Кремень. «Бубен, барабан», режиссер Алексей Мизгирев

Кремень

«Бубен, барабан»

Автор сценария, режиссер Алексей Мизгирев

Оператор Вадим Деев

Художник Денис Шибанов

Звукорежиссер Макар Ахпашев

В ролях: Наталья Негода, Елена Лядова, Дмитрий Куличков, Сергей Неудачин, Олег Васильков, Олег Билик, Любомирас Лауцявичюс, Александр Обласов

«Итака-фильм», «Централ Партнершип»

Россия

2009

В маленьком шахтерском городке, про который новоприбывшим гражданам местные жители сразу честно сообщают, что «города нет — так, поселок», в местной библиотеке работает заведующей Екатерина Артемовна — суровая женщина в твидовом костюме, давно и накрепко затянутая нелегкой провинциальной жизнью в тугой узел. Ее коллега и соседка по общежитию, шустрая кисейная барышня с романтической поволокой в глазах, по мере возможности пытается соответствовать — «уж, замуж, невтерпеж», конечно, на худой конец и недалекий, но работящий ухажер Слава сгодится на роль синицы в руках, но лучше все-таки еще потомиться в ожидании большого светлого чувства. Несгибаемая же Катерина выдает ежедневно положенную школьникам порцию Чехова и Тургенева и читает наизусть Редьярда Киплинга на общественно важных мероприятиях. В свободное же от исполнения прямых обязанностей время Екатерина Артемовна выбивает материальные средства из родителей нерадивых детей, оставляющих неуместные художества в библиотечных изданиях, и, надвинув на лоб жутковатую лыжную шапочку, ходит по поездам, продавая вверенное ее заботам библиотечное имущество — «дешевые книги, есть «Анжелика».

Сердце заведующей, надежно припрятанное за броней твидового костюма, забьется сильнее, когда в городок вдруг занесет Алексея — статного мужчину в военно-морской форме с повадками и понятиями бывшего зэка. У него свои, несколько отличные от Катерининых, представления о том, как нужно «отжимать сердце», и свои понятия о чести и честности, которые он с деликатностью локомотива демонстрирует окружающему миру. И как тут признаться только-только почувствовавшей вкус женского счастья героине, что она и есть та самая «старуха», что торговала в поезде дешевым Пушкиным да «Илиадой»... Ему, впрочем, вскоре все равно услужливо донесут — и сорвется со стоном с крючка выстраданное женское счастье. Обозвав возлюбленную напоследок сволочью и барыгой, отправляется идейный «моряк» паковать вещи и уходит жить к романтичной барышне за соседней дверью, позабывшей по этому поводу о недалеком, но работящем Вячеславе. Морячок-то потом уедет, а две женщины останутся делить неподеленное — пыльного Пушкина в библиотеке, общий умывальник в коридоре общежития и неслучившиеся мечты о счастье.

Умирает Катеринин отец, отписав ей перед смертью квартиру — квартиру, которую Катя готова отдать тому, кто поможет ей избавиться от подруги-предательницы. Хорошо знакомая с классикой отечественной литературы, Екатерина Артемовна раз и навсегда усвоила для себя, с чем исторически рифмуется слово «любовь» и что самые сильные чувства всегда выписаны в багряных тонах... И кажется, что единственная иллюзия выбора, оставленная в этом случае человеку, — свобода выбирать, чем утолить свои душевные печали — шилом или подвернувшейся под руку опасной бритвой.

Начавшаяся на полуслове и на полуслове же обрывающаяся история, описанная в фильме Алексея Мизгирева, несмотря на кроваво-красный квадрат титров с надписью «Бубен, барабан», некстати напоминающей о чем-то из репертуара вечернего эфира канала НТВ, вряд ли смогла бы вписаться в формат программы, скажем, «Максимум». В этой несложившейся истории любви с кровавыми последствиями для красочной кровавой бытовухи слишком мало кровавостей и слишком мало бытовухи, для емкого же социального обобщения — критически мало собственно какого бы то ни было обобщения.

И, кажется, именно этим «Бубен, барабан» при всей своей аскетичной, сдержанной режиссуре столь разительно выделяется из и без того неоднородного фронта отечественного кино последних лет, негласно поделенного на два лагеря — нет, не на жанровое и авторское и даже не на ориентированное на реальность и фэнтезийное, а на утопленное в быту и выспренное обобщающее.

Режиссер и автор сценария «Бубна...» Алексей Мизгирев от быта далек и к обобщениям не тяготеет. «Бубен, барабан» — это не бытовая зарисовка и не социальный комментарий. Это личная драма в том подзабытом уже смысле, когда слово «личное» значит не только и не столько «частное», сколько — «личность». И основной конфликт картины Мизгирева — конфликт героя с его собственным временем. Необязательная любовная драма, конфликт видимого с реальным (неразрешимый в силу того, что когда видимое наконец становится реальным, все уже давно отвернулись в другую сторону), искупление через страдание, «отжим сердца» через спасительную струйку крови — сюжет, уже давно поистрепавшийся и потерявший статус сакрального: что мы, в конце концов, «Пианистку» не видели?.. И все же, все же.

«Бубен, барабан» во многом похож на свою собственную героиню — похож своей режиссурой. На первый взгляд слегка скованная, осторожная, несвободная, строгая, она тоже прячет суть под броней из длинных проездов по разряженному пространству кадра. Сложно узнать в натянутой, как струна, суровой библиотекарше с растопленным сердцем бывшую «маленькую Веру», нелепую, трагически бессмысленную девицу с трагически бессмысленными перышками на голове. И как бы ни стремились авторы к обратному, шлейф той самой роли тянется за Натальей Негодой и сюда, впиваясь наманикюренными по давно ушедшей моде ногтями в самое сердце несчастной Екатерины Артемовны, заставляя сравнить, искать параллели и находить их вдруг. Быт, как известно, слопал не одно юное сердце — герои фильма Василия Пичула барахтались в этом самом быте, задыхаясь от ора, скуки и отсутствия смысла, толпились в кадре, а бесчисленные банки солений наступали со всех сторон, окружали, давили, так что даже непонятно было, как еще хватало этим самым героям воздуха, чтобы орать и спорить о чем-то.

В картине Мизгирева быт занимает ровно столько места, сколько, в принципе, должен занимать быт — пол, стены, потолок, кухонная утварь, покрывало на кровати. Персонажи существуют не то чтобы вне всего этого, просто где-то рядом, у кромки кадра — и пока камера плавно кружит меж коридоров и тоннелей, люди так же вальяжно движутся по заданной свыше траектории, словно фанерные фигурки в настольном хоккее — знать бы только, в чьи ворота следующий гол. «Маленькую Веру» обзывали обидным словом «чернуха», потому что авторы показывали заведомо «некрасивым» то, что в приличном обществе принято романтизировать, и показывали крупным планом вещи, о которых принято было говорить стыдливым полушепотом. «Бубен, барабан» уже успел схлопотать несколько подобных же обвинений, потому что замахнулся на святое, на Пушкина, на незыблемый сакральный статус русской культуры в сознании каждого человека, правда, без уточнений, что более обидно и «чернушно» — библиотекари, приделывающие ноги казенному имуществу, или то, что пресловутую «Анжелику» разбирают в поездах лучше, чем «Маленькие трагедии»... «Чернуха» здесь — слово не столько обидное, сколько вызывающе нелепое. Персонажи «Бубна...» извлечены из окружающей бытовой реальности аккуратно, но очевидно и настойчиво, и не за «опороченный» же образ российского библиотекаря обижаться, в самом-то деле?

Есть ли соблазн увидеть за частной историей — несчастливого человека, осуждающего собственные поступки и слабости и тем не менее раз за разом их повторяющего, словно заводной болванчик? Разглядеть в истории болезни, за вполне себе частным гастритом неизлечимую общенациональную язву? Есть, конечно, есть. Такой соблазн есть всегда, но предпосылок к нему авторский текст услужливо не предлагает. Кажется даже, что «Бубен, барабан» и вовсе лишен какой бы то ни было — по крайней мере, традиционной — метафорики: ветки на деревьях не становятся крестами, осеняющими для страждущих крестный путь к спасению души, и т.п. Здесь метафоры — сами персонажи, зависшие в наэлектризованном воздухе над безымянным провинциальным городком, и каждый черпает из этого воздуха расхожие клише для собственного существования.

Героям, демонстрирующим на публике болезненный душевный стриптиз, в обществе, где ходить без трусов все-таки чуть менее зазорно, чем с распахнутой настеж душой, просто не остается ничего другого, кроме как ковать собственную индивидуальность из тех железобетонных частичек культуры, самые крайние, отчаянные проявления которой, что ни говори, все же въелись в сознание обывателя куда крепче, чем любые изысканные фразеологизмы, которые используют персонажи Валерии Гай Германики. И главная примета внутреннего времени картины, никак больше не обозначенного, — это все та же, закаленная сталью непоколебимость устойчивых архетипов, исторически уравнивающих в сознании людей проявления сильных чувств с жанром трагедии и ему сопутствующими атрибутами. «Маленькая» Вера, как известно, не смогла умереть согласно сценарию и придать, таким образом, хоть какую-то возвышенность своему образу. Герои «Бубна, барабана» тоже безотчетно тяготеют к высокому жанру как к единственному спасению от привычного постылого течения жизни — проще говоря, от скуки. Вот и ждут юные барышни «настоящей любви» и «интересного человека» и отыскивают вдруг потом в заезжем мужичке с искривленной диаграммой судьбы. И следует бывший зэк какой-то своей, особой справедливости, так и не сумев понять и объяснить ее до конца хотя бы себе.

И льет свою кровь, изливая обиды и печаль, несчастная женщина, не сумевшая сама себе простить собственной слабости. Здесь все верят, что систему нельзя сломать, и выйти из нее можно, лишь фатально поломавшись самому.

Новая эпоха не создала новых героев, а персонажи ее в бесконечном замкнутом круге лишь перемалывают сами себя, примеряя и примеряя чужие, не прочувствованные и так и не понятые до конца роли. Паршивое время для любви — и тем не менее «Бубен, барабан» скорее именно о любви, чем о чем-либо еще. О любви не как о чувстве между конкретными людьми. О любви как о жизненном принципе, открывшемся суровой женщине в дешевом твидовом костюме только в самом конце пути. О любви, к которой уже давно придуманы другие рифмы, просто об этом написано не так много хороших книг.