нет, не всё. Что тут написано? Прочитайте.

Телеграфистка изучила конверт.

— Это письмо вернулось.

— То есть как вернулось?

— Это ваше письмо вернулось. Вы писали, вам вернулось. Адресат выбыл. Санкт-Петербург, улица Лесная...

— Как выбыл? Куда?

— Здесь не написано, — засмеялась телеграфистка. — Я на этот вопрос вам ответить не могу.

Телеграфистка вернула Ариадне конверт. Ариадна размышляла. Распечатала конверт, вытащила листок, развернула...

Телеграфистка читала ее письмо: «Здравствуй, Галина. Ты не пишешь уже давно. Был Новый год...»

— Ясно.

Ариадна протянула руку в окошко.

Телеграфистка свернула листок вчетверо.

— Деньги вернуть? Телеграмму передумали посылать? — спросила она.

— Телеграмма — пусть.

Александр и Егор пили вдвоем в маленьком пустом зале ресторана. Сидели у окна. Это был второй этаж. Внизу — центральная площадь, мощенная булыжником. Туристы, фотоаппараты, сувениры, торговцы...

Они пили и ели и не смотрели в окно. Александр не видел Ришу. А Риша сейчас шла через площадь. Она шла к двухэтажному строению на той стороне площади. Там был детский сад.

Егор был пьян.

— Вцепились в свои избушки прогнившие! Ни себе, ни людям! Дай городу развиваться! Как собаки, честное слово, на сене — ни себе, ни людям! С меня только спрашивают, вынь да положь, вынь да положь! Я им, конечно, выну, только они не обрадуются! А ты где, что?

Риша вошла в детский сад.

— Страховой бизнес, — ответил Александр. Офис на Старом Арбате. Жена и дочка в Италии живут. Я с мамой. Тебя-то как угораздило? В мэры?

— Жопа полная. Пока мы там родину защищали, они тут на грядках корячились! Не можешь поправить свой забор — так иди, к детям своим иди, в отдельную квартиру иди, пожалуйста, я сам живу в панельном доме! Дорогу заасфальтировал видовую — там проезжала техника! Президент прилетал на вертолете! Они всполошились — дорога, наша дорога! Мощенная булыжником! Восемнадцатого века! Город-музей! Мы теряем наш город! Так давайте пешком теперь все будем ходить! Президент будет прыгать по вашим колдоебинам! А потом спросит у меня: куда ты, Егор, деньги-то дел, которые тебе были выделены?.. Сашка! Давай, ты ко мне.

— Куда? В политику?

— Не политика. Бизнес! Ты строишь здесь гостиницу. Я тебе даю землю, зеленый свет, всячески содействую. Мафия!

Александр размышлял и смотрел в окно.

— Туризм — это реальный бизнес! Я сейчас на волне, понимаешь?

Я тебя подниму!

Александр налил водки.

— Не знаю. Надо подумать.

— Нас разбросало, как слепых котят! Мы — с тобой!

Риша вышла из детского сада. Она вела за руку шестилетнего мальчика. Ваню. Они шли через площадь. О чем-то говорили. Вдруг остановились.

...Риша сидела на корточках перед сыном и старалась заглянуть в его глаза. Их обходили.

— Почему она так сказала?

— Я проглотил косточку от вишни. В компоте была косточка. Я спросил у нее, что со мной будет. Она сказала, что я умру.

— Ты ей поверил?

Он смотрел на Ришу. Было ясно, что он поверил воспитательнице. Вдруг улыбнулся и покачал головой: нет. Не поверил. Риша обняла его и поцеловала.

...Шли по Старому городу. Это был совсем маленький город: городок для пешеходов, лошадей и велосипедистов. Церкви, шпили колоколен, холмы... Они шли через луг. На холме над рекой стоял одинокий дом — общежитие для художников.

В общежитии они шли по коридору. У раскрытого окна курили бородатые художники. Риша открыла дверь. Сразу кухня, распахнуты двери: одна — в комнату Риши, другая — в комнату Веры Ивановны.

В комнате Риши — кровать, стол, стеллаж с книгами, платяной шкаф; на стенах, на полу — детские рисунки. На рисунках преимущественно коты.

В комнате Веры Ивановны — кровать, шкаф и пианино. На балкон можно попасть из комнаты Риши.

С балкона слышался Юлин голос:

— Кто я тогда была? Кто меня слушать будет? Я — в рев. Все мне: что плачешь по коню? Пятнадцать лет девке, замуж пора, а она по коню плачет!

А я плачу и плачу!

Ваня побежал на балкон. Конь с улицы (первый этаж) тянул сюда морду через балконные перила.

Столик, скатерть, вилки-тарелки, салатница, хлеб, посреди — сковорода, накрытая крышкой.

Вера Ивановна:

— Ваня, мыть руки!

— Я — Сударь Кот в сапогах! — сказал Ваня.

Со сковороды торжественно сняли крышку. Жареная картошка. Ужинали. Юлия ела и рассказывала:

— Немец покатался — обратно коня приводит. Здравствуйте! С разбитой спиной. Подходит ко мне зоотехник: забирай, девочка, своего коня, выхаживай. Я дверью хлопнула — ушла. Был здоровый — на тебе больного, вылечишь — еще кому-нибудь отдадим. Ну, погуляла полчаса вокруг, вернулась, конечно.

Ваня угощал коня хлебом.

За окном была ночь. Ариадна Георгиевна сидела за письменным столом — разбирала бумаги — в комнате, которая была одновременно спальней и рабочим кабинетом. Стены здесь, как и во всем доме, были деревянные. На стенах — картины, гравюры и репродукции с видами Старого города, таким он был в начале XX века и раньше — в XIX и XVIII веках.

Здесь была старинная мебель — книжные шкафы, бюро с книгами, бумагами, папками. Морские камни, ракушки, статуэтки, браслеты и кольца, фигурки животных, ржавые железяки, бусины — в стеклянных банках и просто так, на полках, среди книг. Вазы с засушенными букетами полыни и пижмы.

Ариадна Георгиевна недовольно сняла очки, что были на ней, из ящика стола достала другие — с толстыми выпуклыми стеклами. Надела, посмотрела вокруг. Комната размыта, а буквы на листе сливались и разбегались — подноси его к самым глазам или отодвигай, вытягивая руку. Ариадна Георгиевна устало сняла очки, положила их обратно в ящик. Потерла глаза. Выключила настольную лампу... Сидела, покачиваясь, в кресле-качалке, набирала на спицы петли. Считала.

Это была другая комната — гостиная. Стол, стулья, буфет с сервизами.

На стенах много фотографий — из прошлой жизни. Археологические раскопки.

На пол упала спица. Ариадна вытащила из вязания вторую спицу и все распустила...

Она лежала в кровати с открытыми глазами. Синеватый свет проникал в комнату из окна. Ветер качал занавеску. Вдалеке, на колокольне, тихо пробили часы: раз, два, три... ...На белом листе — буквы: стук, стук, стук.

Ариадна сидела на краешке стула, печатала на машинке и бормотала:

— Два фрагмента киевских бокалов желтого стекла... Трапециовидная бусина желтого стекла, датируемая по новгородским материалам первой половиной XII века... Шиферное пряслице... С внешней стороны южного угла центрального сруба был обнаружен череп лошади. Череп был поставлен на шейное основание... Он лежал затылком к углу сруба, мордой — к северу. Возраст лошади — четыре-пять лет. Обычай приносить при строительстве жертву связан с языческим мировоззрением.

Было утро. Ариадна с чашкой чая сидела у раскрытого окна. За окном по дорожке прошла соседка Машка с козой. На козе позвякивал бубенец. Ариадна смотрела сквозь них. Машка прошла еще немного, оглянулась на окно Ариадны, вогнала в землю колышек, чтобы привязать козу. Ариадна встала и выглянула из окна.

— Машка! Машка! — И погрозила: — Дальше ее веди!

Машка плюнула, выдернула колышек и повела козу дальше, за холм.

Светило солнце. Дорога была пустынна. Александр вел машину. Запиликал телефон.

— Доброе утро, мама. Нет, сразу на работу. Вечером заеду. Цветочек аленький тебе везу. Я всегда осторожно. Все под контролем. Город — да. Да, видел. Наверное, видел. Не знаю, был туман. Феликс еще не звонил? Сейчас — не еду, стою на обочине. Уже давно не еду, стою на обочине, с тобой разговариваю. Не знаю, что шумит. Ветер шумит, птички поют.

Развилка. Светофор. Красный свет. Александр притормозил. Впереди оживленная московская трасса, за ней — город Данилов, его спальный район. Напротив светофора — пустая остановка: «Старгородский поворот». Указатель: «Прямо — Данилов. Центр. Направо — Москва, 280 км». Загорелся зеленый. Александр повернул направо.

Дом стоял на холме, над рекой, открытый ветрам. Общежитие для художников. Дальше улица спускалась вниз, в частный сектор. С другой стороны холма был луг.

Из дома вышли Риша и Ваня в дождевых плащах. Они спустились с холма и пошли через туманный луг, где паслись коровы. Риша громко поздоровалась с пастухом. Тот не ответил, но остановился, сплюнул и стал на них смотреть. Бесцеремонно, нагло. Смотрел и смотрел, хотя они уже далеко от него ушли.

Ваня взял маму за руку и грозно оглянулся.

— Этот пастух мне надоел!

Они стояли у дверей детского сада. Ваня обнимал Ришины ноги. Риша почувствовала на себе взгляд. Подняла голову. Из окна на втором этаже на нее смотрело злое женское лицо.

— Уговорил, — сказала Риша.

Ваня поднял на нее счастливые глаза.

Хрустально звенела люстра. Ваня рисовал на огромном листе ватмана, пришпиленном кнопками к мольберту. Рисовал натюрморт: кувшин с букетом Пал Саныча. Ваня был посажен ко всем спиной, чтобы не видеть ни студенток, ни обнаженную модель.

Риша стояла у окна. Она быстро рисовала на альбомном листе домик — эскиз придумывала на ходу. Здесь же — план первого этажа, план второго этажа... Было похоже на волшебство: то, как она «думает рукой».

Бум! Как будто с той стороны дверей кто-то стукнулся в них лбом. Двери с силой дернули. Еще и еще. Крючок на дверях высоко подпрыгивал.

— Это он, — заволновались девочки.

Риша, стуча каблуками, медленно подошла к дверям. Протянула руку, чтобы снять крючок, но тут в двери грохнули так, что они распахнулись сами,

и в класс ввалился Килин.

— Здравствуйте, — сказала Риша ледяным голосом.

Килин не обернулся в ее сторону, прошел к своему мольберту. Риша подошла к нему и встала за его плечом.

— Килин, я вас ничему научить не смогу, — сказала она. — Я прошу вас на мои уроки больше не приходить. Можете перевестись в другую группу.

Килин точил карандаш и улыбался.

— Я не буду терпеть это хамство. Вы меня слышите?

Ваня подошел к ним. Смотрел на Килина волчонком. Килин увидел Ваню. Он наклонил голову набок, прищурил глаза. Риша смотрела, как Килин смотрит на Ваню, и чувствовала ужас. Она не могла этому помешать. Ее как будто пригвоздило к полу. Килин вдруг стал быстро рисовать Ваню. Риша сделала шаг и встала между ними.

— Килин, — тихо сказала она. — Посмотрите на меня!

Килин сфокусировал на ней взгляд. Риша — впервые — смотрела ему в глаза. Это были абсолютно пустые глаза. Может быть, Килин был до бесчувствия пьян или находился под действием наркотика. Или просто был сам по себе — такой.

— Туда! — Риша порывисто указала на модель. — Там модель. Ее рисуйте.

Килин улыбнулся, облизнул губы и закрыл глаза — в знак согласия.

Вера Ивановна курила в открытое окно. Это окно было на площадке лестницы. По лестнице поднималась Ариадна Георгиевна.

— Она курит! — сказала Ариадна Георгиевна. — Я всегда знала, что вы курите. Вот пошла по черной лестнице — и застукала вас!

— Я не скрываю.

— Вера Ивановна, что с Ришей? Что у нее случилось?

— А что у нее случилось? Не знаю, ничего не случилось.

— Ничего не знаете?

— Хотите, спрошу у нее?

— Если она мне ничего не сказала, вам тоже не скажет.

— С чего вы взяли, что у нее что-то случилось?

— Я еще не совсем ослепла, я вижу!

— Что же вы видите?

Прозвенел колокольчик.

— Начинается, — сказала Вера Ивановна.

— Без вас не начнут!

Они с Верой Ивановной стали медленно подниматься по лестнице.

Хор пел «Серенаду» Шуберта: «Песнь моя, лети с мольбой, тихо, в час ночной». Риша стояла в самом последнем ряду, на верхней ступеньке лестницы. Пела. Ее глаза блестели.

Это был тот же актовый зал училища, на сей раз плотно заставленный стульями. Вера Ивановна дирижировала.

Ариадна Георгиевна сидела, выпрямившись, и слушала. Бородач, сидевший перед ней, обернулся и тихо сказал:

— Вы меня, конечно, не помните. Я Антошка.

Ариадна Георгиевна удивленно воззрилась на него.

— Практикант. Лет двадцать назад — здесь копали, у вас.

Ариадна Георгиевна улыбнулась тепло.

— Я вас помню. Антошка! У вас теперь борода...

Он смущенно отвернулся. Но через мгновение снова повернулся.

— Это моя жена, Елена.

Жена Антошки, женщина в странной шляпке, обернулась и улыбнулась Ариадне Георгиевне. Ариадна Георгиевна внимательно, тяжело посмотрела на Елену. Та всё улыбалась.

— Копаете? — спросил Антошка, радостно кивая.

— Я давно не копаю, — сказала Ариадна Георгиевна и недовольно шмыгнула носом.

Риша пела и смотрела на лица зрителей. Это были те самые лица, которые она каждый день видела в городе, встречала в магазине, по дороге на работу. Здесь были все — вплоть до пастуха и Ваниной воспитательницы. Были Ришины студентки. Были крестьяне — старики, продававшие овощи и молоко на рынке. Была богема — художники их училища, музейщики. Были лица из администрации. Были добрые, злые, усталые и воодушевленные лица; кто-то слушал, кто-то дремал, кто-то переглядывался через ряды — и все они чем-то были похожи. Редактор местной газеты — хитрый, самоуверенный и глуповатый тип, экипированный фотоаппаратом и диктофоном. Бывший мэр Иван Иванович — торжественный и спокойный старик в орденах Великой Отечественной. (Он живет в том же доме, где вся администрация, и каждое летнее утро метет метлой двор, а зимой убирает снег с дорожек.) Роман Васильевич — помощник действующего мэра. Парень семнадцати лет, прыщавый, в синей рубашке и при галстуке, с немного перекошенным лицом. Главный архитектор — Сергей Евгеньевич.

Риша встретилась с ним глазами, и он вежливо поклонился, улыбнулся.

И тут Риша увидела Килина. Он сидел почему-то выше всех остальных — и вдохновенно рисовал, роняя вокруг себя свои листочки.

...Антошка снова повернулся к Ариадне Георгиевне и сказал:

— Приезжайте к нам. Мы под Тулой копаем. Приедете?

Ариадна Георгиевна удивилась. Ее глаза загорелись. И потухли.

— Да ну, что вы, приеду, кому я там нужна? Слепая, глухая. Я на пенсии.

Антошка прижал к груди руки и сказал искренне:

— А мы... транспорт организуем.

Ариадна оттаяла:

— Здесь-то вы какими судьбами?

— Моя жена отсюда.

...Юлия толкнула Ришу в бок и кивнула на дверь.

Двери в зал были открыты. Около входа, у стены, стоял Пал Саныч с огромным букетом полевых цветов. Он слегка покачивался — был под хмельком — и смотрел беззаветно на Ришу.

Его красноречивый взгляд в зале заметили: посмеивались, обсуждали.

Риша отвела глаза и стала смотреть на люстру — огромная, тревожно звенящая, казалось, она чуть качается и сейчас рухнет на головы зрителей. Риша закрыла глаза. Сын Ваня из зала смотрел на Ришу.

ПОЛНОСТЬЮ сценарий читайте в бумажной версии журнала. Файл .doc (около 300 Кбайт) можно получить по запросу на

Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра. (web-редакция)

Дом стоял на холме, над рекой, открытый ветрам. Общежитие для художников. Дальше улица спускалась вниз, в частный сектор. С другой стороны холма был луг.— Вы меня, конечно, не помните. Я Антошка.