С точки зрения теоремы Томаса

Так случилось, что двадцать лет назад, в октябре 1989 года, я стоял ночью у окна в восточноберлинской гостинице, а внизу на Алексе (как берлинцы называют знаменитую площадь Александра) уже которые сутки десятки тысяч людей, воодушевленные словами Горбачева о том, что политика перестройки и гласности необходима не только СССР, но и всем странам социалистического лагеря, призывали власти открыть дорогу демократии и восстановлению единства Германии. К тому времени я не только повидал подобное, но и участвовал в организации многотысячных митингов и выступал на них у себя дома — в Риге. Но все равно зрелище было впечатляющее. Дело было не столько в масштабе события, сколько в осознании его неизбежных исторических последствий. Было ясно: не только перед немцами — перед всей Европой открывается возможность подать друг другу руки и вместе создавать достойный человека мир.

В октябре 89-го у меня за плечами был уже серьезный опыт активного участия в перестройке, была безоблачная радость от того, что все-таки дожил, что могу и сам в какой-то мере способствовать тому, чтобы пала наконец насквозь аморальная система, которая не только вся проржавела, но и вся, если можно так выразиться, пролживела. Точнее всего она характеризуется вовсе не Марксом, а ярым антикоммунистом Генри Фордом, его знаменитой фразой: «Вы можете выбрать себе машину любого цвета, если только этот цвет будет черный». Надежда со всем этим покончить грела душу. Но со временем во мне стало нарастать беспокойство. Все чаще становилось не по себе. Тебе дают слово на очередном митинге, ты еще ни слова не сказал, а толпа уже восторженно тебя приветствует. И не только тебя — каждого выступающего, которого признают своим. Несколько десятков людей в Латвии вдруг стали избранными. Их не только приветствуют — на них возлагают надежды, их осыпают цветами, подарками и всякими другими знаками внимания... Казалось бы, все замечательно. Да только за такой реакцией тысяч стоит не желание свободы, а желание найти наконец кого-то, кто позаботится о них, устроит за них их жизнь, этакая модифицированная мечта о добром царе.

С такими настроениями и демократии не построить, и не понять, в чем же беда системы, которая, несмотря на гигантскую военную мощь, чуть ли не в одночасье развалилась и исчезла просто потому, что вдруг выяснилось, что никому она оказалась не нужна, во всяком случае, никто — от последнего бомжа до генсека партии — не готов ее отстаивать. Но массовому движению необходима идея, которая объединила бы всех и заменила ту, что потеряла свою привлекательность. И такая идея нашлась как бы сама собой. Да ее, собственно, и не пришлось искать, она, как говорится, была под рукой. Национальная идея. Она, особенно в новое время, сыграла огромную роль и привела ко многим весьма значительным достижениям.

Однако во времена глобализации становятся видны и ее слабые стороны. Во-первых, она не сближает, а разделяет и нередко сталкивает лбами различные этнические общности, при этом, как ни странно, особенно часто соседей и, что еще более странно, близких по происхождению и культуре. Во-вторых, эта идея за народом не видит отдельного человека, самостоятельную личность. Во всяком случае, человек, индивидуум, по отношению к общности вторичен. А это заключает в себе опасность для самого народа, богатство которого — личности, его составляющие. Чем личность свободнее, чем полнее ее саморазвитие и ярче своеобразие, тем больше она обогащает свой народ.

Не могу утверждать, что все это, как и многое другое, что связано с историческим поворотом, совершившимся два десятилетия назад, я сформулировал в ту октябрьскую ночь в Берлине. Но двойственность своих ощущений я помню до сих пор.

К сожалению, жизнь показала, что для сомнений были основания. Об этом я несколько лет тому назад уже написал для себя заметки, которые никогда еще не публиковал. Думаю, что они могут пригодиться для размышлений и дискуссии.

Когда-то давно я прочитал фразу одного немодного в наше время автора по имени Фридрих Энгельс, и эта фраза запомнилась. Звучала она примерно так: «История развивается таким образом, что каждый борется за свои интересы, а в результате получается то, чего никто не хотел». Тогда она мне показалась просто остроумной, но со временем, особенно за последние пятнадцать-двадцать лет, выяснилось, что она, по большому счету, имеет глубокий смысл.

Ну кто в конце 80-х и начале 90-х, — независимо от того, был ли он за или против перемен, выгадал он на этом или проиграл, — мог себе представить, что мир будет таким, каким мы его видим сегодня? Горбачев в Москве? Рейган с Клинтоном в Вашингтоне? Янис Петерс в Риге? Защитники Сейма? Защитники Белого дома? Перечисление может быть бесконечным. Но главное, как они, то есть все мы — современники и участники этих событий, — отвечаем себе на вопрос: ты этого хотел, ты именно об этом мечтал?

Чтобы не было недоразумений, сразу скажу: я и тогда был за перемены, и нет никаких сомнений в том, что и с сегодняшним опытом стоял бы на той же стороне баррикады. По-настоящему тревожит даже не столько то, что все получилось не совсем так или даже совсем не так, как думалось и мечталось, сколько то, что все это как будто никого уже, по крайней мере, в эшелонах власти, по-настоящему не интересует. Было и прошло. Как будто для власть имеющих нет прошлого, а горизонт будущего не простирается дальше ближайших выборов.

Про французских аристократов, вернувшихся к власти в посленаполеоновскую эпоху, говорили, что они ничего не забыли и ничему не научились. Пришедшие ныне к власти, наоборот, все забыли о том, кто и для чего привел их во власть, но тоже ничему не научились. Моя цель вовсе не в том, чтобы еще раз повторить надоевший уже всем тезис, что во всем виноваты политики. К сожалению, они виноваты не больше, чем те, кто их усердно ругает и, несмотря на это, каждый раз снова выбирает во власть — мы с вами, — не чувствуя при этом никакой своей вины и ответственности за содеянное. И дело опять-таки не в том, чтобы свалить вину на общество. Да и вряд ли могло получиться иначе. Потому что демократия — процесс долгий, можно сказать, бесконечный.

Существует старинное поверье, в соответствии с которым в Риге каждый год на праздник Лиго из вод Даугавы звучит голос: «А Рига уже готова?» В смысле — построена? И если ответ будет положительный, город тут же уйдет под воду. До того часа, когда демократия будет «готова», то есть будет не только в законах, но и в головах, нам еще идти и идти. А наше политическое руководство уже провозглашает, что Латвия настолько продвинулась в строительстве демократии, что хоть сейчас готова научить этому делу и Молдавию, и Украину, и Грузию, и особенно Беларусь, хотя та еще об этом не просит. Между прочим, такая учеба могла бы быть даже полезна, если бы речь шла об опыте Латвии, но речь-то идет об успехах...

Я хотел бы предложить читателям небольшой эксперимент. Сначала цитата: «Эти элиты используют такие институциональные элементы демократии, как политические партии, выборы и разнообразные массмедиа, но с единственной целью: помочь сохранить власть тем, кому она принадлежит. Выборы проводятся регулярно, но они не создают возможности для смены власти, они служат только для ее легитимизации [...]. Здесь цель не только утвердить монополию власти, но и монополизировать соревнование на ее поле». Как вы думаете — о какой стране идет речь?

Это цитата из статьи «Дублеры» демократии«, принадлежит она научному директору проекта Центра политических исследований Центральноевропейского университета в Будапеште Ивану Крастеву, и говорит он о России и ее «управляемой демократии». Не могу сказать, что я большой поклонник того, что называют «управляемой демократией». Но если моих латвийских коллег спросить, что в этом тексте никак нельзя отнести к нашим латвийским реалиям, уверен — им нечего будет ответить.

Латвия с Россией соседи, но далеко не близнецы. Как же так получается, что то, в чем Крастев справедливо или несправедливо упрекает Россию, по крайней мере, не противоречит тому, что мы наблюдаем в Латвии? Может быть, мы относимся к тем, кто не способен увидеть в собственном глазу бревно? А может быть, способны, только не догадываемся посмотреть?

Все исследования, проводившиеся в Латвии с середины 90-х годов и до настоящего времени, свидетельствуют о постоянно растущем отчуждении общества от власти, угрожающем превратиться из трещины в пропасть. Индивид все более утверждается в убеждении, что от него в его стране ничего не зависит и никто не защищает его интересы. Подобные же процессы наблюдаются на всем постсоветском, да и постсоциалистическом, пространстве. Нельзя сказать, чтобы это было тайной, что называется, за семью печатями. Но ведь, по сути, это означает — не больше и не меньше, — что на этом пространстве на деле происходит движение не к демократии, а от нее. Ведь если из линкольновского определения демократии как власти, исходящей от народа, осуществляемой вместе с народом и на благо народа, выпадает среднее звено — реальное участие народа в управлении, — то о какой демократии можно всерьез

говорить?

Почему же это не вызывает крайней тревоги и острого желания что-то предпринять, если, по понятным причинам, не у правящей элиты, то у наших так гордящихся своей приверженностью свободе слова массмедиа, да и у самого общества? Почему в России подобные тенденции многим, живущим от нее к западу, представляются очевидными, а у себя дома они же, пусть менее и по-другому выраженные, — нет? И тут мне хотелось бы обратиться к так называемой теореме американского социолога Уильяма Томаса, которую он сформулировал еще в 1928 году: «Если люди определяют ситуации как действительные, то они действительны и по своим последствиям». Другими словами, если люди принимают нечто за реально существующее, то они и действуют по отношению к нему как к реально существующему. Если, скажем, по пустой ночной улице вам навстречу идет некто, то ваше поведение определяется не тем, что он собой представляет на самом деле, а тем, что вы о нем подумали.

Людям и их разнообразным сообществам, как известно, свойственно видеть себя и «своих» с лучшей стороны, а чужих, соответственно, наоборот. Кто не помнит великую по своему цинизму фразу: «Он, конечно, подонок, но наш подонок»? Значит, дело в том, кого мы назначаем в свои, а кого — в чужие. Вот вступила Латвия в ЕС и НАТО, а это главные клубы западных демократий. Значит, мы уже по определению кто? Естественно, подлинная демократия. А кто не согласен, так это просто «не наши», и чего от них ждать?

К сожалению, нам случилось присоединиться к западным демократиям в тот момент, когда они сами переживают весьма сложный, если не сказать — кризисный, момент в своем существовании. Перемены 90-х годов были неправильно оценены наиболее влиятельной частью западного и, прежде всего, американского истеблишмента как победа в холодной войне. Между тем Советский Союз, если бы не перестройка, мог не развиваться, конечно, но продолжать прозябать еще годы и годы — а затем исчезнуть, прихватив с собой еще полмира. Следствием было то, что с Россией обошлись, как с потерпевшей поражение, и, вместо того чтобы возможно быстрее и полнее включить ее в мировое сообщество, как поступили с Германией после разгрома нацизма, стали — при внешней дружественности — вести игру на ее ослабление. Но даже не это было основным стратегическим просчетом. США, став, по собственному убеждению, вместе со своими союзниками единственной реальной силой на мировой арене, для чего как будто были все основания, решили осуществить свою историческую миссию: обеспечить победу демократии и свободного рынка на всей планете. Когда я говорю об исторической миссии, я отнюдь не иронизирую. Думаю, что мечта облагодетельствовать человечество была и для некоторых остается искренней. Поэтому таким шоком для Америки оказалось то, что облагодетельствованные не только не выразили свою глубокую благодарность, но ответили кровавым и нескончаемым террором.

Можно сказать, что с лидерами демократического мира плохую шутку сыграла уже упомянутая теорема Томаса: они уверены, что то, что хорошо для них, хорошо и для всего человечества. А между тем это далеко не так. Представление о благе, о смысле жизни, сами системы ценностей не просто различны — каждая из этих систем изначально исходит из того, что она единственно верная. Человечество это уже неоднократно проходило. Вспомним хотя бы историю религий. Когда говорят об общечеловеческих ценностях — таких, как добро, справедливость, свобода и, кстати, демократия (сейчас столько приходится слышать о преимуществах исламской демократии!), — то мы должны помнить, как по-разному, порой совершенно полярно они интерпретируются.

Еще более катастрофично по возможным последствиям не то даже, что не учитывается разнообразие мира и систем ценностей, а то, что грубо попираются собственные огромными жертвами и трагическим опытом выработанные ценности. Прежде всего, вот эта: демократия не может насаждаться силой и, особенно, силой оружия. Крестовый поход за демократию, к которому призывал после 11 сентября президент Буш, — нонсенс. Правда, выражение «крестовый поход» было быстренько изъято из политического лексикона, но оговорка-то совершенно в духе Фрейда. Уж очень все это напоминает слоганы советских времен: «Кто не с нами, тот против нас», «Мы вас научим свободу любить», «Не можешь — поможем, не умеешь — научим, не хочешь — заставим!»

Не в первый раз в истории человечества благими намерениями мостят дорогу в ад. Однако в наши дни, когда не только множатся, но и все доступнее становятся возможности, угрожающие самому существованию человечества, эта дорога может уничтожить жизнь на земле. Поэтому нельзя больше жить по теореме Томаса — нужно жить и действовать в соответствии с действительностью, а не с нашими представлениями о ней.

Есть такое латышское присловье: «Не в первый раз с трубкой на крыше!» Так говорят, когда хотят подчеркнуть свою опытность и глубокое понимание дела. Во времена соломенных крыш раскуривать на них трубку, да еще при ветре, — дело в высшей мере рискованное. Но ведь то, что ты такой дока, еще не означает, что в то же самое время на другой крыше не сидит некто вроде тебя и что с его крыши все видно по-другому.

История больше не может делаться по Энгельсу. Чем активнее глобализуется мир, тем яснее становится: биться за свои интересы в конечном счете означает бороться за интересы общие.

Линкольновская формула демократии в глобальном мире — это власть от человечества, вместе с человечеством и на благо человечества. Если это не будет понято и не станет основой для решений и действий, быть беде.

Рига