Солнце, воздух и немного нервно

Кинотавр-2010

Сочинский «Кинотавр» — рай для посвященных. Подобно эллинским мудрецам, подставив тело солнечным лучам, они посвящают свой полуденный досуг дискуссиям о кинематографических судьбах России и кулуарных интригах новой системы госфинансирования. В поисках родного киноконтекста погружаются в темноту зрительного зала. Собираются на вече «круглых столов», где говорят о наболевшем, философствуют, ёрничают, терзаются непостижимостью феномена российского кино. Этот «золотой век» протяженностью в восемь фестивальных дней проходит в обстановке блаженной праздности и деловитой суеты. И по существу именно эти дни приводят в действие моторчики кинопроцесса, о котором нам так мечтается.

Тринадцать конкурсных премьер представляют тот «живой срез» русского кино, который до конца года будет означать его актуальное настоящее. Каким встретишь «Кинотавр», таким, считай, будет год кинематографический. Судя по результату труда отборщиков, мы вступили в год «темных лошадок», год прорастающих семян, год формирующихся авторов. Восемь полнометражных дебютов в конкурсной программе — внушительное число, за которым скрывается неизведанное, неклассифицированное явление, привлекательное уже самим фактом селекции. Примечательно, что перевес дебютантов над режиссерами со сложившейся репутацией происходит в ситуации, когда тревога за будущее отечественного кино застит глаза. Когда все только и твердят об одном и том же — профессиональному кино России угрожает зрительский инфантилизм и засилье варваров-неофитов в индустрии развлечений.

"Гастарбайтер", режиссер Юсуп Разыков

Ставка на дебют — позиция в чем-то принципиально дерзкая, рисковая. Она явно дает понять, что наше представление о современном режиссерском поколении далеко не полно. Оно, поколение, не исчерпывается уже известными именами Сигарева, Хомерики, Волошина, Бакурадзе и Германики. В необъятной российской шири произрастают еще и другие таланты, которые формируют вокруг себя собственную систему ценностей, никому не вторя, не подражая, не наследуя. Не успевают закрепить свои позиции мастера, открытые «Кинотавром» лишь год-два назад, а фестиваль уже теснит их ряды, предоставляя свою площадку очередным новичкам, чья одаренность обращает на себя внимание.

«Кинотавр» никого не сбрасывает со счетов. Ни тех, кто работает в жанровом кино и идет на поводу зрительских ожиданий, как Анна Матисон («Сатисфакция»). Ни тех, кто экспериментирует с техникой, подобно Александру Лунгину и Сергею Осипьяну, создателям дивной киноакварели «Явление природы», снятой на фотоаппарат. На конкурсном экране есть место и традиционалистам под стать Юрию Быкову («Жить»), и радикалам по примеру Сергея Лозницы («Счастье мое»). Соревнуются авторы с врожденным чувством кино, как Дмитрий Мамулия («Другое небо»), и дебютанты из породы киноманов, как Андрей Стемпковский («Обратное движение»). Каждый — достойный игрок на своем поле.

Большое жюри, отмечая лучший дебют, остановило свой выбор на абсурдистской драме Анны Фенченко «Пропавший без вести». Это само по себе любопытно. Данное решение можно оценивать совершенно по-разному. С одной стороны, оно кажется крайне осторожным, в чем-то даже консервативным, поскольку картина Анны Фенченко формально очень походит на образец авторского кино до «артхаусной» поры. Режиссер сторонится безотказно действующих стилевых приемов нынешнего «кино не для всех»: дергающейся камеры, репортажной картинки, хичкоковских пауз, контрастирующих с рваным монтажом. И самим кафкианским посылом апеллирует к интеллектуальной эстетике постперестройки, когда социальные приметы времени играли роль символа, а бытовой сюжет служил разменной монетой для иносказательного подтекста. Так трудные авторы грузили пытливого позднесоветского зрителя в эпоху взорванных идеологических шлюзов, когда страна еще читала запоем и заново открывала для себя «запрещенных» авторов в лице Кафки, Платонова или Хармса. Можно сказать, это был наш бренд, питавший почву противоречивых 90-х годов, — мы благополучно с ним распрощались, вступив в эпоху консьюмеризма. Поэтому картина, несмотря на чуть старомодный облик, вызывает положительные эмоции. Ты словно обращаешься к ценностям, которых уже нет. И понимаешь, что фильм Анны Фенченко заслуживает поощрения именно за возврат к художественным традициям нашего особняком стоящего социума.

"Жить", режиссер Юрий Быков

Но помимо художественного языка есть в «Пропавшем без вести» программный образ, универсальная тема русского кино, которая берет начало все в ту же мутную эпоху перемен и, как наваждение, преследует авторов новой генерации. Это космический русский пейзаж — необъятная, богом оставленная территория, непостижимая и таящая угрозу. Перед этим мирозданием бессильны разум и воля. Эта земля сродни аномальной зоне, в безбрежности которой можно окончательно увязнуть, затеряться, исчезнуть. Можно потерять память, утратить индивидуальность, превратиться в мутанта, раствориться без следа.

На «Кинотавре» едва ли не каждая вторая картина — об этом трансцендентном «диком поле», которое кишмя кишит заблудшими душами и пропавшими без вести. Словно сговорившись, авторы принципиально разных, а порой диаметрально противоположных фильмов используют этот сюжет. В безрадостном московском мегаполисе теряется след жены героя фильма «Другое небо». Отправившись на ее поиски, он обретет ее вновь ценой невосполнимых потерь. Но станет ли эта встреча воссоединением родственных душ? Непроницаемая эмоция финала заставляет нас усомниться в этом. Похожей фабулы придерживаются создатели фильма «Гастарбайтер». Только теперь на розыск внука, уехавшего на заработки в Москву, пускается в путь его почтенный родственник — дед. В числе сгинувших без вести оказывается сын главной героини фильма «Обратное движение», участник неназванной кавказской войны. В картине «Кто я?» милиция обнаруживает на железнодорожном вокзале парня, потерявшего память и документы. Теряются в глуши русской провинции, добровольно или по принуждению, персонажи фильмов «Явление природы», «Счастье мое», «Перемирие».

Очевидно, что коллизии драм и детективных мистификаций подчинены среде обитания. Завораживающий мистицизм исходит от экранного бэкграунда, который стоило бы окрестить главным действующим лицом российского кино. Он есть источник вдохновения и тревоги. В нем средоточие социальной информации и голой метафизики. И по тому, как представляют авторы эту реальность, нам многое становится понятным о времени и о себе.

"Кто я?", режиссер Клим Шипенко

В лучшем случае мир окружающий безучастен, в худшем — враждебен по отношению к человеку. Вчерашняя хлебосольная столица нашей родины с широкими проспектами и устремленными ввысь домами теперь по-брессоновски тускла и отчуждена. Она предстает средоточием панельных блоков, мусорных куч, ламп дневного накаливания. Кажется, в кадр не то что не проникает луч солнечного света — там нет места небу как таковому («Другое небо» Дмитрия Мамулия).

Таким же тоскливым и обшарпанным предстает Выборг у Анны Фенченко в «Пропавшем без вести».

В советском кинематографе натура излучала мир и покой. Теперь же виды березовых рощиц, колосящихся полей и речушек, образы деревенской идиллии заставляют сердце сжиматься в недобром предчувствии.

Главная примета страшной российской действительности в лучших фестивальных работах, на мой взгляд, — констатация богооставленности. Это раньше все дороги вели к храму. Теперь такого утешения у экрана нет. Завершилась коммунистическая эпоха, но наивно было полагать, что с ее уходом к нам автоматически вернется утраченная вера. Чтобы такое случилось в стране векового атеизма, необходима смена как минимум нескольких поколений. Думают авторы так или иначе, не важно. Кто осознанно, а кто интуитивно ощущает эту духовную брешь, расползающуюся на сотни тысяч километров с запада на восток. Она и есть скрытая причина социальной неустроенности, коррумпированности, личностной деградации, бесцельности существования.

Убежден: мир без Бога обречен на вырождение. Социальное, моральное, физиологическое. О «глубине настоящей мерзости» осмеливается говорить самый экстремальный фильм конкурса «Счастье мое». Его автор, прославленный документалист Сергей Лозница, дебютирует в качестве блестящего беллетриста, остроумно и одновременно до одури страшно обрисовывает нравы заповедной постсоветской глубинки. В кадре — как бы между прочим — все то же узнаваемое миролюбие среднерусских пейзажей — тургеневская природа, гоголевские хуторки. Но эта призрачная благодать не убаюкивает, а тревожит. Внешне эта опасность ничем себя не выдает. Тренькание птиц, оранжевый закат, шелест ветра в кронах деревьев. Разве что одинокое бревно поперек дороги, «рукотворный» элемент пейзажа, незримо свидетельствует о присутствии человека в этом нетронутом пространстве.

Человек и есть тот «черт» и «зверь», которым Лозница стращает больше всего. Человек, а не демон — демиург сумеречной зоны, «заколдованного места», в котором блуждает, а потом и застревает герой картины — водитель-дальнобойщик с отзывчивым сердцем. Начинающийся как road movie, фильм незаметно соскальзывает в русло квазиреалистической страшной сказки на ночь. Аномальное пространство, в котором разворачиваются события фильма, предполагает свободное обращение с экранным временем. Действие может без затруднений перекочевать в военные 40-е, из лета шагнуть в зиму, сплетать прошлое с настоящим, закольцовываться, разбивать сюжет на серию новелл, скрепленных когда очевидными, а когда скрытыми узами причин и следствий.

"Перемирие", режиссер Светлана Проскурина

Героя окружают исключительно недобрые люди. И эта галерея типажей и лиц, где документально снятая массовка выступает на равных с профессиональными актерами, впечатляет своей генетической озлобленностью. Беспробудная дикость жизни взрывается антикатарсисом, и Лозница завершает фильм беспощадно жестокой сценой, безусловно шокирующей, но по-своему единственно верной.

Финал действительно допускает вкусовой перебор с варварством и насилием. В какой-то момент режиссеру изменяет чувство самоконтроля и концептуальное высказывание начинает отчетливо подражать эксплуатационному «нуару» 90-х. Но, следуя бескомпромиссной логике автора, стоит признать, что иных, спасительных концовок здесь априори быть не может. С проклятым человечеством должно быть покончено. Всего лишь на экране, всего лишь в фантазии герою дозволяется оставить за собой выжженную пустыню. Без людей, без правых-виноватых, без жертв и палачей. Акт художника, порожденный его отчетливым неприятием скверн нашего социума.

Жюри наградило Лозницу призом за лучшую режиссуру, что далеко не у всех вызвало восторженную реакцию. Но, что показательно, в отличие от прошлых лет, когда радикальные высказывания авторов раскалывали фестивальную аудиторию на враждующие фракции, в этот раз фильм Лозницы не спровоцировал раскатистых дебатов. Говорит ли это о том, что лечение шоком, предпринятое некогда балабановским «Грузом 200» или сигаревским «Волчком», принесло свои плоды? Что экранная резкость суждений уже не воспринимается в лоб, не диагностируется как мизантропия? Что аналитика возобладала над эмоцией? Что мы стали более «цивильны», более терпимы в принятии художественной правды? Но, может, этому способствовал и нынешний кинематографический контекст, и фильмы, в окружении которых выступило «Счастье мое»?

"Пропавший без вести", режиссер Анна Фенченко

Признав лучшей режиссуру Лозницы, жюри под началом Карена Шахназарова, между тем, не осмелилось выдвинуть «Счастье мое» на Гран-при. Похоже, не все судьи приняли идеологию картины, а потому посчитали нужным соблюсти своеобразный политес. Триумфатором «Кинотавра» стал фильм, перекликающийся с аллегорией Сергея Лозницы, но претендующий на иную точку зрения. Это «Перемирие» Светланы Проскуриной.

В нем представлена еще одна провинциальная дыра, не Европа и не Азия, — город позабыт-позаброшен, его не сыщешь на карте, а население — крутая гопота, деклассированные пролетарии и разудалые братаны. Здесь время остановилось, покрыло все ржавчиной, разъело коррозией. Здесь нет работы, нет быта. На заре 90-х мы уже вдоволь насмотрелись на эту окраинную экзотику. Спустя десятилетия она ничуть не изменилась. И в этой неизменности уже проступает вечность. Публицистика, злободневная «чернуха» обретают мифологические черты. И теперь уже незамысловатая нарративная конструкция, где, собственно, ничего не происходит, разве что судьба водит юного героя в поисках чего-то главного в жизни, наполняется бытийным смыслом. Герой, подчинившись року, на наших глазах взрослеет, мужает и расправляет плечи. Все его поступки, контролируемые и бессознательные, направлены на то, чтобы в конечном счете обрести себя. Мир являет ему знаки, которые парень не то чтобы считывает, скорее, наблюдает. И как скажется этот опыт на дальнейшей жизни героя, не знает ни он сам, ни его создатели.

"Сатисфакция", режиссер Анна Матисон

В отличие от Лозницы, Проскурина пытается разглядеть в непролазной «сумеречной зоне» необъятной родины малейший проблеск надежды. А еще ищет эмоцию, волнующий момент, разряд тока, который всколыхнул бы переизбыток инертной бренности в затерянных краях, покинутых душах. Ведь чем дальше люди от Бога, тем больше в нем потребности. Возможно, этот мир без жалости заслуживает именно такое, немессианское к себе отношение. Чтобы в душе творили чудо не проповеди, а простые слова и интонации. Как песня Тухманова из репертуара группы «Браво», которую молодой священник из «Перемирия» поет в кабине грузовика по просьбе водителя-ровесника, который взялся его подвезти.

Победу Светланы Проскуриной некоторые критики вправе счесть компромиссной для «Кинотавра». Ведь последние несколько лет фестиваль активно продвигал новые имена. Последние обладатели сочинских Гран-при — дебютанты Сигарев и Бакурадзе. До них «Кинотавр» чествовал таких же молодых, хотя уже и обративших на себя внимание режиссеров — Попогребского и Серебренникова… Но вот жюри демонстративно поощряет «Перемирие» — кино, которое лежит в плоскости новаций 90-х годов с отсылками к Луцику — Саморядову, Абдрашитову — Миндадзе. И такой поворот сюжета, если рассматривать его не сквозь призму актуальной вестернизации кино, может служить искренним «оммажем» последней интеллектуальной киноволне Страны Советов, традиции, которая развеялась, как дым. И даже если «Перемирие» не кажется фильмом-откровением, оно все равно освежающе прекрасно, как хорошо забытое старое. Наравне с дебютными высказываниями сочинских конкурсантов оно так же бьется над проблемой российской идентичности, сакраментальным вопросом для 21-го «Кинотавра», патронирующего поколение авторов 10-х годов ХХI века.