Собачья жара. «Клык», режиссер Йоргос Лантимос

Авторы сценария Йоргос Лантимос, Эфтимис Филиппу

Режиссер Йоргос Лантимос

Оператор Тимиос Бакатакис

Художник Элли Георгакополу

Композитор Георги Мавропсаридис

В ролях: Христос Стергиоглу, Микеле Вэлли,

Аггелике Папулиа, Христос Пассалис

Boo Productions, Greek Film Center, Yorgos Lanthimos,

Horsefly Productions

Греция

2009

Все счастливые семьи счастливы одинаково, и потому одинаково скучны. Несчастные семьи, те, которые «по-своему», — вот настоящая радость для писателей и кинорежиссеров. Фильм греческого режиссера Йоргоса Лантимоса «Клык», получивший в Канне-2009 главный приз конкурса «Особый взгляд», — история семьи, которая счастлива по-своему.

Бесконечно счастлива. Отец, мать, две дочери и сын медленно дрейфуют по чистым, тягучим солнечным дням вечной середины лета, вечных каникул. Зеленая лужайка, голубые блики бассейна, живая изгородь в полтора человеческих роста. Иногда над их домом пролетают самолеты. Иногда самолеты — маленькие игрушечные самолетики — падают на лужайку. Дети этого очень ждут. Все-таки событие, а их жизнь не так уж богата событиями.

Дети уже почти взрослые — лет пятнадцати-восемнадцати, самое взрывоопасное время, когда детская покорность прорастает чуждыми и страшными желаниями, а те сминаются влет тяжелым, огромным внешним миром. Только у этих молодых людей нет огромного мира, весь их мир находится внутри глухого забора: им нельзя выходить наружу, потому что они с детства знают, что за забором может выжить лишь взрослая, полностью сформировавшаяся особь, как, например, их отец. Полностью человеческая особь формируется тогда, когда у нее выпадает клык, не важно, верхний или нижний. Не молочный зуб, а коренной, постоянный. Когда этот клык — дословно «собачий зуб» — вырастет еще раз, человеку можно будет учиться водить машину. Пока что дети должны заботиться о доме и саде, хорошо себя вести, уважать своих родителей, учить новые слова. Например, слово «море». Море — это вид мебели. «Ты устал, сядь на море, отдохни». Зомби — это маленький желтый цветок. «Мама, я нашел двух зомби, подарить тебе?» П...да — это яркая лампочка. П...да — это яркий свет. «П...да погасла, и комната погрузилась во тьму».

Фильм «Клык» начинается с азбучных истин, с энциклопедических статей, с закадрового голоса, который бесстрастно начитывает абсурдные определения: что такое море, что такое мотоцикл. В кадре — скучающие девушки и юноша, они пытаются придумать какую-нибудь новую игру. Вежливая скука в ухоженном мире абсурда — так устроен «Клык», стеклянный шарик с искусственным снегом внутри, идеальная экосистема, в которой все подчинено пусть безумным, но незыблемым правилам. Единственная проблема, которую семейству сложно решить собственными силами, — сын уже достаточно взрослый, и ему (в гигиенических целях) регулярно необходим секс. Поэтому в определенные дни отец привозит со своей работы чистую, здоровую женщину, чья задача — удовлетворить сексуальные потребности сына.

В семье патриархат, отец устанавливает законы и следит за их выполнением. Он же приносит продукты, подбрасывает игрушечные самолетики на лужайку, зарабатывает деньги и пугает детей рассказами о мире за пределами забора.

Все это очень похоже на классические антиутопии и больше всего на замятинское «Мы» с его Зеленой Стеной и конечной Вселенной, пронизанной солнцем и безмятежностью. Но если у Замятина единственным элементом хаоса в «математически безошибочном счастье» была душа, а следовательно, любовь, то Лантимос не отвлекается на вечные абстрактные вопросы. Он смущает своих героев вполне конкретной любовью: любовью к кинематографу.

Первым шагом одной из сестер к свободе становится не знакомство с пришедшей извне женщиной, не секс и даже не инцест. Обряд инициации запускается при помощи кнопки Play на видеомагнитофоне. В часы отдыха семейство иногда смотрит видео, но это исключительно записи домашних посиделок и тихих семейных игр. Home video, в котором режиссер, очевидно, отец семейства, замещает собой весь киноконтекст и само становится киноконтекстом: старшая сестра знает все домашние кассеты наизусть и подсказывает своей экранной версии, что нужно сказать дальше. Когда же в эту замкнутую систему попадают фильмы «извне», большое поп-кино взрывает стены закрытого мира, как большие подростковые желания взрывают спокойную детскую жизнь. Теперь бассейн не только место, где нужно плавать, чтобы поддерживать тело в тонусе, но и место, где можно разыгрывать сцену из «Челюстей». А на занудном семейном празднике девушка начинает неуклюже исполнять танец из «Флэшдэнса», и родители не сразу узнают эту жуткую пародию — а узнав, вдруг становятся пугающе похожи на членов приемной комиссии «Флэшдэнса».

Приобщение к поп-культуре — часть обряда инициации. Лантимос последовательно отказывается от всех возможных режиссерских соблазнов: он не превращает свой фильм в политическую аллегорию, не рассказывает притчу, не скатывается в чистый абсурд. Подчеркнуто спокойно следит за частной историей счастливой семьи. И камера тоже ведет себя как один из членов семьи: то засматривается на небо или на живую изгородь, нежась в привычной летней скуке, то со щенячьим любопытством бросается в новую игру. Картинка чуть смазана, иногда кажется блеклой — не потому, что вокруг все серо, а просто солнце светит так ярко, что мир тонет в бесчисленных оттенках белого.

Судя по всему, Йоргоса Лантимоса занимает рутинность бессмысленного. Он интересуется способами, при помощи которых небольшие сообщества пытаются преодолеть скуку повседневности. В его дебютном полнометражном фильме «Кинетта» несколько человек в тихом приморском городке подробно разыгрывают сцены преступлений. Инсценировка чужой смерти становится для них наркотиком, позволяющим с животной полнотой почувствовать настоящую, неподдельную жизнь. В своей страсти к фиксации повседневности, к деталям и подробностям Лантимос слегка напоминает братьев Дарденн, но обыденную жизнь своих героев он наполняет предельно абсурдным содержанием. Получается абсурдный реализм, безумная для внешнего наблюдателя, но совершенно привычная для персонажей жизнь. Каждый человек, каждая семья устанавливают собственные правила, удивляющие или раздражающие окружающих. Лантимос и его соавтор сценария Эфтимис Филиппу доводят эти правила до запредельности, а камера показывает сошедшую с ума повседневность без всякого любопытства, без ужаса и без удивления. В «Клыке», как и в «Кинетте», не все до конца продумано и не все безусловно логично. Если начать разбираться, видны сценарные дыры, психологические нестыковки, фактические ошибки. Например, каким образом отец оправдывает периодическое присутствие чужого человека в их узком семейном кругу? Зачем он сдирает этикетки с бутылок воды, прежде чем привезти их домой? Почему девочка, которая постоянно изучает анатомический атлас, верит в эту ерунду с выпадением клыков? Как отец это объясняет?

Да никак он ничего не объясняет. Мир творится вот сейчас, его собственной волей. Он — демиург, приводящий в движение планеты, автомобили и рыб в бассейне, он придумывает законы этого мира и дает имена существам, населяющим его. «Клык» строится на незыблемой логике космогонических, точнее — антропогонических мифов, по которой мир возникает из слюны, частей тела, мыслей, слов или любых других продуктов жизнедеятельности творца. «Так устроено» — вот неоспоримое объяснение, «так надо» — вот достаточный повод. «Через некоторое время ваша мама родит двоих детей и собаку. И если насчет детей мы еще подумаем, то про собаку я не хочу слышать никаких возражений: она ее родит», — заявляет отец во время очередного семейного ужина. Если в этом мире когда-нибудь возникнет нужда во Фрейде, мама родит и его.

Колыбель человечества перестает раскачиваться в тот момент, когда появляется герой, способный восстать против богов. Это происходит в каждом обществе. В каждой семье. В каждом человеке. За стенами каждого дома ждет жадный хаос, пожирающий любого, кто попробует сделать шаг за пределы уютного кокона. И все равно кто-нибудь всегда делает этот шаг. Старшая сестра, отравленная большим кинематографом, выбьет себе клык и отправится за ограду, во внешний мир. И ничего, что там ее ждет какое-то безумие, что там акулы пожирают людей, что боксеры по имени Рокки дерутся за деньги, женщины танцуют перед приемной комиссией, а их семьи (кто же еще?) снимают все это для home video, чтобы пересматривать долгими летними вечерами.

Ее будут искать: брат, сестра, мать и отец станут бегать вокруг дома и громко лаять (потому что правила гласят, что ночью надо лаять). Все это закончится утром. В последнюю секунду фильма завершится мифическое время, правремя, время первотворения. После него начнется история. Финальный кадр сделает милую безделушку, изобретательный сценарный эксперимент большим искусством. И в этот момент «Клык» перестанет быть хорошей литературой и окажется хорошим фильмом. И нет, я не скажу, что там, в этом последнем кадре. Там конец времен, а конец времен каждый должен прожить сам.