Летописцы

— Он что-нибудь сказал?

— Нет.

— Плохо.

— Куда хуже!

— Совсем ничего?

— Абсолютно.

— Намек какой-нибудь?

— Ничего вообще. Говорит, пишите, как было. Пока не напишете, не выпущу.

— А… Все-таки угрожал.

— Да нет, это у него обычная практика. Он всех не выпускает, пока работу не кончат. Мой знакомый храм расписывал, так пока последнего беса в Страшном Суде не закончили, не отпускал.

— Ни разу? Даже подышать?

— Ни разу. Девок прямо в храм водили.

— И нам девок приведут?

— Раскатал губу. Писателям девки не положены. Мы же не про божественное пишем. Мы для него плесень.

— Что он о себе возомнил?

— Ну, патриарх — это мощно.

— А мы — это не мощно? Ты знаешь, что сейчас подъем идет страшный в литературе? Наши ровесники жмут. И мы можем! Мне тут дали английскую пьеску прочитать… Очень сильно чувак пишет.

— Шекспир, что ли?

— Слышал, да?

— Слышал. Только переводы плохие.

— Переводы ужасные. И с опозданием выходят. Это же безобразие: по полгода ждать новую пьесу. Конечно, мы так никогда англичан не догоним.

— И Марло мне нравится.

— Марло хороший. Но уже нафталин немножко.

— Слушай. Нам надо чаще встречаться. Столько общего. Я люблю о современных пьесах говорить.

— Только надо выбраться сперва отсюда.

— Это верно. Давай писать, что ли.

— Какое писать? Мы с концепцией определились?

— А что определяться… Пишем, как было. Так и так… Царствия царя Дмитрия ровно было…

— Царь Дмитрий? Не перебор?

— А как?

— Царь, известный под именем Дмитрия…

— Тогда уж: царь Дмитрий, по одной из версий — монах-расстрига Григорий Отрепьев…

— Эх, знать бы, что Филарету от нас надо!

— Давай не думать об этом. Пишем, как совесть подсказывает. Это же для истории.

Входит дьячок.

— Его Святейшество прислали узнать: как продвигается летопись и нет ли в чем нужды?

— Летопись продвигается зело хорошо. Нужды ни в чем нет. Кормят достойно.

— Не желаете девочек? Преподобный сказал, чтобы писателям ни в чем отказа не было.

— Нет, девочек не желаем.

— Не хотим девочек, не хотим.

— Как знаете!

— Любезный, а нет ли от Его Святейшества особых указаний?

— В смысле?

— Ну, по… По это самому… По…

— По направлению! Вектору, так сказать?

— О чем вы, братья? Филарет выше мирской суеты. Пишите, как было.

Дьячок выходит.

— Удавят нас. Или с живых кожу снимут. Чувствую.

— А может, правда, надо писать, как было?

— Ты с ума сошел? Ты эту рожу видел? Да и когда это в России историки писали, как было?

— Но, может, что-то поменялось?

— Тут ничего никогда не меняется. Я все понял. Давай писать: «Вор и убийца Гришка Отрепьев захватил царский трон и правил на Москве воровским порядком, сея беды неисчислимые, злокозненно замышляя обратить царство в католическую веру».

— Слушай! Никто не поверит. Все же помнят, как было. Вовсе он был никакой не вор. При нем же порядок был. Он же сам по улицам без охраны ходил. Вежливый. Здоровался. И много хорошего сделал. Науку развивал. Боярских детей учиться заставлял.

— На дыбу хочешь?

— На дыбу не хочу.

— Тогда пиши, как говорю.

— Хорошо. Давай тогда к «вор и убийца» добавим «мужелюбец».

— А он разве мужелюбец был?

— Нет, но слово хорошее.

— Давай.

— И еще можно… песий сын, паче кала смердяй, злобесный вместитель гноя.

— Хорошо!

Через три дня Филарет приказал снять с писателей кожу. Живьем. За сочувственное описание правления Самозванца. Рукопись была уничтожена.

Окончательную версию истории написали совсем другие люди. О Шекспире они не слышали.

Совместный проект «Театра.doc» и вроцлавского театра Ad Spectatores