Б.Р. (Барбара Радзивилл из Явожно-Щаковой). Фрагменты романа
- №10, октябрь
- Михал Витковский, Юрий Чайников
-
-
Михал Витковский родился в 1975 году, но успел заслужить репутацию одного из самых обещающих польских писателей молодого поколения. Автор двух сборников рассказов — «Копирайт» (2001), «Фотообои» (2006), —нашумевшего, переведенного на многие языки романа "Любиево«1 (2005), а теперь и нового сочинения — «Барбара Радзивилл из Явожно-Щаковой».
Вместе с героем, когда-то мелким фарцовщиком, сегодня владельцем ломбарда, мы совершаем занимательное путешествие по миру пэнээровских загибающихся гешефтов, притонов, прицепов с горячими сэндвичами. На таких мелких бизнесах главный герой зарабатывает себе половину дома, называемого польским кубиком. Вечерами он вожделенно пересчитывает свои денежки. Через зарешеченное окно ломбарда он смотрит на мир и пишет на изъятом за долги у студента компьютере свои мемуары. Так и жил бы он долго и счастливо, продолжал бы торговать горячими сэндвичами, но на смену доморощенному капитализму, который и капитализмом-то назвать язык не поворачивался — таким беспомощным он был перед административной системой, — из-за разрушенной Стены хлынули новые времена, а с ними и настоящие акулы капитализма. Хуберт разоряется.
Он и раньше был человек небольшой, а теперь стал совсем маленьким, ищущим спасения от судеб: то прячась в образ Барбары Радзивилл, когда в момент удивительной ностальгии он примеряет перед зеркалом оставленные в залог у него в ломбарде жемчуга и представляет себя Б.Р., то ближе прижимаясь к своему охраннику Саше. В конце концов ему, ревностному католику, который молится, чтобы Господь наслал рак на его конкурентов, является Богоматерь и отправляет его в паломничество, которое оказывается путешествием по литературным стилям, эпохам, сюжетам...
Другие времена, другой и «маленький человек». Если раньше он мог от невзгод мирских укрыться шинелью, то теперь и шуба не поможет, только фантазия, только вымысел, которые унесут его куда подальше во времени и в пространстве... и в темноте... Кино да и только...
Юрий Чайников
Не было у меня денег открыть зеленную лавку, но голова-то была! Поехал я в Невядов, жара, иду, даю банку кофе, чтобы к директору попасть. А ему как раз была нужна партия кирпича, снова еду, теперь к директору комбината стройматериалов, припарковываю моего "Малюха«2, иду, даю банку кофе, чтобы попасть к нему. Жара. А он говорит: нету у меня ни хуя. Хорошо, что были у меня знакомства по части детских комбинезончиков Бобо, и я говорю ему, что так, мол, и так, есть комбинезончики. Да ну! Вот жена-то обрадуется! За эти комбинезончики мне пришлось поставить одну левую ванну. И вот так в конце концов купил я мой прицеп. «Малюху» под силу. А дело было уже в середине
Завидев прицеп, знакомые спрашивали меня: «ты что это, Хуберт, в эту затяжную непогоду в отпуск в Югославию направляешься? Времена такие тяжелые, а ты на курорт?!» Хе, хе, хе! Какой курорт, кто хоть что про курорт говорил? Точка! Точка, это вам что-нибудь говорит. Точка общепита третьей категории, так называемая малая гастрономия, запеченные в ростере сэндвичи, по-простонародному запеканки, картошка фри, хот-доги — у Б.Р., как известно, лучшие. (Жареным лучком будем посыпать?) Какой общий принцип запеканочного бизнеса? Толкнуть людям старое, бывшее в употреблении масло, реанимированные в ростере багеты, тертый сыр, о котором слова доброго не скажешь, кое-где выглядывает давленный шампиньон, политый разведенным водой кетчупом, — и все это обменять на живые деньги. (Три восемьдесят, все как положено.) Что же касается этих шампиньонов, тоже не поручусь, но человек, как известно, не свинья — все съест. Да и деньги-то до недавнего времени были какие-то ненастоящие и, что хуже всего, в любой момент могли начать таять прямо на глазах, так что деньги — это еще не конечная станция локомотива под названием «бизнес». Деньги, в свою очередь, надо было как можно скорее обменять на слитки золота и надежно их упрятать в надежно охраняемом ящичке из настоящей крепкой стали. (Соус какой будем брать? Чесночный, пикантный, мягкий, кетчуп, горчица?)
И радостно потирать руки!
Только сталь и золото позволяли хоть как-то сдержать падение ценности. Испуганно убегавшей от воды и шампиньонов через деньги к более надежным субстанциям. Потому что ценность — это поток, это вода: без русла, без трубы блуждает она беспомощно, влекомая каким-то своим внутренним беспокойством. Шустрая, как подросток. А почему бы ей в таком разе не течь к безопасной при-стани нашего ящичка. (Двадцать грошей найдутся?) Похожая природа в сущности у каждого бизнеса: дать говно, все что угодно, получая за это пусть мало, но зато в таких количествах, чтобы это «мало», это «почти ничто» обменять хоть на каплю, на крошку реальной ценности, на слиточек золота или пачечку ровненько сложенных в шкатулке долларов, которые можно ночью достать, поглядеть, а то и погладить, поцеловать, понюхать и т.д. (Что-нибудь еще для милой пани?)
Скажу так: в ботинках Relax я ходил, из дюралекса5 кофе пил, на электронные часы (с калькулятором) смотрел, подержанного «Малюха» (модель «Сахара») приобрел, одним из первых в Явожне спутниковую антенну на крышу установил, на отдых цвета кофе с молоком ездил — вот он, исповедальный перечень потребительских грехов дитя века, моих грехов.
Впрочем, с сосисками для хот-догов было туго до тех пор, пока не распрощались с социализмом.
Бррр! Холодно. Снимаю одежду, а была не была, раз могу позволить себе полноценное омовение в ванне! Богач, и на это денег хватит. Это столько стоит, Боже мой, как эти красные колесики в счетчике крутятся! Но как только человек почувствует погружение в теплую жидкость и в ванне свое тело расправит, то и думается ему лучше и он обязательно что-нибудь придумает, с чего потом сможет купоны стричь, так что в итоге купель оправдывает себя. Впрочем, и на толчке сидючи, тоже хорошо с мыслями собираться и планы строить, о деньгах думать, о бизнесе, да и выходит дешевле. Погружаюсь в ванну. Вся комната в испарине. Надо бы как-нибудь все тут покрасить, отремонтировать, потому что когда я все это строил, то все вокруг было как бы с левым уклоном: из левого кирпича строено, из левых партий приобретено, левой краской крашено, так что теперь все осыпается, надо бы соскоблить, покрасить, пока дела хоть как-то идут... Дом, говорят, оседает. А как ему не оседать, если все в моей жизни построено на песке.
С другой стороны, это был период бури и натиска. Storm und Drang! Восемьдесят за ногу его дери второй год! Мягко говоря: проблемы с поставками стройматериалов. Боже! Ну хоть шаром покати. Узнал я, что в какой-то деревушке недалеко от Новой Руды есть частный кирпичный заводик, где можно задешево купить приличный кирпич. Сажусь в «Малюха», еду, подъезжаю, круто торможу. А там какие-то люди точно призраки колышутся возле кирпичного завода. Выхожу, дверцу захлопываю, добрый вечер, господа. Я за кирпичом. А они, мягко говоря, в нетрезвом до такой степени состоянии, что челюсти их онемели и ответить не могут. Только охранник вышел из будки и рассказывает мне, что произошло. Выясняется, что первая партия кирпича так здорово у них вышла, что они упились на радостях. Охранника то и дело в Новую Руду за водкой посылали. Допосылались так, что вторую партию из печи забыли достать! Так, что потеряли несколько десятков тысяч кирпичей, вон, смотрите... И показывает мне такую гору глины, ни на что больше не годящуюся, какого-то говна, что от тех кирпичей осталось. Вот они и пьют, но теперь уже с горя. Один из этих бизнесменов с кирпичного завода сыграет потом в моей жизни не последнюю роль. Однако, не забегая вперед, напомню, что хозяев было двое. И с этим заводиком как-то не ахти у них шло. Были какие-то проблемы с деньгами. Эх, надо было бы им найти такого Сашку, как у меня, и тогда бы дела у них лучше пошли, да вот не нашлось. Тогда решили они, что заводик кирпичный надо поделить. А точнее, как это у нас бывает, одному — заводик, а другому (а был он слесарь-сантехник по образованию или что-то вроде того) — деньги. Вот только денег не было. Куча глины после кирпичей и металлолом. Потому что кто-то заплатил им металлоломом. Пусть не простым, а медным, но все равно ломом... Ну, значит, так, я беру заводик, все расходы, все проблемы беру на себя, а ты бери этот замечательный лом. А этот слесарь-сантехник, бедненький такой, затюканный, говорит: «А хуй в жопу! Беру этот лом и возвращаюсь к матери в хозяйство в деревне Млынок под Бытовом. Карьеру свою неудавшуюся преждевременно на земле закончу. Тут как была стерня, так и останется стерня. Все золотые прибамбасы-ананасы, все надежды — все по дешевке за спокойствие отдам. За воздух свежий, за молоко прямо из-под коровы, за вечера в хате. Иметь или быть — вот в чем вопрос, так возьми ж ты эту медь и будь. Может, этот металлолом под Бытовом на что сгодится?» Грузовиком на северо-восток вернулся. А поскольку, как я уже говорил, времена стояли первозданные, и была это Земля обетованная, и все менялось, тут и явилось чудо: в течение недели лом подорожал в Польше в полторы тысячи раз! В полторы тысячи раз! Ай-вай! И он в одночасье превратился в богача. Без запекания сэндвичей, без обивания порогов. Пусть здесь стерня стелится низко, а скоро будет Сан-Франциско! Пусть здесь растет дремучий лес, а вырастет Лос-Анджелес! Да что там будет, уже есть! И около Познани, как едешь на Гнезно, он основал большое Предприятие Оборота Цветными Металлами. С главным управлением металлургического завода «Польская медь» деловые контакты наладил... Тогда этот цветмет достать было гораздо легче, чем сейчас. Его просто скупили и вывезли в Гамбург. Там за это он получал марки и привозил их в Польшу, под Гнезно. Клал их по ящикам, в сумки, садился перед телевизором, открывал мерзавочку водки-люкс из Певекса, пускал фильм по видаку. И всё. Всё, конец работы. На работе я его только раз в жизни видел, притом пьяного, перед киричным заводом, когда они забыли вынуть партию из печи и пили с горя, в помятом прикиде бизнесмена, со съехавшим набок галстуком, но Фелек, у которого везде знакомые, особенно в определенных кругах, говорил, что это тот самый слесарь-сантехник, который в одночасье стал ворочать деньжищами порядка больше миллиона долларов в месяц. Охрану завел... Тогда еще, в первой половине
***
С кондитерской дело было так: сижу раз в ломбарде, за окном идет черный снег с шахты Мысловице, двери открываются, входит какой-то юнец, что-то за собой тащит. Куда? Куда тащишь, что это? Дверь за собой прикрой. Да не получается у него, человека, что ли, какого за собой тащит?! Нет, не человека, хуже. Мороженое тащит, но мороженое размером в человеческий рост. Громадное, пластмассовое, покрытое лаком мороженое на металлической подставке: три шарика в рожке в полтора метра. Куда это ты тащишь, у кого ты, недоносок, свистнул? А юнец на это, что, дескать, купил у одной женщины. Манька Барахло зовут эту особу... И чтобы ему хоть сколько-нибудь за этот муляж одолжить. А вот не одолжу! — решил я, но вдруг в голове у меня ожили прежние мечтания. О кондитерской, о машине для производства мороженого. Думаю, знает стервец, чем меня пронять. Погоди-ка, погоди, парень, вернись-ка... Где еще я такое мороженое так задешево куплю? Осмотрел, обстукал. Дырявое чуток под шариками, точнее — под розовым больше всего, да ладно, возьму на чердак, заделаю фанеркой, загрунтую, покрою лачком — и раз-два, мороженое в лучшем виде, как новое, будет. Даю ему десятку, последняя цена! Придется его немножко переделать, перекрасить, если его украли с той кафешки, что перед костелом, но переделаем его на малиново-бакалейное, и никто не узнает. Может, со временем... Бог даст... Выставлю его у себя перед заведением. И тогда у народа слюнки потекут.
А тогда машину для мороженого пришлось бы покупать в рассрочку. Потому что я не признаю липы, никаких там поставок от Шеллера, от Альгиды, искусственных, химических. Все от начала до конца у меня производится. От дойки коров, специально нанятые бабы доили бы, другие специально нанятые бабы резали бы клубнику, фрукты, у меня были бы только три вкуса и кассате — бакалейный наполнитель. Потому что когда много вкусов, то сразу понятно, что это ложками набрали из поставок в ведерках, химией подкрасили и надушили. На один вкус, если хочешь по-человечески сделать, так наработаешься, что если у тебя больше трех вкусов и наполнителя, то у клиента подозрение должно возникнуть. А эти кассате я бы самолично целыми неделями через марлю протирал, чтобы под мрамор получалось. Вот это настоящее искусство!
Такие вот дела! Сам товар производишь, никакому хрену, вору-оптовику не платишь, само у тебя печется, само родится, ты только срезаешь — и сразу в собственное заведение. «Гвоздики от Барбары», плохо, что ли, звучит? От Барбары на Барбурку, вокруг полно шахтеров, не каких-то там безработных, как сейчас. Тогда День шахтера, Барбуркой называемый, шумно отмечали, пончики, водка, цветы, а я сидел бы в моем прицепе и красным бы рабочий класс одаривал. Думал я и о венках траурных, но эти уже слишком большая весовая категория. Зеленщик зарабатывал на производстве искусственных цветов на могилы, пластиковых таких, только это ниже нашего достоинства, Саша. Такие бумажные цветы, пластиковые горшочки, такие вот, барахло последнее на ярмарке в Познани руководительницы «Сполэма» заказывали оптом для всех отделений в Польше, вот бы дела могли пойти, да западло мне было. Оно, конечно, на День Всех Святых я посылал Фелюся и Сашку на кладбища таскать хризантемы, которые потом продавали под кладбищенской оградой, разве не так было, Сашка? Так! Золотое было времечко! Не вернуть. Помнишь, Сашка, как ты не хотел эти цветы воровать, что, мол, доход фиговый, а беготни много, притом — по помойкам! Эх, Саша, Саша... Ты ведь не ради денег цветы эти воровал, а из романтики! «Похитители хризантем» — чем не название для романа. Ты хоть читаешь когда, Саша, книжки какие-нибудь? Вот ты поэтому и не понимаешь, как это хорошо быть похитителем цветов. Не автомобилей, не всех этих твоих стиральных машин, телевизоров, а цветов. Таких воров по запаху узнают, по тяжелому запаху кладбищенских помоек, вот она — романтика, Бритвочка. У меня характер такой, романтический, ужин вдвоем, вечер у камина, цветы. Бывают в жизни такие моменты, Саша, когда два человека хотят... просто хотят быть так близко друг с другом, что... что ближе некуда... В знак того и дарят друг другу цветы. А мертвым один хрен. Кто в аду, это мы уже прекрасно знаем, вон, смотри... весь район в нашей картотеке, вместе с болезнями, спасибо студенту. А кто у Господа Бога, тот уже и так счастливый, так что ему от этих цветочков полудохлых никакой практически разницы, разве не так? И Господь Бог, и Богоматерь лучше всех знают, что как только я на ноги встану, сразу в костел щедрые пожертвования потекут и, может, даже пристрою боковой алтарь Богоматери Цветочной, покровительнице похитителей кладбищенских цветов. В паломничество в Лурд отправлюсь. В чем на коленях (я уже святой Ее образ себе в комнату повесил, а перед ним — скамеечку для коленопреклонения поставил) и даю обет Приснодеве.
Что пока еще, мягко говоря, без особой реакции с Ее стороны. Получилось пока что только с сэндвичами. А еще к этому прицепу прицепился санэпид как ненормальный! Как только я слышу «санэпид», то... то такие во мне эмоции бурлить начинают! Острые, как нож. Все равно что услышать «бешеная собака»! Суки драные! Санэпид, налоговая инспекция, Хозяйственная Сука Палата! Рабоче-Крестьянская Инспекция! Чтоб гореть вам всем ясным пламенем. Милиция, полиция. Это все первостатейные курвы! Если бы такая пришла ко мне, я не ручаюсь, что чего-нибудь не подложил бы ей в сэндвич! Сыр из хрена собачьего, гнилые ядовитые грибы из лесу, кетчуп из крови! А лучше всего такую к пожизненному расстрелу приговорить! Потому что один раз убить такую мало. Надо в подвал закрыть и обогревателем поджаривать! Чтобы извивалась, чтобы вонь от нее пошла! О, ненависть — вот великое чувство, вот сила! Но нашла коса на камень! Я не отступлю, я не дам себя растоптать. Не дам. Можете меня клевать, не расклюете. Еще посмотрим, кто будет смеяться последним!
Лишь бы растоптать человеку жизнь, человеку, который в поте лица своего, когтями своими, как муравей, старается чего-то добиться. Лишь бы сдержать поступательное экономическое развитие страны! В масло нос совали, дескать, старое, дескать, воды нет. А вы когда-нибудь видели прицеп, подключенный к водопроводу?! Ты сюда что, срать приходишь или сэндвич пожрать? На что мне водопровод, а посрать ты и дома можешь. Есть котел, и порядок. Дал я кофе «Арабика» кому надо, дал коньяк кому надо, дал конфеты, все взяли, лишь бы только на этикетке надпись была не по-польски. Никакого эффекта. Брать брали, само собой, чулочки типа «неспускаемая петля», а на следующий день приходили, опечатывали предприятие. Я и говорю одной из тех чиновниц: «Слышь, начальница, что вы меня туда-сюда гоняете, что я вам такого сделал?!» А она кофе себе заваривает, ложечкой помешивает и так мне: «Ну вы, по крайней мере, наберетесь нового опыта». Я тебе что, прозаик? Ах ты секретутка такая-сякая! Дескать, социализм частнику не товарищ. Я: «Соблаговолите показать мне соответствующий параграф, во исполнение которого меня истребляют! Соответствующую запись в книге жалоб и предложений моего учреждения. У меня нету времени шляться по инстанциям. На мне фирма, и вдобавок в текущем году я веду единоличное домашнее хозяйство». Так и запишите: домашнее хозяйство. Совсем совесть потеряла! Взять блок «Мальборо»... Взять коробку конфет — это пожалуйста! Золотистую фольгу на хрен долой, всю сласть из середки высосать — это пожалуйста, переварить, высрать, чтобы пролетело — фью — в реку, в море, чтобы нашу прекрасную Балтику отравляло, ту самую, за которую наши отцы и деды, живота своего не жалея, до последней капли крови сражались под Монте-Кассино, — это пожалуйста. Табуретку греть жопой толстой и здоровой от нескончаемых взяток — это пожалуйста. А спроси такую, что произошло под Монте-Кассино6, так она тебе выдаст, что это, дескать, казино такое, где на деньги играют и где гонки Формулы-1.
Свечки-лампадки, говорят, можете в нем продавать, а еду — нет. А мало, что ль, таких прицепов с хот-догами повсюду? С мороженым! Я уж и не знаю, что они там приносят в инстанции, что их не трогают? А впрочем, чем черт не шутит, можно и о свечках подумать. Свечка-лампадка — хорошая вещь. Почему? Сам не знаю, да хотя бы потому, что нет санэпида по свечкам. Пораскинул я мозгами и нашел уникальный способ доставать стеарин и стеклянные плошки. Половина щаковских бомжей рыскала после Всех Святых7 по кладбищенским мусорным контейнерам, а я за гроши покупал свечки-лампадки и хризантемы. Осеннею порою, в дымах и запахах, под первый морозец. В вороньем грае. В собачьем лае. В запахе кокса и угля ходили они, сгорбленные, по кладбищу, точно грибы собирали. Никакой санэпид, никакая безопасность труда не позволили бы им работать в таких условиях. Возвращались они с красными глазами, потому что безнаказанно по поздней осени никому еще пройти не удавалось. Разве что в противогазе. Наклоняешься ты за лампадкой, а осень, понимаешь, свой холодный нож-выкидуху пружинную в спину тебе вонзает. Кусок железа всегда в тебе останется. Так что вся эта щаковская бомжарня, что под виадуком, под насыпью пиво пьет, на сбор лампадок мною нанятая, как тогда заразилась странной меланхолией, так до сего дня в ней и пребывает. Посмотрите как-нибудь из поезда. Через дорогие стекла солнцезащитных очков, через фильтры. Из Супер Евро-Интерсити Париж-Дахау вагона первого класса с кондиционером. На них посмотрите. На тех, кто из окон бараков так меланхолично смотрит вверх, на вас, едущих в поезде, и до сих пор расплачивается за эти свои хождения за лампадками да свечками.
***
...и тогда я предпринял последнюю попытку спасти нас. От налоговой кометы, от казначейской водородной бомбы, от... А, в жопу все метафоры, в жопу сравнения! Теперь я буду по-простому, просто буду излагать. Представь себе, Шурик, был я на мойке с моим «Малюхом», встречаю там некую Марысю, знакомую еще с началки. Уже в «новом издании», в смысле одета «под капитализм». Набросилась она на меня в каком-то подозрительном сердечном порыве: «Хуберт, Хуберт, как же так получилось, что мы с тобой до сих пор ни одного дела вместе не провернули? Ты ведь человек, скорее, открытый... Я теперь начинаю абсолютно новый бизнес, и просто хотелось бы с тобой вместе его делать. Не хочешь заработать? Почти ничего не делая? В Рио поехать?»
А знаешь, она когда-то шторы шила. Я подумал, что она о тех шторах, чтобы с нею войти в компанию, а может, бабы на меня так летят? Ну ладно. Надвигает она на глаза большие такие очки солнцезащитные — в этом вся Марыся, — будто глаза ее слепит бразильское, по меньшей мере, солнце, будто она уже загорает в Рио. И пинает пару раз шины моего «Малюха», уже вымытого, и так как-то исподволь поглядывает, будто на бирже его оценивает, будто в зубы ему смотрит: «Твоя машинка?» «Ну, в общем, игрушечка ничего себе... Только старая, в такой теперь ездить, в общем, западло... Не модно... Была гвоздем сезона, но лет десять назад. А у тебя какая?» — «У меня пока нет, но планирую в ближайшее время купить «тойоту камри». Тут она жвачку выплюнула. «Ну и когда бы мы могли встретиться, Хуберт?» — «Да... хоть бы и сегодня». — «Сегодня? Не слишком рано? Для тебя это не слишком рано?» — «Нет, нет, нет проблем, у меня сегодня как раз есть свободная минутка». — «Тогда приходи в шесть вечера в Рабочий клуб польского солдата „Явожницкий сокол“ и обо всем узнаешь». — «Да я не знаю, дела у меня сейчас не ахти как идут, может, я Сашку пришлю, Сашка — это парень у меня типа курьера...»
И тогда она вроде как что-то вспомнила. Достает большой оправленный в кожзаменитель органайзер и пишет, бормоча: «Саша — контакт через Хуберта». Фирменной ручкой, на фирменной бумаге. Фирменными пальцами, с ногтями под теплую бронзу. Выпрямляется, смотрит мне прямо в глаза. Через свои огромные стекла. Марыся эта. Улыбается. Я ей снова, что, мол, время сейчас не то. «У тебя проблемы, Хуберт? Хочешь поговорить о них? Давай поговорим». Делает несколько положительных замечаний обо мне, о моем костюме, о моем внешнем виде. Создает милую такую атмосферу. И тут я как бы в ином свете увидел ее странную одежду: костюмчик типа жакет плюс юбка светло-серого цвета, белая блузка с оборкой. Пастельные тона. Смотрит мне в глаза, словно дикторша, и говорит, что это шанс всей моей жизни. Что, дескать, от меня не убудет, если приду. Ну а я откашливаюсь озабоченно, откашливаюсь многозначительно. «О, вижу, у тебя кашель. А знаешь, у меня есть решение проблем твоего здоровья». Ну и by the way8 — не знаю ли я случаем телефонов других, с кем вместе мы учились в началке. Та толстушка Госька уехала в США, а что с другими? Потому что она в последнее время ни с кем, только возобновляются контакты! Антек сидит — говорю я, чтобы немного сбить оптимистическую атмосферу. Она заглянула в свои конспекты, в органайзер, зарделась и: «Ну знаешь что, я ведь говорю о приличных людях! Значит, до встречи в шесть вечера в столовой Клуба польского солдата, улица Кабельная, дом номер два». Чао!
Пока.
Решение моих проблем с финансами и здоровьем должно было состояться в столовой. О, Яхве, ты видишь и не мечешь молнии и громы! Дожили, понимаешь, до задрипанного клуба! Пока что мы стоим во дворе, курим, Марыси еще нет, но все ее знакомые и знакомые и мамы их знакомых здесь. Какая-то развязная девица со шрамом на брови. Курит. «Что, и тебя завербовали? Ты тоже оказался общительной открытой непосредственной личностью, коль скоро ты здесь?» И улыбается иронично, гриндерсом модели «карта Англии» ковыряет землю. «Может, знаешь, что им надо? Пани Марыся ничего тебе не говорила?» — «Ничего». — «Мне тоже. А вот и она!» Как преобразилась! Марыся в моем возрасте, что тут много говорить, в уже сильно среднем, теперь просто лучится энергией, как молодая. Свободная! Ей за сорок, а улыбка во весь рот и голос юношеский, задорный! Она никогда не была такой, а теперь — нате. Одета точно работает шефом отделения L’Oreal на всю Польшу. (Вот как люди могут свои мечты осуществить, хоть и не осуществили их, а только прикидом разжились. А остальное уже себе дофантазируют, доделают!)
«Хай, хай, хелло! Ничего, ничего вам пока не скажу, скажу только, что чувствую себя прекрасно, наконец, дорогие мои, у меня потеплело на душе! А что там у тебя? Плохо идут дела? Вот и хорошо, что ты встретил меня на своем жизненном пути, а сейчас я покажу тебе светлую сторону Луны, мы — единая семья... Поздравляю тебя с удачным выбором. На тебе красивая курточка. Хорошо тебе здесь? Я рада, что вижу тебя». — «Добрый вечер!» Я нервно дернулся, а она уже сменила тему, что-то об этих своих шторах, средствах для чистки ковров, и чтобы я обязательно бросил курить, потому что карты ей говорят, что мое здоровье станет самой важной для меня темой... И неожиданно добавляет, разыгрывая из себя дурочку: «А знаешь что, Хуберт, я чувствую тепло. За последние двадцать лет мне впервые стало тепло!» Что-то с ней не так. Потому что исходит от нее именно что семейное тепло.
А те люди, за которыми, пока курю, я наблюдаю, когда они входят! Что за сброд! Одни пожилые тетки, которые всегда на всё ходят от скуки, потому что на пенсии. А не они, так взрослые, вроде как родители пришли на родительское собрание.
В дверях — организатор, который издалека выглядит продавцом, потому что молодой, худой, заморенный, но при галстуке, а галстук из полиэстера — на резинке, зеленый, узенький, как завядшая веточка петрушки. Вот оно — непостижимое противоречие судьбы работника торговли! Изможденный, щеки впалые, но в костюме, потому что фирма требует. Пусть даже помятом. Пусть пешком, но при галстуке. Пусть даже из пластика. Ну и с элегантным органайзером под мышкой. А в нем на мелованной бумаге записаны рецепты счастливой жизни. Ковра в доме нет, но жидкость для чистки ковров есть! И стоит этот бедный парень с бейджиком «Петр» на лацкане пиджака и каждому входящему дает пачку кофе! А девчатам — чулки. Ой, надо было сюда с Сашкой и Фелюсем прийти, тогда бы нам три пачки кофе досталось, а если бы еще пани Майю взять с собой, то и чулки... Впрочем, можно попробовать три раза войти...
Выложенные на стеллажах в холле солдатского клуба противогазы строят нам психопатические мины. Разные макеты, окопы, первая помощь на случай начала войны, причем бесталанно намалеванное. Каждый персонаж с глупой рожей. Но есть что-то и для нас! Висит листок, распечатанный на принтере, вставленный в пластиковый файл, что встреча состоится в столовой. К этому стрелка и рисуночек: образцовая пани в сером костюмчике, под мышкой органайзер, а на лице выражение солидности и открытости. И тут Марыся как начала меня за руку жать да трясти, как начала тепло свое душевное на меня изливать. Столовая заставлена стульями так, словно сейчас здесь состоится премьера спектакля любительского театра. Впереди стол, стул. Вода в стакане. А еще доска, а на ней мелом разные графики, кружочки. Публика? Как на родительском собрании в средней школе. Одни Взрослые. Одни Серьезные Родители. Надеюсь, что, несмотря на средний уже возраст, я не выгляжу на собственного отца и никогда не дойду до того, чтобы выглядеть, как обеспокоенный судьбой ребенка Родитель. Не стану я строить серьезное и озабоченное лицо, не буду так скромно, так тактично вытирать свой нос. Не буду таким опрятным и деловой такой рожи никогда не скорчу! Nikagda, Sasza! Мы бандиты, мы мафиози! Между тем замечаю несколько давнишних знакомых. Из Сосновца, из Мысловиц, из Явожна. Среди прочих забрела сюда и моя старая преподавательница польского, сегодня уже пенсионерка. Пани Косиброд-ская Малгожата. О, она никогда не вписывалась в рамки, не придерживалась прямой линии, никогда ножки вместе, носик вверх, никогда безукоризненно прилизанная, как эти тут. Она была какая-то растерзанная, погруженная в мысли... С сеткой-авоськой в руке, в слишком больших очках... Дешевая оправа. Согбенная интеллигентка. Как она сюда попала, что она тут делает? Видать, кто-то из ее учеников встретил ее после долгих лет? А она, как будто не с нашей планеты, даже не поняла, куда идет. Подумала, что это конкурс чтецов, потому что как раз в таких столовках проводились районные туры. Короче, пришла — растворилась. А здесь такие разговоры: «Привет, Марыся, как, продала?» И вдруг: «Марыся, Марыся, просим, просим!»
А Марыся, стало быть, мою руку отпускает (потому что держала меня, чтобы я еще больше проникся ее теплом), выходит на середину и начинает нечто такое, что никак в голове моей не может уложиться, какую-то дичь несет, главным пунктом которой является представление и восхваление некоего Романа. Типа его черты и достоинства. Господа! Роман, ну... «Это такой человек, который для меня так много значит, ну... Это человек, на которого я стараюсь равняться не только в работе, вот, но и в личной жизни... Ну, в общем, для меня это вроде как гуру, вот. Столько по свету колесил, такой светский, такой умный, ну... Так что, господа, попросим виновника этого события, Роман, пан Роман Олехувич, поприветствуем, поприветствуем, пан Роман! Приглашаем!» И сама первая начинает дико хлопать в ладоши и одновременно, хлопая, отходить задом к кулисе.
И делает это стандартно, задорно, улыбчиво. Там и сям раздались вялые хлопки из тех, что скорее из вежливости, типа ладно уж, если этот ваш Роман такое восьмое чудо света. Дольше всех и громче всех рукоплескала сама Марыся. Выходит Роман. На лацкане бейджик «Роман, спонсор». Человек уже немолодой, не красавец, но выглядит моложаво, в светлом костюме, но с нахально бросающимся в глаза пятном, при галстуке, тоже синтетическом, узком, на резинке. С неподвижным лицом, как будто этот галстук мертвой хваткой схватил его за горло. С порезом после бритья. С чубчиком, прилизанным водой. Какой-то весь бледный и амебообразный. Ходит с воющим микрофоном туда-сюда, точно по навозной куче.
«Господа! Представьте себе, господа, лежу я как-то утром с моей женушкой и думаю. А ведь нет у меня собственного дома. Мне пятьдесят, а собственного дома нет, времени у меня совсем мало осталось, здоровье свое понемножку трачу. (Переводит взгляд на молодежь в первом ряду.) Оно, конечно, молодежь не задумывается о том, как будет потом. Молодым хорошо, потому что они здоровые...»
И тут он отыскивает в толпе самую больную из пенсионерок и спрашивает ее: «А вот вы, скажите, пожалуйста, сколько в месяц у вас уходит на лекарства?» А та говорит, что, в общем, немного. Облом. На что Роман: «Могу поспорить, что в этом зале есть люди, которые расходуют на лекарства значительно больше! Кто хочет быть всегда здоровым, поднимите руку! Лес рук, вижу, что лес рук!»
Смотрю я на старую полонистку и думаю — поднимет руку или нет? Как можно поднимать руку? Как можно позволить втянуть себя в этот детский сад? Не поднимаю. А этот самый Роман делает ладошку козырьком, вроде как солнце его слепит, смотрит в зал и ко мне: «А пан в темно-синем свитерочке, что? Не хочет быть здоровым? Хочет, но... Ну тогда попрошу лапки вверх!» (Легкий смешок в зале.)
Ну так вот, тогда в той постели взглянул я на свою жизнь, что дожил до того, что нет у меня ни времени, ни денег. Всегда это были деньги фирмы, не мои. Я вообще, выходит, не жил. Но все это изменилось пять лет назад, когда... Но об этом позже.
А вы, господа, бывали в Бразилии, в Рыво? Потому что он-то был. Вот только говорит не «в Рио» а «в Рыво». Кто из вас был в Рыво? Кто хочет поехать в Рыво? А какие там чудеса, какое солнце, какие деньги. Лагуна. Прекрасные пляжи и прекрасные женщины. И, я вас умоляю, когда вы оказываетесь на ихнем там Христе в ихнем там Рыво, то дух захватывает! И тут один парень из зала голос подал, что, дескать, был там, чем совершенно этому Роману все карты смешал. И что тот пляж, о котором он говорит, это совсем в другом бразильском городе, а не в каком не в Рио, потому что он там был, а Роман, судя по всему, никогда там не был, разве что в каком-то никому не известном Рыво. А солнце, так это каждому дураку известно, что в Бразилии солнце есть. И чтобы знать это, вовсе не обязательно туда ездить. Но Роман не смутился, засиял еще больше и перешел к более привычным нашему сердцу красотам.
«Господа! Зачем стоять на остановке, если можно ездить в прекрасных машинах? В жизни на самом деле есть вещи гораздо более интересные, чем затаскивание купленного в супермаркете к себе, на пятый этаж, без лифта. Я правильно говорю? Есть занятия получше? Не слышу! Даааа! Еще раз!» (Тут он приложил руку к уху, вроде как не слышит.) «Дааа!» — сотрясается зал, как в детском саду, когда дети отвечают на вопросы воспитательницы, пришла ли весна. "Дааа. Дураку понятно, есть в жизни занятия и поинтересней, чем таскать покупки на пятый этаж. Я же, господа, заезжаю на машине прямо в мой теплый гараж и говорю своей женушке: "Чеська, если неохота доставать из багажника покупки, хрен с ними, пусть там и протухнут, новые купим! Просто теперь мы можем себе это позволить. (Чеська в зале в первом ряду, у нее свои пять минут славы. Смущается, жеманится, улыбается налево и направо, принимая поздравления.) А и пускай там остаются, не стану с ними возиться! (Чеська пронизывает многозначительными взглядами сидящих рядом пенсионерок: вот, мол, какой мужик оборотистый мне достался, вот какое счастье! А уж раскраснелась-то, раскраснелась!) Всем нам, как мы тут есть в этой чудесной столовой, хотелось бы загорать в Рыво, а кто не хочет, пусть поднимет руку! (Полонистка поднимает, но, обшиканная со всех сторон, опускает.)
Не вижу! Кто хочет? Оооо! Каждый из нас, как мы тут есть, хотел бы вечно жить здорово, счастливо и богато! Деньги у вас уже есть, здоровье тоже, вы даже не подозреваете. Вот оно, ваше здоровье, вот оно, ваше счастье, вот они, ваши деньги! (Тут он достал какую-то необычно упакованную баночку). Оркестр, туш! Позвольте представить вам... Джем... Джем из плодов тысячи садов «Анукка™»!«
Я посмотрел на старую полонистку. Она на меня. «Вашему вниманию, господа, представляется прямо-таки лекарство будущего, я говорю вам серьезно, нет оснований не принимать его. Мы никогда не заболеем, если будем принимать его, потому что оно борется с этими... как их... со свободными радикалами... Я очень рекомендую записывать, потому что потом это все вам пригодится». Рядом со мной некто с головы до пят в адидасе, он то и дело ковыряет в носу, но все время старательно записывает. Например, когда Роман говорит о растениях, о травах, то он рисует: семья N 1, употребляющая «Анукку™». Так он подчеркнул и внизу картинку нарисовал: солнышко и растеньице в горшке. и дорисовал улыбку в кружочке. А с другой стороны странички — человечек, солнце светит, а человек не улыбается.
«Ну как? Покупаешь? Записываешься? Разве это не чудо? Сколько у тебя знакомых? Сколько ты можешь продать этого товара?!» Как бы так ответить, чтобы не обидеть ее? Ну, не знаю, а вдруг у него какие-то побочные явления... И тогда голос подает рисовальщик в адидасе: «Побочные явления есть, притом весьма существенные. И об этом сегодня как раз разговор. А явление это — здоровье, самое главное в жизни. Здоровье, долгая жизнь, физическая форма...» И тут на меня налетает Марыся с какой-то еще (Ядей): «Ну что, Хуберт? Конечно, ты за?!
Ну не знаю... Видишь, Хуберт, пани Ядя поверила в нас, потому что пять лет назад она стояла перед таким же самым выбором, перед которым ты стоишь сегодня, в данный момент. (Ядя поддакивает.) И хотя она в свое время отвернулась от нас, но все-таки в итоге вернулась к нам, потому что поняла, что этот джем — единственное необходимое для здоровой и счастливой жизни. Да ты и сам знаешь: окружающая среда и свободные радикалы вызывают в нас неблагоприятные изменения». И схватила меня за руку. А я, вместо того чтобы сказать, чтобы отвязалась, подсознательное желание чего у меня было, затянул ее же песню: «Ах, как же, как же, один только уголь, которого в силу географических и геополитических причин хватает, вызывает в наших организмах столько неблагоприятных изменений...»
Ядя: «Так, так, всё было именно так! Пять лет тому назад я встретила тебя, Марыся, и просто знаешь, я тогда об этом ни сном ни духом. На данный момент, на сегодняшний день я очень даже довольная... Возможно, и ты, Хуберт, пока не дозрел до такого решения, не исключено». И тут обе делаются очень серьезными и склоняются надо мной с озабоченным видом, как над больным. «Барбара Радзивилл разболелась, прямо как в романе, прямо как в истории!.. Возможно, ты пока еще не созрел для такого решения. Потому что это решение, которое может изменить всю твою жизнь, это трудное решение. Решиться стать здоровым, хммм...»
А тут: «Иоля, Иоля, просим тебя...» Эта Иоля что-то говорила, но внезапно преобразилась, напряглась: «Простите, господа». Встает и выходит на сцену, но уже в качестве «Иоланты», потому что именно так написано на ее бейджике. Культурная такая, такой не скажешь «Иолька», с такой только «Иоля» и «пожалуйста». Смущенная, но решительная и идентифицированная. Исходная позиция: одна нога немного вперед, руки, как у образцовой учительницы, голова вверх, шарфик в горошек. Прыщик — довольно большой — на подбородке помазан флюидом, но заметно выступает. Есть в ней что-то от каллиграфических букв, пахнущих шариковой ручкой, пахнущих жевательной резинкой на мелованной бумаге. С фирменным логотипом. Роман: «Ты приехала к нам из?..» «Из Гливиц». «Поприветствуем же Иолю из Гливиц!» — «Добрый день, господа, меня зовут Иоланта...» Тут микрофон вдруг так запищал, что бедная Иоля отскочила в испуге, и как знать, не ударило ли ее током. «Иоланта... э... эээ... Квасек... Я приехала прямо из Гливиц...
В этом месяце я продала...» Тогда Роман прерывает ее дружеской улыбкой и, кладя руку ей на плечо: "Скажи нам лучше, с какого времени ты сотрудничаешь с «Ануккой™? «Хорошо, Роман. С „Ануккой™“ я сотрудничаю вот уже два месяца... И в этом месяце мой второй месяц торговли, вот... Я продала на общую сумму двести пятьдесят четыре злотых. И я считаю, что это замечательная сумма». Роман: «Все аплодируют Иоле! Это для меня какой-никакой дополнительный заработок, так что для меня эта сумма, в общем... приличная. Можно кое-что добавить от себя? Пожалуйста, просим... Просто...» «Нет, короче, — засмущалась Квасек Иоланта, — я считаю, что просто мы — один коллектив... Семья... Я хотела бы здесь, с этого места просто... Нет, короче, просто поблагодарить моего спонсора, пани Эвелину, которая столько времени посвятила мне, когда у меня были не самые легкие дни... В смысле критические... Просто, дорогие мои, с вами я впервые ощутила это самое, как бы поточнее выразиться, тепло...»
И, смущенная, суетливо раскланиваясь, бормоча «большое спасибо» и крадучись бочком, дескать, больше вам не заслоняю доску, засеменила Квасек Иоланта к последнему ряду (а прыщ торчит!). Трусит посередке, обозреваемая народом, и трусит, как бы говоря: «Тииихо, это ничего такого, не берите себе в голову, это всего лишь я, Квасек Иоланта, иду на цыпочках, иду, как будто меня здесь и не было, как будто я не существую. Потому что я дочь стекольщика, никому ничего не загораживаю... И вообще меня не видно. И ничего я не напутала с трудными днями, потому что у меня вообще нет цикла, а если и есть, то он прозрачный. Все, исчезаю».
«А ты, Марыся, даешь это... ну своему ребенку?» — Спрашиваю я ее с опасением, шепотом. Уже час мы слушаем лекцию какой-то «биологички» о чудодейственном полезном составе этого джема, экстракта из ста трав. Чуть ли не плача от нахлынувших чувств, она: «Как бы я могла ему не дать, коль скоро я знаю об этом все? Кем бы я была, если бы не дала ему? Это же последний крик науки, я бы даже сказала — окрик! Последний окрик медицины китайской, европейской, гомеопатии, органической химии, ортодонтии, хиромантии и блаженства». Вот именно! Последний крик блаженства! Окрик блаженства! Вот оно — тепло, тепло, которое ты почувствовала у входа! Роман — твой друг, а «спонсор» — это всего лишь термин в номенклатуре фирмы.
«Господа! В газетах пишут, что в планету Земля летит комета. Против этой кометы может помочь только наше прекрасное средство „Анукка™“! Оно задержит комету в полете, а вас возвысит, в Рио увезет! Поаплодируем пани биологу!» Пани биолог как типичная учительница, подтянутая, пятки вместе, носки врозь, форма одежды: жакет плюс пиджак в пастельных тонах. Что-то эти люди проглотили, аршин, что ли, какой или пилюли... А за окном пизда явожанская свистит. А за окном хуем холодным несет. Пронизывающим. И чем сильнее за окном роспиздень, тем образцовее они здесь. Встают утром, потому что у них в органайзере написано: «time organizing». Прыскают себе в рот мятной отдушкой. Чтобы нейтрализовать неприятный, антисанитарный запах. Ох, видать, имеют они к этой роспиздени иммунитет. Может, и впрямь от этого джема? Или от этих картинок на мелованной бумаге, от этих блокнотов, органайзеров в кожаной обложке? Оляля! Те же самые жесты мы видели в учебниках русского языка, а потом и английского...
Приветствую тебя, мир учебника! Потому что к доске снова выходит пани биолог. «А теперь пусть все мужчины в зале закроют себе уши. Уважаемые женщины, — говорит она театральным шепотом, — им хуже, потому что исследования психологов выявили, что мужчины живут меньше и чаще подвержены...» А вы, мужчина в темно-синем свитерочке, почему ушки не заткнули? У вас нет пиписьки? Есть? Тогда живо ушки закрывать! Так вот, они...«
Я встал и начал пробираться к выходу. Собравшиеся в зале родители смотрели на меня, как на последнего старого хрена. Ну и ну... Кто-то еще пробирается к двери... Это оказалась старая преподавательница польского. Идет с сеткой, в которой библиотечная «Анна Каренина» и туалетная бумага. Догоняю ее во дворе, она стоит перед клубом и курит сигареты "Пяст«9. Польские, я бы даже сказал древнепольские! Дошло? Дошло! Это не районные конкурсы чтецов-декламаторов, не выставка работ детей-инвалидов, рисующих ртом. Это не доклад в библиотеке о Пилсудском в годовщину его смерти. Она курит нервно, но уже готова к возвращению в свой мир. Придет домой, почитает за чашечкой кофе, который она получила за участие в этом балаганчике, и забудет об этом мимолетном соприкосновении с реальностью. А ты, сударь, думаешь, что когда ты меня тогда там наебанного увидел у кирпичного завода, когда мы партию запороли, это было мое первое дело? Как бы не так! У меня уже, дорогой мой, был опыт, зерно упало на благодатную почву.
С тряпья, раздери его вдребезги напополам, с тряпья вонючего больше всего навару я снял! А это вам уже не романтика, сударь, это уже никакая не поэзия, это — деньги! А знаешь, сударь, почему у тебя дела завалились? Потому что ты, сударь, хотел, чтобы приятно пахло. Считается, что деньги не пахнут, а я, сударь, так тебе скажу: они не то что пахнут, они всегда воняют! Это я вам говорю, Збигнев «Амаль», блядь, Семяновский. Голубая кровь Прушкова, Воломина и Лодзинского, блядь, Спрута10 поровну течет в моих жилах. Я герб купил себе на рынке Ружицкого: собака стоит на задних лапах и мордой к розе тянется. Вон, глянь, — на портсигаре выгравировано. Самые лучшие гербы — с Ружицкого. Генеалогические древа, так те лучше на лодзинском рынке брать. С сертификатом дороже. Мать — из Сангушков, отец — из Сапег11. Хотя, по идее, должен быть в этом гербе металлолом, потому что с него все начиналось. А еще в этом гербе должна быть половая тряпка, потому что на ней я заработал, должен быть и бензин, но его нет, потому что зачем бензин, если есть роза?
«Роза всем цветкам цветок», — говорю я заискивающе. А ты, сударь, чего рот разеваешь? Ша! Теперя твоего мнения, сударь, никто не спрашивает! Было время — спрашивал, да ничего, сударь, ты тогда сказать не мог, а теперь молчи. Вашей милости хотелось, чтобы приятно пахло. А известно, что чем хуже звучит, чем сильнее воняет, тем выше доход! Хуже всего делать бизнес на этих ваших романтиках, поэзиях. «Я мира не люблю, я мира не приемлю»... А если ты не будешь мир любить, то и мир тебя не полюбит! Романтика. Кто из поэтов при деньгах? Искусство, литература — быстрорастворимое говно в порошке. Лучший бизнес такой: на мусоре, на его переработке, на трупах, на похоронных бюро, на металлоломе, на колпачках для, блядь, зубной пасты, на вонючих азотных удобрениях. На трубах.
На сварке. Вот именно, колпачки, твою мать, пластмассовые, винты-отвертки, вонючий навоз, формы для заливки. Вот почему мужики всегда брались за черную работу, а вопросы эстетики, романтики, как не сулящие больших заработков, оставляли женщинам. А те сидели в своих будуарах над поэзией и художествами, вышивали, а мужики в фурах по оптовым базам, по грязи! А ведь когда я еще щенком был, Боже ж ты мой, как я умел из социализма этого гребанного деньги вытягивать, с самой примитивной работы на станции ГУН! Главное Управление Нефтепродуктов — красивое название, суки, заимели. Днем кручу вонючие унитазы в этой ремесленно-слесарной школе в Костежине, а вечером — на велосипед и на ГУН! Вонючий комбинезон сантехника меняю на другой вонючий — провонявший бензином... что от приятеля, который как раз работает на станции. Прекрасный опыт поколения всех мафиози, моих ровесников. О, бензоколонка — работа для настоящего мужчины. Этот, этот и вот этот. (здесь он называет фамилии разных нынешних бонз из политики и из СМИ, подмигивает мне.) Все они в комбинезонах, в провонявших бензином перчатках, делали навар на карточках, с этого начинали. Хорошо, но после работы все эти вонючие комбинезоны сбрасывали долой и — миллионеры! — шли на танцпол в «Лагуну»!
Всё дело, сударь, было в том, что литр солярки стоил двенадцать злотых, но не для всех. У водителя-дальнобойщика, например, были специальные талоны.
И он обязан был покупать этот литр солярки за доллар, то есть не за двенадцать злотых, а за сто двадцать грёбанных злотых. То есть заплатить в десять раз больше. Ура! Ему, конечно, было невыгодно покупать этот литр за сто двадцать. Он хотел бы купить этот литр за двенадцать, как все. И тогда мы к нему: «Хорошо, пусть не за сто двадцать, а за пятьдесят, так уж и быть. И накиньте, будьте добры, салемы или принцы в мягкой пачке. И еще какую-нибудь порнушку». Тереса тогда свою карьеру в Германии начинала, мы все за ней следили затаив дыхание. Добавь, дорогой, газетку с нашей Тереской Орлоффски. Да, тогда они царили на дорогах! Единственные кто ездил на Запад и привозил все эти продукты. У каждого задница в фирменных левисах. От каждого пахнет дезодорантом «Рексона», как в туалетах и на паркингах в ФРГ. Но и мы на каждом его литре зарабатывали чистыми тридцать восемь злотых! А сколько литров такая дальнобойная фура сожрет? Один? То-то! Это было простыми детскими — в смысле нашими — шалостями. Они нас сникерсами кормили, пивом баночным поили. Ведь тогда директор государственного предприятия зарабатывал где-то около семи тысяч в месяц, а я на этой бензоколонке в качестве мальчика на побегушках те же семь тысяч, только за день. Представляете? Разве что деньги тогда были как бы не совсем деньгами. Взять, к примеру, валютных плечевых. Им вообще наши злотые были без надобности, потому что им нечего было на них купить. Они ходили к дальнобойщикам только за реальный товар. Боже, какими же материалистами тогда были люди. За сигареты, за водку «Абсолют»... честное слово, убили бы. Сегодняшним молодым этого не понять. Вот почему наше поколение мафиози лучше всех. У нынешней молодежи такой мотивации, как у нас тогда, уже нет.
Но и до плечевых жизнь добралась. Объявили военное положение. Бог снова решил наказать нашу бедную страну, крест в Олаве живой кровью истекал, чудеса на каждом скрещении дорог. Но и — своим путем — это было время больших денег, потому как сухой закон, большие состояния сколачивались на беде родной страны. В Легнице тогда верховодил Аль Капоне. В Дембице — второй. И мы, признаюсь со стыдом, тоже попользовались ситуацией. Потому что дальнобойщиков перестали пускать на Запад, закрыли границу. И плечевые на нас, если можно так сказать, переключились. За ужин, за дансинг «Лагуна», даже за бензин!
И тогда я почесал репу и сказал себе так: «Деньги и только деньги доберутся туда, докуда взор не достанет, дотянутся до того, до чего наша рука не дотянется!» Ну и поехали мы (признаюсь: пьяные и обкуренные) в бар, который некий Дед держал. И что? Высмотрел я самую ладненькую, лет под шестнадцать, с самыми маленькими титечками, попочка — сладкая булочка, каких я в жизни не встречал.
И была она в такой облегающей тряпочке — пальчики оближешь! Поначалу она вообще не хотела со мной разговаривать. Угощаю кока-колой. Выпила. Сказала, что у нее есть парень. Отвалила. Через три часа встречаю ее перед туалетом и говорю: «миллион». А она говорит, что, мол, не надо, что у нее есть парень, да и вообще мала она для этих дел. Лиха беда начало: через два часа сама приходит. Опять вся сладкая, как батончик «Марса», и что согласна за миллион. И ластится, и лижется! И из сладеньких своих титечек вытаскивает номер телефона с именем Анита. И тогда я решил стать финансовым подонком. Сукиным сыном израильским, ибо если уж существует файнэншл таймс, то может существовать и файнэншл подонок! И так с мелких сумм к более приличным, к недвижимости, купить, доплатить, продать, заменить, кого-то объебать, кого-то проплатить. Вижу: деньги, вложенные в молодую несовершеннолетнюю копилку, ее же и открывают... Взялся я за ум, основал дело по выращиванию денег. В переносном смысле, в переносном... Стал наблюдать за всеми этими фарцовщиками, чем они живут-дышат, стал соображать. Да и на бензоколонке с помощью подливания-доливания завязал несколько знакомств с целью выращивания деньжат. Все это потом должно было пригодиться. Это, вроде, Масса говорил: «Что нас не убьет, то нас укрепит».
Меня укрепило даже то, что все, заработанное мною на этом бензине, я вложил в известный вам кирпичный заводик, и когда ты меня впервые увидел как пьяное привидение возле Новой Руды, я уже думал, что не справлюсь. Компаньон, как вам прекрасно известно, меня объебал. Но это ему только так казалось. Потому что, как тоже вашей милости известно, металлолом подорожал. Мы, как на аукционе, следили за ценами на медь, как они растут день ото дня! И тогда я заработал первый миллион долларов. Говорят, что первый лимон надо украсть, а я заработал. Да так, что и сам уж не знал, во что эти деньги вкладывать, вот и основал производство пластиковых пакетов с надпечаткой. Полиэтиленовые и прочие пакеты с рекламными картинками, которых теперь хоть жопой ешь, хотя я этого делать не советую. Пластиковые пакеты были тогда дефицитным продуктом, который брали с боем, который приобретали за деньги и к которому относились как к сумке из текстиля, в смысле — пользовались мы ею годы. И опять: не дело — мечта, потому что я оказался единственным производителем в Польше. К тому же умеющим сделать на товаре надпечатку! Все что хочешь: например, Нефтехимия-Плоцк, разные картинки, голые бабы на мотоцикле, цветы в вазе, папа римский, задумавшийся над судьбами мира. Пальмы на фоне заходящего солнца. Лагуна. А времена были такие, что шелкографию надо было регистрировать в Службе госбезопасности, ноль конкуренции. Живи не умирай! И меня потянуло на текстиль. Хотелось шить постельные принадлежности. Погодите. Кириллов? Вы где сейчас? Ёпрст! Дорогу, вишь, ему засыпало. Пусть теперь отсыпет, мы уж тут ждем их. А они... Кто за рулем? Иван? Через сколько будете? Ну ладно.
И тут начинается мое приключение с настоящими деньгами, то есть с тряпкой половой. Жаль, сударь, что не было тебя здесь тогда! Правда, смеху с этим шитьем было, обхохочешься. Я, миллионер, должен был зарегистрироваться в гильдии ремесленников, выправить себе бумаги мастера или хотя бы подмастерья, а что хуже всего — чтобы иметь право шить эти гребанные тряпки, я должен был сдать экзамен на подмастерье и сам, своими собственными руками, как баба, сшить на экзамене платье. Но я сделал это. Спрашиваешь, сударь, на хрена мне это шитво сдалось? Ха-ха! А знаком ли тебе, сударь, вкус роскоши? Нет. Тебе, сударь, знаком вкус запеченого сэндвича, остросладкий, а в действительности пресный соус. Вы в этом соусе до сих пор плавали, как муха. Да помнишь ли ты, сударь, запах тех времен, те гостиничные рестораны? Ведь хорошие рестораны были только в интуристовских гостиницах. Чеканка на стенах. Официанты с пресыщенными лицами, которые много знают, но не склонны делиться знанием. Меня всегда привлекали лица людей, особенно отмеченные печатью трудной и горькой мудрости. Вот в такой гостинице — гостинице «Познань» — я и познакомился с Боженой во время ярмарки, о чем, сударь, ты уже знаешь. А она, как только поняла, что мы, хоть и поляки, зато пробогаче любых валютных интуристов, сразу же влюбилась в меня большой любовью и стала проявлять поистине мужской свой ум в делах. Впрочем, ее искусство, освоенное ею в прошлые годы, не раз нам в делах пригождалось. Мы ее подсылали в качестве приманки к разным мафиози, у которых надо было документик на моментик раздобыть и скопировать. Что? Удивляешься, что она выглядит не ахти? Это ты не знаешь, что такое искусство макияжа, приобретенное многолетним опытом трудной работы проституткой. Когда она просыпается, то, такая-сякая, выглядит, как страхолюдина. Но в течение дня то там подмажет, то тут подкрасит, то там дорисует да грудь каким-то хитроумным образом взобьет, что-то подпихнет, парик, да и вообще... Десять часов все это продолжается и в полусвете ночного бара она выглядит, как мечта. А мне все было мало. Хотелось большего. Главное я знал как. Путь вел через тряпки. К тому времени у меня уже были прикормлены все эти подонки из всепольского хозяйственного гиганта «Сполэм». Я пропихнул туда — по-черному пия водку с известными функционерами — брата, знакомую и несколько человек из семьи Божены. И были у меня гигантские заказы, потому что они мне их и обеспечили. Главное — найти такой продукт, который не был бы слишком трудоемким в изготовлении и трудным в реализации и чтобы его можно было легко заказать для всех тысяч отделений по стране, такой, чтобы его продавать в миллионных количествах и чтобы на каждом экземпляре можно было бы заработать определенный процент. Посовещались и решили, что лучше всего для этого дела подойдет половая тряпка, простой квадрат материала. Впрочем, за те десять процентов со штуки они заказали бы что хочешь. Если бы ты, сударь, говно в упаковке им предложил, все равно купили бы. Потому что им капал процент, само собой, левый. Заказы были такие большие, что я уже не справлялся, вот и нанял деревенских. Я им развозил по домам материал, а они мне за сущие гроши шили. Да хотя бы Манька Барахло... Ваша, сударь, знакомая! Как тесен мир! Бывало, начнет она плакаться в жилетку, а я ее утешаю. А когда-то, слышь, приходила к жене такая девушка, убирала у нас. Анета Супец. Жена говорит: «Что ты, Анетка, переживаешь. Ну такая у тебя фамилия и что? Выйдешь замуж и сменишь». А Манька? Вроде такая простецкая, прямо от сатуратора, лицо — самое обыкновенное, с неправильным прикусом. Стекла в очках толстые, как подметки. А все-таки в этих ее зенках есть что-то, какая-то безуминка! Романтика... Вот именно — хорошо это вы, сударь, сказали. Иногда она скажет что-нибудь, просто ляпнет, но так точно, хоть и не вполне логично. Стояла она у этого сатуратора и смотрела, как осы лазят по стаканам и вылизывают остатки малинового сиропа. Бедная девочка. Когда-то ее взяли на работу в газовой гладильне, но... ну, ладно, проехали. Там клинья под нее подбивал один ухажер... Грязное дело, она там себя не совсем повела... Миллионер один, производитель унитазов из Ожарова, привел девочку в салон Версаче, голову вскружил, а она его... Он не то чтобы влюбился, мадемуазель Барахло не такая женщина, чтобы в нее можно было влюбиться, но как-то так... пожалел он, что ли, девчонку косоглазую. Беззащитная такая, истощенная какая-то. А она вынесла ведро из подвала и пошла в ближайший ломбард заложить. У нее такая зависимость — закладывать. Я ее на ноги поставил, потому что католичка она искренняя, приучил ее к профессии швеи и скажу, что я даже более чем доволен. Шьет, вяжет крючком, на спицах, а теперь оверлоку обучается. Только вот язык высовывает, если что-то потруднее попадается, если надо сосредоточиться, узор крестиком... И губы закусывает, нитку зубами перегрызает и сплевывает. Я ей объясняю, что не в гладильне она, но отучить трудно.
Эти тряпки у меня заказывал в основном отец Божены, Кшисек из Хожова, с вашей, сударь, родной сторонки, который был гребаным силезцем и по-поль-ски, сука, даже пернуть не умел. В одном только отделении «Сполэм» в Катовицах работало тогда шестнадцать тысяч человек. Выпекали палочки, булочки, сосиски готовили, кулинарию, и всем были нужны тряпки на кухне и белые поварские колпаки, как требовала СЭС. И именно он как-то раз сказал: «Учреди, Збышек, такую фирму. И мы заработаем. Будем делать тряпки». А я: «из чего мы их будем делать?» А он: «Все равно из чего, лишь бы выглядели, как тряпки, лишь бы по бухгалтерии провести». Сырье стоило злотый. Но, чтобы купить его, мне пришлось дать пятьдесят процентов взятки, то есть себестоимость тряпки стала полтора злотых, а продавалась по шесть. Остаток пополам между нами. Всё! Пьем шампан-ское! Хотя какое там шампанское, водяру у Деда глушили. Но через месяц захотелось больше. Он говорит: «Знаешь что, мы, однако, пойдем другим путем. Эти тряпки не могут идти по шесть злотых. Это, Кшись, катастрофа: опустим цену — не будет навара. А он: «А ни хуя! Эти тряпки пойдут у нас по четвертаку. Половина мне, половина тебе!» По идее, бухгалтерия сразу разобралась бы что к чему, но в бухгалтерии у нас была сестра Божены, которая аккуратно все проводила. Вот только откуда взять столько материала? Денег горы, а что за них купишь, если нет на складе? Но, пия по-черному с нужными людьми, мне удалось обойти все эти квоты и через школу и через больницу все устроил. Ткань на простыни и халаты. Столько этого назаказывали, и столько всего наделали, что в конце только полиэстер остался. «Слышь, зая, эта штука вообще не впитывает воду, суп у меня пролился!» — так кричала мне с кухни Божена.
Ну не впитывает, и что? Не возьмут от нас, что ли? Сами у себя, что ли, не возьмем? Главное, чтобы был прямоугольник, так ведь? Какая нам разница, если это и так гниет на складе? Ладно, так и быть, вытру твоими старыми кальсонами.
Вот время было золотое! Не знал, что делать с деньгими, вот и покупал марки, доллары, слитки золота, машины, недвижимость, какой-то лес. Какое-то поле, домики на балтийском побережье... Боже, я до сих пор точно не знаю, где и сколько чего у меня. Сказочное ощущение. Иду себе, сударь, в Ревале12 и только так думаю: интересно, это моя территория? Может, и моя. За последнее время немного подорожала, хе-хе. Через день грузовыми такси возил в Хожув. Пока как-то раз таксист-грузовик мне не сказал: «Всё, Збышек, пиздец, эта сука кладовщица больше не принимает тряпки, весь склад завален ими под самый потолок, она даже свой стол в коридор выставила. У нее этого добра уже на полмиллиона! А у нас, стало быть, в кармане в двадцать раз больше».
Кшисек призадумался. Вона как! Проблема, однако, получилась! Но мы ее, заразу, решим. И при мне набирает номер Рабоче-Крестьянской Инспекции, была такая после введения военного положения и состояла из военного, представителя общественности и представителя партии. «Рабоче-Крестьянская Инспекция? Граждане инспекторы, есть здесь такой гражданин (сам на себя доносит), такой, блин, директор из Хожува, и этот гад хомячит тряпки. А у нас, на металлургическом комбинате Катовице, нехватка». Сразу же приехала Рабоче-Крестьянская Инспекция, вызвали его, влепили ему пятьсот злотых штрафа и поделили все тряпки между всеми металлургическими комбинатами, заводами и шахтами.
А Кшисек говорит: «Ну, видишь, пятьсот злотых заплатили — ерунда, зато склад очистили, а производство продолжается!»
Кончилось дело с тряпками, тогда мы начали дело с пластмассовыми цветами в пластмассовых горшочках. Семья, зацепившаяся за «Сполэм», отдала приказ, чтобы на каждом, твою мать, подоконнике во всех отделениях были эти цветы, потому что таково требование санэпидемстанции в отношении цветов.
Да и в сполэмовских домах отдыха, в сполэмовских столовках и в производственных помещениях, потому что правила гигиены и безопасности труда гласят: от переутомления лучшее средство — общение с природой. Вот и смейся после этого.
Нет, что касается меня, я польскую природу всею душой люблю. Возможно, где-то есть земли и красивее, возможно, даже какие-то теплые страны с неграми, с пальмами, с ярким солнцем, с напитками и с зонтиками в бокалах. Но я в это не верю. Это — наркотик, который для нас придумал гнилой Запад. Чтобы мы туда поехали и упали, потому что даже ребенку известно, что там ходят вверх ногами. А даже если бы и поверил, то скажу вам словами песни, что «сердцу дороже песня над Вислой и пески Мазовша». Да, над Вислой. Может, этот пейзаж более монотонный и размытый, серо и холодно. Но это благороднее, чем танцевать сальсу и жрать морепродукты. Здесь, в краю сосен, человек задумывается. Сосредоточивается. Тут, где польское племя, дымы, осени, в общем, ревматика. В смысле — романтика. Достаточно копнуть — и сразу янтарь или шлем. В крайнем случае — банка из-под тушенки. Сколько уже лет наши великие поэты и писатели в стихах, но, главным образом, в песнях воспевают эти наши холодные осени, весны, прихваченную зимнем морозом рябину и боярышник, стебли... Эти, с Запада, хотели, чтобы все мы поехали в жаркие страны, эмигрировали — это старые и известные номера со времени тевтонских войн. На скитания, на погибель. Чтобы нас съели крокодилы или чтобы мы в трущобах, в фавеллах поселились с неграми, с косоглазыми. И тогда они, главным образом немцы и французы, скупили бы наши садовые участки за валюту, понаехали бы сюда, позаменяли бы надписи на швабицу, на готику. Salz, Pfeffer, Kalt Wasser, Warm Wasser — понаписали бы и позаменяли бы названия городов. Что уже не раз бывало. А что далеко ходить за примерами. Катовице когда-то называли Сталиногруд. Большое спасибо. Им прекрасно известно, что наши земли от Одера до Буга — это эти, как их там, ну... Боже, как их называют-то? Как назывались те земли, где у моих теток были имения? О! О! Черноземы, понял, самые что ни на есть плодородные. На Балтике лучший янтарь и самый мелкий золотой песок, а Татры, а Мазуры. Судак что золото, треска да щука. Леса сосновые, леса хвойные, лиственные и смешанные, грибом-зверьем все еще изобильные, потому что они у себя давно уже всю природу зарегулировали, паркинги, подсветка, автострады. Леса у них за сеткой посаженные под линейку, деревья стоят, точно солдаты в строю. Тот, в чьей душе есть хоть крупица романтики, сразу сваливает из такого леса. Есть у них и свежий воздух, но в пакетах по десять марок, фирмы «Сименс». Поэтому они сюда и приезжают. Потому что у нас до сих пор, особенно на Восточной Стене, заросли дикие, дебри, на псовую охоту можно ездить. На уток, на гусей. Знакомый из управления говорил мне, что хлопочут о приезде, о лицензии на отстрел кабана, волка! Если мы этого не ценим, то они-то уж оценят. Кто? Те, кто выбился в люди и живет, как сарматы. На уток! Любовь к Родине, к родному пейзажу стала редкостью среди здешней молодежи. Каждый только и смотрит, как бы насорить, а насоривши, жалуется, что, дескать, некрасиво. И смотрит только, как бы свалить на Запад, где всегда будет гражданином, к сожалению, второго сорта, или же — в теплые края, в Пуэрто-Рико. На Ямайку. Я, в общем-то, не расист, но как-то мне не очень... Ну, ладно, проехали.
Перевод с польского Юрия Чайникова
Фрагменты романа, который готовится к печати в издательстве «Новое литературное обозрение».
1 На русском издан в 2007 году издательством «НЛО». — Здесь и далее примечания переводчика.
2 «Малюх» (от польск. малыш) — популярное название малого «фиата-126».
3 Здислава Гуца — с 1987 года ведущая новостной программы «Панорама дня» на
4 «Стеклянная погода» — слова из песни ансамбля «Ломбард» об окружающем человека в доме стекле телеэкрана, стаканов и бутылок, когда на дворе непогода.
5 Дюралекс — закаленное темное небьющееся стекло, из которого в 70—80-е годы делали модную тогда посуду.
6 Монте-Кассино — возвышенность (516 м) между Римом и Неаполем. В 1944 году там шли бои за ключевые немецкие оборонные позиции, так называемую линию Густава, которая была взята 18 мая войсками генерала Андерса.
7 День Всех Святых, когда молятся за души всех умерших (Задушки), отмечается в Польше в первые два дня ноября, в частности, возжиганием лампад на всех могилах.
8 by the way (англ.) — кстати, между прочим.
9 «Пяст» — сигареты, выпускавшиеся еще в ПНР, названы в честь легендарной династии основателей польской государственности.
10 Прушков, Воломин, Лодзь — значимые для польской мафии (и милиции) центры.
11 Сангушки, Сапеги — старинные благородные польские фамилии.
12 Реваль — гмина в Шецинском воеводстве.
