Чему учат учителей истории

Культурное пространство страны во многом формируется распространенными в обществе картинами мира, системой ценностей, моральных норм, разного рода стереотипов в осмыслении происходящего. Они воспроизводятся не только семьей, художественной культурой, современными СМИ, кинематографом, но и, естественно, начальной и высшей школой. Учителя — наставники миллионов будущих граждан, поводыри в том неопределенном по своим мировоззренческим ориентирам мире, который характерен для современного российского общества.

Публикуемый в «Искусстве кино» диалог историка и культуролога Анатолия Голубовского и историка Никиты Соколова, одного из авторов нашумевшего «альтернативного учебника» «Выбирая свою историю. «Развилки» на пути России: от рюриковичей до олигархов», посвящен анализу одного, но крайне симптоматичного учебного пособия — книги профессоров МГУ А.Барсенкова и А.Вдовина «История России. 1917—2009» (2010 год, 3-е издание, расширенное и переработанное). Этот диалог о последней официальной доктрине новейшей российской истории кажется нам чрезвычайно важным для понимания смысловых контекстов, в которых формируется сознание учителей современной истории, — и, соответственно, тех, кого они учат.

Никита Соколов. Учебника истории для высшей школы не может быть по определению. Это практика преимущественно советская. В благоустроенных странах, где финансовые условия позволяют правильно организовать университетские библиотеки, таких учебников давно нет. Студент читает монографии по списку — получается примерно по книге в день (сидят как проклятые, сам видел в Швеции). Ведь что такое наш учебник истории для высшей школы? Понятно, что он не имеет отношения к науке. Больше к патриотическому воспитанию. А в средней школе это, видимо, уже вещь неизбывная и неизбежная. Но когда мы говорим о высшей школе, где в идеале готовят ученого, — там не может быть учебника. Потому что историческая наука в ее современном виде не может создать национальный (патриотический, героический) нарратив. Она не для этого приспособлена. Она отвечает на вопросы — для этого и пишется монография. Поэтому сама идея написать учебник для высшей школы — или тоталитарная, или из прошлого века (по бедности, взамен добротной библиотеки).

Анатолий Голубовский. Не вполне с тобой согласен. Во-первых, исторические факультеты готовят не только ученых, но и школьных учителей. Кроме того, у нас высшее историческое образование традиционно структурировано по географически-хронологическому принципу. На историческом факультете МГУ, как на сотнях исторических факультетов вузов по всей стране, существуют кафедры, каждая из которых привязана к географии и хронологии.

Н.Соколов. Я начинал карьеру на «кафедре истории СССР периода феодализма». Никто даже не улыбнулся ни разу по этому поводу.

А.Голубовский. Чувствовали, наверное, что живем-то при феодализме... Естественно, каждая кафедра предлагает студентам пособие, посвященное тому периоду и той стране, которыми она занимается.

Н.Соколов. Ты важное слово произнес: это «пособие», а не «учебник». Пособий разного вида великое множество, и все они допустимы в рамках высшей школы, но это именно пособия. И в благоустроенных обществах ни одно из них не тщится накрыть всю страну, всю историю и сказать, как правильно об этом думать. Оно адресовано тем, для кого наука — не жизненный путь… Тем, чья задача — знать, «как правильно», и это «нести в массы».

А.Голубовский. В книге указано, что данное пособие «рекомендовано УМС по истории и искусствоведению УМО по классическому университетскому образованию в качестве учебного пособия для студентов высших учебных заведений, обучающихся по специальности 020700 История». УМО и УМС — знаешь, что такое? УМО — это учебно-методическое объединение (по классическому университетскому образованию), созданное на базе МГУ в 1987 году. Его возглавляет ректор МГУ В.А.Садовничий. А УМС — один из двадцати двух учебно-методических советов, каждым из которых руководит декан соответствующего факультета МГУ. В нашем случае — декан истфака, член-корреспондент РАН С.П.Карпов. Это означает, что университетское сообщество считает данный текст соответствующим высоким стандартам «классического университетского образования».

Я.Завьялов. Постер «Весь мир будет наш», 1935

Н.Соколов. Тем не менее по стилистике, структуре и дидактическому пафосу это, конечно, учебник для тех, кто будет учить наших детей. И если мы допускаем, что эти идеи транслируются учителям, а они вкладывают это содержание в головы учащихся, то по этому учебнику можно представить, какой через тридцать лет будет Россия. Какой будет молодежь, которая голосует на выборах, задает тон в качестве заказчика рекламы и телевизионного продукта. Как она будет относиться к миру, чего хотеть и как в этом мире ориентироваться. Процесс, конечно, не столь линейно выглядит, но примерно так.

А.Голубовский. Ты считаешь, что на картину мира влияют именно исторические знания?

Н.Соколов. Безусловно. По крайней мере, для людей, живущих в рамках христианско-европейской культуры, которая в своих основаниях — культура историческая. А мы живем, как бы этому ни противились наши патриоты, именно в рамках христианско-европейской культуры. Христианство — это вообще, как известно, религия историков. Вот для японцев истории не существует. Истории как осмысленного процесса, направленного от какого-то начала к какому-то результату. Для японцев есть семейная хроника. Мы — европейские люди, мы мыслим себя в истории. И от этого нам никуда не деться.

А.Голубовский. Мне кажется, эти рассуждения слишком тяжеловесны для незамысловатого текста, о котором идет речь. На мой взгляд, авторы заботились не столько о том, как будут устроены российские мозги через тридцать лет, сколько о соответствии последним указаниям начальства. Там очень  много цитат «из начальства». Кстати, предположим, что это не учебник, а какое-то учебное пособие, но примечательно, что повествование в этом учебном пособии доходит до 2009 года!

Н.Соколов. Это важнейшее обстоятельство, лишний раз доказывающее, что все это не имеет вообще никакого отношения к науке. Я начал с такого общего тезиса, что учебника не должно бы быть, если мы говорим о науке. Но дальше мы смотрим на текст и обнаруживаем, что его авторы глубоко презирают историческую науку. Потому что они не знают, что некоторое время назад формационная и цивилизационная модели, которые в начале ХХ века претендовали на то, чтобы быть научной гипотезой, строгой наукой отвергнуты. Их претензия сделаться научной теорией не подтвердилась никакими научными изысканиями. И все это ушло давным-давно на обочину, к бабкам, которые лузгают семечки у подъезда.

Нам преподносят смесь из формационной схемы, которая давно уже рассматривается не как научная концепция, а исключительно как политический прием, и цивилизационной схемы, которая тоже уже давно не считается научной гипотезой. Это все спекуляции политологов. И здесь авторы замечательно проговариваются. Вот уж воистину, кого бог хочет наказать, того лишает разума и владения языком: «Поражение социалистической идеи в СССР и целом ряде других стран мира (каких? А как быть со скандинавским социализмом? Поражение чего именно имеется в виду? — Н.С.) существенно поколебало веру в формационную гипотезу» (с. 3)¹.

Получается: у нас есть научная гипотеза, вера в которую «поколеблена». И авторы ищут новую веру. Вот это — самое чудовищное, что здесь есть. Они неизобретательно или, как сейчас модно говорить, «некреативно», пытаются создать новую веру из обломков цивилизационного подхода, из каких-то ошметков Хантингтона, которого уже двадцать лет назад перестали всерьез принимать. О нем спорят политологи, но ученые-историки давно перестали им интересоваться. Все это не должно иметь отношения к учебнику, но он весь на этом построен.

А.Голубовский. Надо сказать, что эти методологические потуги присутствуют только во введении. В основном тексте даже их нет. А здесь, в предисловии, мы видим «малый джентльменский набор» необходимых цитат. Тут и Пушкин, который вовсе не восторгается тем, что видит вокруг себя, но тем не менее говорит: «…Я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал». (Вот именно — Бог!) И Ключевский: «Без знания истории мы должны признать себя случайными, не знающими, как и зачем пришли в мир, как и для чего мы живем, как и для чего в нем живем, как и к чему должны стремиться». (И это единственное место в наследии Ключевского, где историк дал слабину, увлекшись публицистической риторикой.) Тут и Борис Николаевич Ельцин с его «всю жизнь повернуть круто и наоборот», которому авторы пеняют за то, что «первое постсоветское десятилетие, точно так же, как и десятилетие после 1917 года, прошло под знаком отказа от постановки проблем патриотического воспитания». И ведь не от «патриотического воспитания отказались» (что может обсуждаться), а от «постановки проблем патриотического воспитания». Согласись, такие пассажи в сочетании с Хантингтоном и Фукуямой — это убойный коктейль.

При этом вводятся такие понятия, как, например, «объективная история», эдакий «продукт честного исследователя и патриота» (с. 8). Во введении есть «правильные» цитаты, которые, по мнению авторов, подтверждают их позицию. А есть какие-то смутные высказывания, непонятно, кому принадлежащие. Например, из текста ясно, что именно Лев Толстой писал о значимости для историка евангельской заповеди «Не лжесвидетельствуй», а Б.Н.Ельцин утверждал, что нужно сталинскую экономику «ломать через колено». А дальше идут не цитаты, а загадочные закавыченные тезисы. Например: «Если в 90-е годы средства массовой информации призывали осудить имперское прошлое и стремление к великодержавию, не цепляться «за архаичные национальные идеалы», осуществить «розовую мечту российского космополитизма» и стать, наконец, частью Европы, то с недавних пор официальная риторика меняется «с абстрактно-демократической на национал-патриотическую, подавляющее большинство либеральных партий только и говорят, что о Великой России, запретные слова «нация» и «империя» обрели легальный статус в общественном сознании». Кто сказал о смене риторики — не ясно. Видимо, Бог из пушкинской цитаты.

Н.Соколов. Вообще, у составителей этого текста либо плохо обстоит дело с источниковедением и критическим анализом источников, либо это намеренная и циничная профанация исторического труда вообще. Я просмотрел предыдущее издание пособия, выпущенное в 2005 году, и там предлагается относиться к пакту Молотова — Риббентропа следующим образом: «Представляется оправданным мнение известного переводчика В.Н.Павлова, считавшего, что если бы у СССР не было двух дополнительных лет подготовки к отражению агрессии, немецкие армии, начав наступление с прибалтийского плацдарма, могли уже через неделю занять Москву» (с. 278). Хорошо было бы пояснить, что этот Павлов был переводчиком Молотова, а потом Сталина и сделал карьеру именно на августовских переговорах 1939 года, когда Риббентроп прилетел в Москву. Почему историк должен присоединяться к его мнению — непонятно. Дискуссии вокруг пакта, полыхавшие последние два года, видимо, вынудили авторов изменить текст. В «расширенном и переработанном» 3-м издании имя Павлова исчезает, и появляется такой пассаж: «Кто знает, если бы у СССР не было…» — далее по тексту.

А.Голубовский. Я еще был шокирован термином «научный реализм», который, по мнению авторов, проявляется «прежде всего в конкретном непосредственном отношении к источнику, факту вне зависимости от историографической традиции» (с. 11).

Н.Соколов. Нелепость! Для авторов «учебника для учителей» не существует никаких предыдущих исследований истории. Например, они цитируют речь Сталина от 19 августа 1939 года, якобы на Пленуме ЦК, которая была сенсацией в годы перестройки, когда ее вдруг обнаружили: «Если мы примем предложение Германии о заключении с ней пакта о ненападении, она, конечно, нападет на Польшу, и вмешательство Франции и Англии в эту войну станет неизбежным. В этих условиях у нас будет много шансов остаться в стороне от конфликта, и мы сможем надеяться на наше выгодное вступление в войну» (с. 271). Но уже шесть лет назад вышло фундаментальное исследование Сергея Случа, опубликованное не абы где, а в журнале «Отечественная история» (2004, № 1). Сергей Зиновьевич вполне корректно доказал, что эта речь — фальшивка. Если историки этого не знают, значит, они не профессионалы.

А.Голубовский. Это и без сталинской речи видно… «Научный реализм», естественно, торжествует в разделах, посвященных репрессиям 30-х годов. Для создателей этой концепции важно показать пресловутое «с одной стороны» и «с другой стороны».

Н.Соколов. Честно говоря, никакой «другой стороны» я тут не вижу. Репрессии, безусловно, оправдываются. Вот как, например, завершается параграф «Конституция 1936 года и борьба с «врагами народа»: «Молотов, оправдывая репрессии, утверждал позднее: «Если учесть, что мы после революции рубили направо-налево, одержали победу, но остатки врагов разных направлений существовали, и перед лицом грозящей опасности фашистской агрессии они могли объединиться. Мы обязаны 1937-му году тем, что у нас во время войны не было пятой колонны» (с. 253). И никакого комментария к этому «историческому реализму» от авторов не следует. Молотов говорил так, и это, видимо, правда, потому что это единственная оценка.

А.Голубовский. Между прочим, в издании 2005 года раздел про «врагов народа» заканчивался еще более впечатляющим пассажем. После цитаты Молотова шел следующий текст: «Даже подследственному Бухарину, судя по его декабрьскому (1937) письму Сталину, «большая и смелая политическая идея генеральной чистки», захватывающая «виновных, подозрительных и потенциально подозрительных», представлялась оправданной «в связи с предвоенным временем и переходом к демократии». И тоже — никаких комментариев. При каких обстоятельствах и в каком состоянии Бухарин это писал — для «научного реалиста» не важно. Есть документ. Правда, в издании 2010 года цитата из Бухарина отсутствует. Одно удовольствие следить за тем, что исчезает и что появляется в разных изданиях «учебного пособия».

Н.Соколов. Тут есть еще один важный сюжет про политические репрессии, от которого никуда не деться. Оказывается, Большой террор был инициирован НКВД. Так в тексте. Перед этим, когда идет речь об убийстве Кирова, проскальзывает, что Сталин лично подписал директиву, получившую позже название «закона от 1 декабря 1934 года». «На обсуждение и утверждение сессией ЦИК СССР, как это требовалось по Конституции, данное постановление не выносилось, хотя действовало как общесоюзный закон до апреля 1956 года» (с. 216). И ни слова о том, что это за закон, что, собственно говоря, было введено в юридическую практику Советской России в 1934 году после убийства Кирова. А введен был абсолютно скоропалительный порядок военно-полевого судопроизводства, по которому дела заслушивались без участия сторон, обвинительное заключение прилагалось за сутки до рассмотрения, кассационные жалобы не допускались, приговор к высшей мере приводился в исполнение немедленно по вынесении приговора.

Ответственность за Большой террор лично с товарища Сталина снимается, хотя мы знаем, кто подписывал расстрельные списки и кому они рассылались. Все это давно опубликовано. Авторы пособия не желают этого знать. Они, как кардиналы, которым принесли телескоп, а они сказали: «Не будем смотреть, потому что веруем». Потому что для них история — не наука, а способ «воспитания патриотизма и гордости». И во введении, и в самом пособии мы наблюдаем эту дикую цель — воспитание гордости.

И еще. «Достижение объективного и достоверного знания о прошлом возможно при сочетании различных подходов к изучению и разных оценочных критериев в отношении событий, явлений, личностей» (с. 13). То есть ты не получишь объективного знания о прошлом, если у тебя не будет двух разных критериев оценки. Если ты, с одной стороны, Богу не присягнешь, а с другой — дьяволу. И тому, и другому надо помолиться, и тогда ты поймешь, в чем объективное и достоверное знание. И тогда — привет Глебу Олеговичу Павловскому — мы поймем историю как «летопись многоцветной советской и российской цивилизации» (с. 13). Так ставил задачу Павловский два года назад, когда на международной конференции об итогах изучения сталинизма говорил, что «мы должны отстранить «Мемориал» и написать другую историю великой советской цивилизации».

А.Голубовский. Если вернуться к репрессиям, то эта тема возникает и в связи с необходимостью подготовки к войне: глава «Союз ССР накануне военных испытаний», раздел «Удары по потенциалу «пятой колонны». А «пятая колонна», это вроде бы какие-то предатели.

Н.Соколов. Хемингуэя небось все читали.

А.Голубовский. Именно. Вроде бы республиканцы из-за этой самой «пятой колонны» проиграли гражданскую войну. Короче, «пятая колонна» — это эмоционально нехорошо, а удар по ее потенциалу — правильная вещь. Финал же параграфа — совершенно убойный. После цитаты из Жукова: «Не будь 1937 года, не было бы и лета 1941 года» следует высказывание маршала Василевского: «А я скажу больше… Без тридцать седьмого года, возможно, и не было бы вообще войны в сорок первом году». И вдруг: «Правда, некоторые, например известный философ А.А.Зиновьев, утверждали: «Если бы не сталинские жестокие меры, нас уже в 41-м году не было бы» (с. 290).

Н.Соколов. Ну да. А еще сообщается, что «пятой колонной» были военные и «партийные функционеры разного рода». И совершенно отсутствует пред-ставление о том, что жертвами Большого террора они были в ничтожной степени. Ни слова не сказано ни о расстрельных разнарядках, ни о «категориях» А и Б, ни о том, как с мест просили увеличить эти самые «квоты».

А.Голубовский. Фигура умолчания является главным приемом «научного реализма». Ведь тогда же ничего не говорили. Так что, хотите «научного реализма» — получите его.

Н.Соколов. То есть мы как-то относимся к фактам, которые знаем. А которые не знаем — мы к ним никак не относимся.

А.Голубовский. Да вроде бы их и нет. Вот придет другой «научный реалист», у которого будут деньги и время на то, чтобы написать другой учебник — он пусть и парится с этими репрессиями.

В.Дени. Плакат «Со занменем Ленина...», 1931

Н.Соколов. Здесь проблема не терминологическая, а мировоззренческая. Почему, вообще говоря, не может быть никакой исторической закономерности? Потому что человек сам решает, куда ему пойти — направо или налево. И никакой общей закономерностью это не регулируется. Люди в разное время преследуют разные цели, и, собственно, в этом и состоит историческое знание. В познании этих целей и средств. Это в том случае, если человек наделен разумом и волей, как, вообще говоря, ему полагается. А здесь у авторов человек наделен «разумом и чувствами» (с. 7). А воли ему не полагается. Это значит, он может почувствовать, что его батогами бьют, а отодвинуться от них или восстать — не может. У него воли-то нет. В структуре человека, по мнению авторов пособия, нет ничего такого, что позволило бы ему изменить исторический процесс.

А.Голубовский. В этом смысле характерно полное отсутствие так называемой истории сопротивления чему бы то ни было. Ее здесь нет и быть не может.

Н.Соколов. Она нехотя упомянута. Про что совсем не говорить нельзя — антоновщина, Кронштадт — про это кое-как процежено сквозь зубы, в одной фразе.

А.Голубовский. Однако в параграфе «Культура, официальная идеология, инакомыслие» (глава «Развитой социализм») есть раздел «Диссидентские движения», который анонсируется во введении как большое достижение авторов. Выглядит он странным вставным куском — вроде как не было сопротивления, а потом вдруг появилось, в 1960-е. Но при ближайшем рассмотрении сопротивление оказывается именно инакомыслием. Причем с большим уклоном в национально-патриотическую сторону. Складывается впечатление, что главными диссидентами в стране были русские патриоты-почвенники. А обществу «Память» авторы отвели две трети страницы, больше, чем кому бы то ни было: «Объединение получило название по историко-публицистическому двухтомнику В.А.Чивилихина «Память» (1978, 1981), в котором с патриотической позиции рассказывалось о русской истории и культуре, показывалось величие России, ее героев и подвижников» (с. 565). Члены «Памяти» — это мирные книголюбы и любители истории, активисты празднования 600-летия Куликовской битвы, реставрационных субботников и так далее. Их искренний патриотизм, конечно, не устраивал власть, которая их гнобила за то, что они выступали против поворота северных рек. И довела до того, что в эпоху гласности они стали выступать более радикально. Конечно, есть здесь и про Сахарова, и про Солженицына, и даже про Синявского с Даниэлем. Но про «Память» все-таки больше. Правда, из 3-го издания авторы исключили главного героя предыдущего варианта — патологического антисемита В.Н.Емельянова, автора известной книги «Десионизация» (1979). Он у них там в мучениках был (см. 2-е издание, с. 567—568).

Н.Соколов. Я-то считаю, что сопротивление — стержень всей истории России последних пяти столетий. Это история того, как самодержавие пыталось схомутать русский народ, а он боролся. Но только однажды этому русскому народу Николай Михайлович Карамзин внушил, что самодержавие, которое его когда-то схомутало, и есть «палладиум России», то есть краеугольный камень государственного порядка, и народ смутился и, вопреки семейным преданиям, поверил казенной лжи. А.Филиппов когда-то заострил эту тему и сделал ее понятной: в первом параграфе его учебника «Новейшая история России» применительно к СССР отвергается его квалификация как тоталитарного общества. Потому что иначе он сливается с германским фашизмом, и мы теряем всякую способность различения.

А.Голубовский. И тут, увы, надо вернуться к пакту Молотова — Риббентропа: «Как показало дальнейшее развитие событий, «пакт Молотова — Риббентропа» в значительной степени предопределил победный исход Великой Отечественной войны». Далее — цитата из Павлова (впоследствии раскавыченная) про то, что немцы бы за неделю дошли до Москвы. И вот: «Вместе с тем послевоенная публикация секретного протокола, в котором подписавшие его государственные деятели фактически решали судьбу третьих стран без их участия, вызвала справедливое осуждение этих деятелей в СССР и других странах мира» (с. 272). Я даже не говорю сейчас о том, что СССР в течение этих двух лет помогал вооружаться Германии…

Н.Соколов. СССР был единственным поставщиком ресурсов для бедной Германии.

А.Голубовский. И в начале второй мировой — ее реальным союзником. Но вот эта «послевоенная публикация»… Если бы я был студентом…

Н.Соколов. …ты бы решил, что протоколы опубликовали в 1946 году.

А.Голубовский. Да. И еще я бы не понял, все-таки хорошее это дело — пакт Молотова — Риббентропа — или нет. Вроде как хорошее, подготовились к войне. А с другой стороны, «справедливо осуждены после публикации»… И когда это в СССР осуждали пакт? Бред какой-то…

Н.Соколов. Бред абсолютный, потому что секретные протоколы были опубликованы американцами в 1948 году в сборнике «Нацистско-советские отношения. 1939—1941 гг.». Они извлекли их копии из германских архивов. Против этой публикации в СССР было издано два тома под характерным названием «Фальсификаторы истории». То есть справедливое осуждение вызвали не протоколы, а американцы, которые их опубликовали. И оттого мне отвратительна ныне взятая российской властью на вооружение терминология про «фальсификацию истории». Секретные протоколы были опубликованы, а мы еще сорок лет не признавали их существования.

А.Голубовский. Есть еще один сюжет, который меня волнует в последнее время — финская война. Естественно, авторы учебника ничего не пишут о том, что по секретным протоколам Финляндия входила в сферу интересов СССР, фактически она была союзницей Англии и Франции, что, когда стало понятно, что близится катастрофа РККА, Гитлер предлагал Сталину военную помощь, но гордый Сталин отказался. Но нужно же что-то написать про эту войну. Вот авторы и пишут, что в октябре 1939 года наша страна попросила отодвинуть границу. А финны не согласились, несмотря на вполне нормальное конкретное предложение СССР сдать в аренду территорию у входа в Финский залив для обеспечения защиты Ленинграда. Дальше речь о том, с чего, собственно, началась война: «После того, как эти предложения были отвергнуты, советское руководство начало войну. В качестве предлога использован обстрел советской пограничной территории у деревни Майнила на Карельском перешейке, объявленный финнами провокацией Москвы» (с. 273; курсив мой. — А.Г.). В общем, они неправильно поступили. Объявили провокацией… То есть авторы уверены в том, что это финны обстреляли заставу, а потом приписали это Москве. Или они знают, что там произошло на самом деле, но скрывают это за двусмысленными формулировками? А как же «научный реализм»? И вдруг: «В декабре Советский Союз как «агрессор» был исключен из Лиги Наций». То, что СССР — «агрессор», никак не следует из предыдущего текста, но нельзя же обойти стороной тот факт, что исключили. Поэтому упоминаем, но слово агрессор закавычиваем. Вроде как непонятно — агрессор или нет.

Н.Соколов. Был исключен именно как агрессор как раз потому что финны приглашали разобраться в инциденте в этой деревне. Но никто не стал разбираться. Потому что все знали, кто стрелял.

А.Голубовский. Параграф «Предвоенная модернизация экономики и Вооруженных сил» заканчивается очень эффектно: «С присоединением к СССР в 1939—1940 г.г. новых территорий численность советских людей (курсив мой. — А.Г.) на 22 июня 1941 г. выросла до 196,7 млн. человек. 73 % жителей страны составляли три славянских народа… К началу второй мировой войны демографический потенциал Советского Союза был более высоким, чем у его вероятного противника. … В 1939—1941 годах Фашистская Германия (орфография авторов. — А.Г.) покорила 11 стран Европы с населением 130 млн. человек» (с. 285). С подсчетами тут какая-то ерунда, но логика понятна: одним из главных оправданий сталинской экспансии на запад является создание мощного демографического потенциала, необходимого для того, чтобы одолеть противника, у которого народу меньше. Понятен и главный метод планируемого одоления — заваливание трупами.

Мы говорили о так называемых «горячих» исторических сюжетах, о том, что у всех на слуху. Но авторы много места отдают каким-то, на первый взгляд, периферийным для «учебного пособия», но, очевидно, очень важным для них темам. Например, национальному вопросу в конце 30-х годов. Был тогда государственный антисемитизм или нет? Сюжет этот изучен мало и почти никогда не присутствовал в отечественной перестроечной и постперестроечной исторической публицистике.

Н.Соколов. Ну как же — Юрий Слезкин целую книгу написал: «Эра Меркурия». Думаю, что тут привет Слезкину.

А.Голубовский. Возможно, хотя верится с трудом. В любом случае — тут все другое. Цитирую то, что написано мелким шрифтом. Известно, что нужно внимательно читать именно то, что написано мелким шрифтом: «С конца 1930-х годов политика явно определялась стремлением сгладить вполне очевидные диспропорции в представленности национальностей в структурах власти. Вопреки установке на преодоление фактического неравенства национальностей и значительному продвижению общества по этому пути, годы Советской власти были также временем возникновения нового неравенства, не отвечающего тенденции укрепления единства и консолидации народов Советского Союза» (с. 298—299). Речь здесь идет о том, что в госаппарате, в НКВД, прессе и культурных институтах вдруг оказалось очень много евреев. Видимо, что-то спровоцировало резкий рост доли евреев в очень короткий промежуток времени. «В 1930-е годы такое фактическое неравенство стало восприниматься как ненормальное положение» (с. 299). Кем восприниматься? Загадка. Ни на какие источники авторы не указывают. Разве что на Гитлера, который, придя к власти, стал использовать это «неравенство» для антисоветской пропаганды, утверждая, что «еврейская большевистская власть угнетает народы в СССР».

И власти пришлось исправлять положение. Так и написано: «Власть была вынуждена с этим считаться» (с. 299). «Поначалу ее действия носили чисто декларативный характер». Ну, Сталин позвонил Мехлису, в то время главреду «Правды», и предложил дать русские псевдонимы еврейским журналистам, а еще сказал Молотову: «Убери из наркомата евреев». «Слава богу, что сказал! — говорил впоследствии Молотов. — Дело в том, что евреи составляли там абсолютное большинство в руководстве и среди послов. Это, конечно, неправильно» (с. 299). «Лидеры СССР, — пишут далее авторы учебника, — открыто демонстрировали готовность устранить «неправильности» (с. 299).

Меня, кстати, восхищают эти кавычки. Очень удобная вещь — агрессор в кавычках — то ли действительно агрессор, то ли так, видимость одна. Или вот «неправильность»... Страховка своеобразная — если что, можно сослаться на кавычки или — наоборот — раскавычить.

Естественно, начались чистки. «В определенных кругах эти действия воспринимались как проявления политики государственного антисемитизма». Что за «определенные круги», неясно…

Н.Соколов. Наверное, это евреи вообще.

А.Голубовский. Наверное. Но дальше происходит победа «исторического реализма» над всеми двусмысленностями, кавычками и прочим. И обеспечена она статистическим анализом: «Среди заключенных русские и белорусы были представлены в 1,1 paза больше своего удельного веса в населении страны, а меньше — в 1,2 раза украинцы и в 1,4 — евреи. При политике государственного антисемитизма эти соотношения были бы, очевидно, иными» (с. 299). Интересно, с какой доли репрессированных евреев начинается государственный антисемитизм?

Впрочем, внимание к этому сюжету неудивительно. Ведь в методологическом введении прямо сказано: «В Советском Союзе из семидесяти лет его истории значительная часть приходится на годы правления, когда лидерами страны были лица нерусской национальности. История национальной политики большевиков с первых лет советской власти была историей постоянного преодоления возникающих в многонациональном государстве трудностей усилиями прежде всего русского народа» (с. 12).

В.Дени. "Хлебный паук", 1922

Н.Соколов. Слушай, нет сил, там еще много всего — например, про культурную революцию, вообще про литературу, искусство.

А.Голубовский. Да, еще про науку, экономику, успехи, достижения, ошибки и заблуждения, Великую Отечественную войну (а не про участие СССР во второй мировой), про оттепель, «развитой социализм» и перестройку и про то, как жизнь налаживается после избирательной компании 2007—2008 годов, приведшей «к формированию новой для современной России конфигурации власти» (с. 802). Но все эти главы изготовлены по лекалам, которые мы уже описали. И других, судя по всему, в исследовательском и методическом арсенале авторов нет, поскольку они «стремились следовать ориентирам в историческом образовании, культивируемым в МГУ: «профессионализм, воспитание гражданственности и патриотизма через объективный неконъюнктурный анализ событий и фактов, на основе общегуманитарной культуры и междисциплинарности» (с. 16).

Н.Соколов. Интересно, а откуда взялось это определение «ориентиров»?

А.Голубовский. Неизвестно. Ссылка на источник отсутствует.

¹ Здесь и далее так указаны страницы цитируемого издания.